В это время конница печенегов стремительно стала растягивать фланг, чтобы начать окружение противника. Так же, как и в прошлый раз, два войска сражались, прижавшись одним из флангов к реке, и потому только один фланг был у них подвижен. Однако, Рагнар не был бы собой, если бы не знал, что печенеги сражаются верхом на своих скакунах. Новгородцы подготовили свою конницу, которую возглавлял Гаврюша. Они использовали новое в те времена изобретение — седло и стремя, и седлали не простых лошадей, а быстрых и ловких арабских скакунов. Гаврюша верхом на вороном коне с мечом в руке был похож на настоящего полководца. Но новгородская конница, как и печенеги, пока в бой не вступала, а лишь растягивала фланг. Рогнвальд сражался бок о бок с другими викингами, и с трудом отражал яростные атаки поляков. Ставр в этот момент вместе с женщинами находился на частоколе и со стены выпускал во врагов стрелы, надеясь таким образом хоть как-то помочь своим друзьям. Очень быстро всё стало выходить из-под контроля. Викинги Эймунда, теснимые врагом, попали в настоящую свалку, которая грозила перерасти в стремительное отступление. Князь Ярослав в этот момент буквально лежал на своём коне, прижавшись лицом к гриве, но и это не помогло ему избежать ранения. Стрела угодила ему прямо в ляжку. Князь вскрикнул от боли, но всё равно не сделал того, чего, возможно, ожидал от него стрелок, не поднял головы. Вместо этого Ярослав стал аккуратно слезать со своего коня на землю. Его верные товарищи помогли ему в этом. — Плохи наши дела, братцы, — заговорил Эймунд, — если уже конунга нашего ранили. Войско понемногу отступал к частоколу, и вот-вот варяги должны были уже оказаться за его стенами. Те, кто заранее скрылись за защитой высокого забора, обстреливали врага из лука и обкидывали камнями. При этом и первые и вторые ворота оставались открытыми и возле них неустанно велись сражения. Особенно возле тех, которые были прямо напротив варяжского войска. В это время Гаврюша уже пытался атаковать кочевников, но пока ещё не слишком сильно. Печенеги тоже не рвались в бой и лишь защищали свой фланг. Эймунд со своими людьми проскользнул за частокол через основные ворота и тяжело переводил дух. Ставр к этому времени уже забрался наверх и пускал во врагов стрелы из лука. Рогнвальд погрузился в самую гущу схватки и стал больше похож на разъярённого зверя, чем на человека. Раненного Ярослава унесли в недостроенную крепость, где пытались остановить кровь и облегчить его страдания. Немного переведя дух, Эймунд со своими викингами вышел через другие, боковые ворота и сбоку стал прорываться к рядам противника. Его маневр оказался довольно успешен. Он смог прижать вражеские войска к воротам и стал их серьёзно теснить. Может показаться, что все эти события происходили очень быстро. На самом деле всё растянулось на очень большой срок, многие уже устали и успели проголодаться, силы у воинов были уже на исходе. Теперь побеждал не самый сильный, а самый выносливый. И здесь варяг Эймунд проявил большую выдержку и смог превзойти своего врага. Многих поляков он зажал в угол между рекой и деревянным забором, и многих здесь положил. Лишь немногие смогли вырваться из этой засады, но уже не для того, чтобы сражаться, а лишь для того, чтобы прочь бежать без оглядки. Печенеги ещё пытались им помочь и атаковать своей конницей, но Гаврюша сыграл здесь свою роль и отразил их натиск. А затем подоспела подмога, и кочевники так же стали отступать. Рагнар и Эймунд меж тем со всем своим большим войском устремились в погоню. Они видели впереди вражеское знамя, развевающееся высоко над землёй. Именно сюда с лучшими силами войска устремился Эймунд, надеясь застать здесь полководца. И действительно, Бурислав Володарский оказался здесь, он спешно отступал вместе с остальными и так слился с толпой, что его уже было не узнать. Возможно, это и спасло ему жизнь, поскольку Эймунд обрушил свою ярость на знаменосца и тех, кто были с ним рядом, убил их всех и забрал знамя противника, который теперь был не просто побеждён, но ещё и опозорен. Но наступающая ночь спасла отступающих, и новгородское войско не стало их преследовать дальше. Вскоре все они вернулись к своему князю. Ярослав теперь хромал на одну ногу, боль не давал ему насладиться победой в полной мере. А меж тем, рано было расслабляться, впереди была долгая дорога на Киев. Ярослав заранее распорядился о том, чтобы в пригороде Киева не было никаких грабежей и изнасилований. Викинги и так уже значительно разбогатели, взяв много добычи, и многих женщин по пути взяли силой. Войско Святополка в свой черёд отступало ещё добрую часть ночи, и лишь ближе к утру князь позволил себе и своим людям немного вздремнуть, чтобы набраться сил и на следующий день снова отправиться в путь. Но едва воины пробудились ото сна, как к Святополку подошёл Бурислав Володарский. Он выглядел уставшим и измотанными, помимо длинных кошачьих усов теперь появилась щетина на всём лице, будто бы поляк собирался отрастить бороду. — Ну что, князь, — молвил он, — здесь наши дороги расходятся. Твой путь лежит на Киев, поспеши, чтобы оказаться там раньше своего брата. Я же возвращаюсь в Польшу. — Вот, значит, как? — нахмурился Святополк, — оставляешь меня, зная, что Ярослав погонится за мной, а не за тобой. Хочешь спасти свою шкуру, поляк? — Хочу, — ни грамма не смутившись, отвечал Бурислав, — и людей своих. Я чист перед тобой, Святополк, я дал тебе мудрый совет, ты меня не послушал. Я предложил постепенно окружать позиции врага, но ты сделал по-своему. Это из-за тебя мы оказались в таком положении. Сделай ты по-моему, мы бы победили. И на этом князь и его полководец разминулись. Святополк теперь спешил в Киев, надеясь там отбиться от младшего брата, Бурислав же пошёл своей дорогой, уже без лишней спешки. Ближе к вечеру поляки стали готовиться к ночлегу, долго выбирали подходящую поляну и, наконец, нашли место, чтобы разбить свои палатки. Бурислав, наконец-то, скинул с ног сапоги и смог прилечь и расслабиться, скрытый от всех палаточной тканью. Пан придался размышлениям о том, что будь он королём или князем, то, пожалуй, его талант полководца не пропал бы даром. Он бы, возможно, и вовсе не знал бы поражений, но коварная судьба других сделал князьями и королями, Бурислав же вынужден был служить им и оттого терпеть поражения и неудачи, как когда-то гениальный карфагенский полководец Ганнибал. Но не успел пан подумать о Ганнибале, как в палатку к нему просунулась чья-то грязная рожа. Какой-то нищий старик, пахнущий козлятиной, остановился в проходе. Стража пана взялась за мечи, но нищий взмолился дрожащим низким голосом: — Ради Христа, подайте, добрые люди, и я буду молиться за вас и просить у Бога. — Оставьте его, — молвил Бурислав своим стражникам, — это человек божий. И с этими словами пан кинул нищему медную монету. Старик благодарно поклонился и отправился дальше. Ни у кого не вызвало вопросов, откуда в этой безлюдной местности взялся попрошайка. С приходим христианства на Русь появились здесь и первые бродяги-миссионеры и юродивые. Среди них порой попадались умнейшие люди, которые могли по памяти цитировать Евангелие и даже читать по-гречески, но при этом вполне осознанно выбирали нелёгкий путь нищеты и бродяжничества. Этот нищий обошёл почти все палатки поляков. Кто-то подал ему хлеба, кто-то не давал ничего, кто-то давал денег. Старик отворачивал подол своей длинной рубахи и накладывал свою добычу туда, из-за чего он вскоре стал похож на неуклюжего, сгорбившегося пингвина. Судя по виду, старик давно он уже жил такой жизнью, и такая жизнь потрепала его, но вера в нём был крепка, это было видно не хуже, чем его грязь и лохмотья. Но вот нищий покинул стан поляков и отправился в расположенный рядом лес. Здесь-то он и наткнулся на викингов. — Ну что, дедуля, — сказал один из молодых крепких красавцев, — много тебе поляки заплатили? Поделись добычей. — На, покушай хлебушка, — отвечал старик уже не стариковским, а вполне себе мужским голосом, и высыпал на траву всё, что получил у поляков. Затем он скинул лохмотья, под которыми скрывалась кольчуга, снял с головы парик из козлиной шерсти, отмыл лицо от грязи, и вот перед варягами предстал совсем другой человек. Крепкий, красивый блондин Эймунд. — Здорово ты их провёл, — улыбались его товарищи. — Теперь я всё про них знаю, — отвечал Эймунд, — готовьтесь, скоро мы нанесём удар. Бьёрн, дай мне оружие. Блондин вооружился и теперь был готов к битве. И вот ночью викинги направились за своим вождём, от которого ещё пахло козлятиной. Здесь, в лесу ещё днём они обвязали верхушку дерева и притянули её к земле. В таком положении они закрепили верёвки колышками. Викинги точно рассчитали, в каком месте пан устроил стоянку. С наступлением темноты скандинавы тихо, словно мыши, перебили караульных и прокрались в лагерь врага. Здесь они направились прямиком к палатке пана. Эймунд узнал её в темноте. К этой палатке и ко многим другим прикрепили верёвки, другим концом привязали их к дереву, пригнутому верхушкой к земле. По сигналу викинги обрубили верёвки, держащие дерево у земли, верхушка резко распрямилась и сорвала с земли все установленные палатки, отчего в миг потухли горящие внутри них огни. Викинги тут же в темноте набросились на полусонного врага и начали страшную резню. Пока поляки опомнились, часть их войска была перебита, а пан захвачен в плен. В итоге воины бросились отступать, хоть числом они ещё превосходили врага. Но викинги не стали их преследовать, ведь то, что им было нужно, они уже получили — богатую добычу и польского полководца. — Что будем делать с паном? — спросил Бьёрн. — Ярослав сказал, что ему всё равно, — отвечал Эймунд. Конечно, князь хотел, чтобы викинги остались с ним и погнались за его братом, но и мешать им он не стал, прислушался к совету Рагнара о том, что отпускать Володарского не стоит. — Прикажешь убить его или взять живым? — спрашивал тогда Эймунд. Пожалуй, за живого заложника можно было бы взять большую сумму денег. Ярослав понимал это, поэтому ответил так: — Ничего из этого я вам велеть не буду, но если кто-то его убьёт, то того я не буду порицать. И вот пан Володарский был схвачен, он был обезоружен и даже босый, без сапог. — Что вам ещё нужно от меня? — спрашивал при тусклом свете фонаря взволнованный Бурислав, — вы победили, вы забрали у нас всё. — Ещё не всё, — ухмылялся Эймунд, — лучшая награда для викинга — это голова поверженного врага. Бурислав побледнел, это видно было даже во мраке ночи. Бьёрн взялся за свою перепачканную в крови, как топор мясника, секиру. — Ну нет, это не закончится вот так, — произнёс Бурислав, когда двое крепких молодцов схватили его за руки и поставили на колени, — передайте своему князю, что наша битва не окончена. Мы будем драться вечно. Будьте вы прокляты, сукины дети, вы не победили меня. Бурислав грозно ругался и проклинал своих врагов, пока тяжёлое лезвие не прервало его на полуслове, разрубив его крепкую шею. Бьёрн отсёк ему голову одним ударом. Затем он поднял с земли отрубленную голову несчастного вождя, у которого и сейчас ещё нервно дёргался глаз. — Не печалься, великий вождь, — вымолвил Эймунд, — мы подарили тебе быструю смерть, а наша слава увековечит и твоё имя. Затем он сам взял за волосы буйную голову своего врага и спрятал её в маленький мешок. Нужно было показать её князю. Глава 25 Повелители молнии — Этого не может быть, — твердил Илья Муромец, вглядываясь в лицо Ратмира-Змея. Это лицо было до боли ему знакомо, его невозможно было забыть. Илья с трудом сдержался, чтобы не высказать своё удивление на людях. Но когда он, Добрыня и Ратмир уединились для беседы, воевода не стал сдерживаться. — Это ведь был ты, — молвил Илья, — я узнал тебя, калика перехожий. Ты пришёл ко мне в дом в виде слепого бродяги. Ты попросил у меня воды, хоть я и не мог тебе её дать, я не мог ходить. И ты это видел, ты не был слепым. А я тебе поверил и на костылях спустился с печки. А потом…. — А потом твоя жизнь навсегда изменилась, — продолжил за него Ратмир, — я бродил по земле, претворяясь слепым перехожим каликой. Так мне легче было находить моих врагов в чародейском мире. Никто не заподозрит в слепом и немощном бродяге могучего Змея Горыныча. Как оказалось, я хороший актёр. — Постой-ка, — заговорил растерявшийся Добрыня, — ты хочешь сказать, что это ты исцелил Илью? На Руси все считают, что это божье чудо, благодать, а оказывается, этот просто чары, жест доброй воли от трёхголовой ящерицы. — Не переживай Добрыня, — отвечал Ратмир, — благодать в нём тоже есть. И божье чудо. Симаргл — это ведь тоже бог. — Так, значит, ты всё-таки верен Симарглу? — У нас с ним сложные отношения. Но речь не обо мне. В тот день я сделал то, чего никогда прежде не делал. Я использовал свою силу для того, чтобы исцелить совершенно незнакомого мне деревенского мальчишку. Тогда я увидел в Илье великую силу, эту вашу благодать. Но я увидел, что эта сила пропадает в нём из-за болезни, проклятия, наложенного мной. — Как? — замер в недоумении Илья, — ты хочешь сказать, что…. — В те времена, когда ты был ещё ребёнком, я уже был силён, и ещё был молод. Я и мои люди брали от жизни всё, что хотели. Мы вели себя, как настоящие разбойники. Я только недавно стал вождём, я наслаждался своей силой. Всеслав Чёрный был моим человеком, хорошим колдуном. Но вот однажды мои люди пришли ко мне и сказали, что Всеслав убит. Его убил простой деревенский мужик — Иван. Твой отец, Илья. Он помешал моим людям ограбить твоё село. И я проклял его старшего сына. Я хотел, чтобы Иван страдал, хоть я и не был знаком с ним. Но я хотел, чтобы все поняли: кто встанет у меня на пути, хлебнёт горя. Чтобы наложить проклятие, я потратил десять минут, ты же, Илья, страдал по моей вине больше десяти лет. — Это так, — согласился Илья. Богатырь бы весь бледен и теперь сидел на лавке, запустив себе руки в волосы, — столько лет я мучился и страдал. Я пережил столько боли. Но самое страшное, что я не знал причины этой боли, я мог только догадываться. Много лет я жил в отчаянии, не зная, почему я страдаю и как помочь самому себе. — Да, я виноват, — произнёс Змей, — но ведь ты должен быть благодарен мне за эту боль и за то, что я спас тебя. Однажды судьба привела меня в твой хутор. Когда я скрывался за маской слепого бродяги и ходил по земле. И тогда-то я и встретил тебя, Илья Муромец. Я сразу захотел снять с тебя это ужасное проклятие, наложенное беззаботно мной много лет назад. Но потом я передумал снимать проклятие и лишь изменил его формулу. Ты будешь ходить, пока ты сражаешься, пока ты живёшь, как воин. А если откажешься от жизни воина, тут же твоя болезнь вернётся, и ты снова не сможешь ходить. — Да, я знаю, — отвечал в исступлении Илья, — я уже пытался бросить это кровавое ремесло, я ужаснулся от того, в какого зверя я превращаюсь. И тут же боль вернулась, а ноги мои перестали ходить, я стал немощным. Но теперь я знаю, кто всему виной и прошу освободить меня. Это в твоей власти, Змей. Сделай это, подари мне свободу. — Ну уж нет, — лукаво прищурился Ратмир, — благодаря тебе я теперь не одинок. Есть ещё один такой же, как я, даже двоя теперь. Добрыня при этом неприязненно скривил лицо, поскольку Ратмир указал на него. — Я был князем в своём городе, — продолжал меж тем Змей, — я создал своё маленькое царство, наплодил много детей. Я думал, что они станут моим наследием. Но никто из них не смог сравниться со мной. С болью я наблюдал, что превращаюсь в тирана, но не потому, что уничтожаю равных себе, а потому, что никто не может стать мне равным. Мои сыновья по крови не смогли со мной сравняться, но смогли другие, вы двоя — богатыри. Сначала ты, Илья, я сам создал твою легенду. Ты продолжил моё дело, хоть и сам того не ведал. Три — это идеальное число, двое передерутся, и один станет тираном, а троя объединятся и будут бороться против тирании в мире и согласии друг с другом. Неспроста у Змея Горыныча должно быть три головы. — Нет, я не хочу, — возражал Илья, — избавь меня от этого. Никогда ещё Добрыня не видел его таким встревоженным. — Путь избавления прост, — отвечал Ратмир, — и ты сам его знаешь. Убей меня, и проклятие снимется. Но сам я тебя не избавлю, ибо одиночество для меня стало даже страшнее смерти. Однако я думаю, что ты, Илья, не поднимешь на меня руку, ты не хочешь другой, спокойной жизни. Посмотри, ты стал великим вождём. Действительно великим. Ты знаешь, что такое боль и поэтому можешь быть добрым и милосердным, но ты обязан сражаться и быть жестоким, и у тебя это хорошо получается. Люди любят тебя, вся Русь тебя боготворит. Я о таком давно уже и не мечтаю. — Очень мило, — произнёс Добрыня, — но что мы будем дальше с этим делать? И почему твой меч потерял чародейскую силу? — Он не потерял силу, — отвечал Ратмир, — просто ты не хочешь её принять. Так же, как и Илья не хочет принять свою. Ты зарыл меч в землю, он зол на тебя за это. — Меч? Зол? — удивился боярин. — Конечно, это же чародейское оружие. Но открою тебе секрет, чтобы снова пробудить его силу, нужно пролить чародейскую кровь. Убей или рань чародея, и сила Молнии вернётся к тебе. А что касается вопроса, что нам делать дальше, думаю, вы знаете сами. Мы перебьём всех печенегов и прогоним их так далеко, чтобы они никогда больше не вернулись на вашу землю. — Тебе-то это зачем? — не понимал Добрыня, — ты сколько дней наблюдал сверху, как печенеги убивают наших людей и пришёл на помощь только в последний момент. — Ты прав, Добрыня, мне плевать на людей. Мне не плевать только на вас двоих, поскольку вы такие же, как и я, повелители молнии. И сейчас я хочу помочь только вам. — Думаю, теперь мы справимся и без тебя, — достал вдруг из ножен свой меч Добрыня, — я тебя прикончу, как и было предсказано в пророчестве. Сила Молнии пробудится, и мы легко положим всех печенегов. С этими словами Добрыня сделал шаг вперёд. Однако Ратмир остался стоять неподвижно, словно и не видел никакой угрозы. Но с лавки поднялся Илья и схватил друга за запястье. — Остынь, Добрыня. Я не позволю тебе это сделать. Он спас нас, а, значит, мы ему должны. — Он играет с нами, — сопротивлялся Добрыня, — как будто мы какие-то куклы. Создал равных себе! Как же? Думаешь купить нас этими сладкими речами и сделать своими сообщниками, а то и рабами? Мы не такие, как ты, мы лучше тебя. — Сядь, тысяцкий! — к Илье вернулся повелительный голос воеводы, и Добрыня на мгновение покорился и сел на лавку. — У тебя уже был шанс убить его, — продолжил Илья, — но ты этого не сделал. Теперь же Змей Горыныч — наш союзник. А наш главный враг сейчас — печенеги. Хватит уже раздора на Руси. Отец идёт войной на сына, брат на брата. Потомки Рюрика всю Русь порвали на лоскуты лишь потому, что каждый из них хочет править один, не хочет делиться властью. Не будем же им уподобляться, заключим союз трёх. Триумвират. Трое равных, трое воинов заставы, охраняющих Русь. Да поможет нам Симаргл — божественный мытарь с заставы на границе мира. — Да будет так, — согласился Змей Горыныч. И Добрыня смягчился и спрятал меч в ножны. — Будь по-вашему, — молвил он, — защитим русскую землю. И снова из Владимирской заставы вышло большое войско, и снова Илья Муромец стал над ним воеводой. Он не стал никому мстить за своё отстранение, все знали, что человек он мягкий и не злопамятный. Полюд и Добрыня так же остались на должности тысяцких. Потамий Хромой остался воеводой на заставе. И всё-таки, кое-что изменилось. Теперь орды печенегов не наступали, а панически убегали, сжигаемые огнём трёхглавого Змея. Вместе с ним русские богатыри очищали русскую землю от чужеземцев. Добрыня так и не пробудил силу своего чародейского меча, он сдержался и решил не использовать эту силу. Теперь он хотел лишь вернуться домой и долго-долго замаливать свои грехи и каяться в том, что использовал нечистую силу, хоть и для благой цели. Вскоре владимирское войско добралось до пепелища, которым некогда был город Муром. В нескольких десятках километров от него стоял небольшой город-крепость, который чудом уцелел после нашествия кочевников. Город на бору — резиденция покойного князя Глеба. Здесь же находилась епархия муромского епископа, который не захотел в своё время селиться в языческом Муроме. Теперь не стало и Мурома, а все уцелевшие муромчане поселились на бору. Когда Илья вошёл в городок, то его встретил уже старый знакомый — Михаил Игнатич. — Миша? Живой? — обрадовался Илья. — С божьей помощью, — отвечал Михаил, — еле ноги унёс от печенегов. И сам был ранен, и конь подо мной ранен, и от вас я был отрезан. Благо, добрался сюда и здесь перезимовал.