Моя ладонь чешется уже несколько дней. При каждом удобном случае я смотрю на линии, которые тянутся от моего запястья к пальцам и обратно, напряженно думая о том, что сказала Шарлотта. Мне суждена какая-то великая любовь. Первый день или два я смеялся над этим. Затем эта идея начала оседать у меня в голове. После Мари, матери Бо, я отбросил идею любви. По правде говоря, задолго до этого. У нас были веселые, яркие дни секса и молодости, когда казалось, что вечность возможна, пока у нас не случилась неожиданная беременность и нам не пришлось столкнуться с реальностью и взрослой жизни. Трудно поверить, что прошло двадцать лет с тех пор как я как следует старался любить. Это было давным-давно, и идея отношений стала казаться скорее хлопотной, чем того стоила. Итак, что-то в маленьком гадании Шарлотты по ладони изменило ход моих мыслей. И я не могу перестать думать о том, как она выглядела, с приоткрытыми губами и расширенными глазами. Надежда, страх, возбуждение на ее лице. Может быть, и намек на волнение тоже, если быть честным. Шарлотта оказала на меня впечатление с тех пор, как начала здесь работать. И не в хорошем смысле этого слова. По крайней мере, если я хочу вернуть своего сына и не лезть к ней в штаны. Хотя этот план с каждым днем разваливается все больше и больше. Как она может быть мне полезна, если больше с ним не разговаривает? Пока она уходит на обед, я достаю свой телефон и снова набираю его номер. Неудивительно, что сообщение переходит на голосовую почту всего после полутора гудков, что означает, что он снова отклонил мой звонок. И на этот раз я делаю то, чего еще не делал. — Привет, сынок. Я только что разговаривал с Шарлоттой, э-э… Я имею в виду, Шарли. Я уверен, ты уже знаешь, что она работает на меня. Из нее получается отличная секретарша, и она так много говорит о тебе. Это заставляет меня скучать по тебе. Я надеюсь, с тобой все в порядке. Пожалуйста, позвони мне. Когда я нажимаю на красную кнопку, я сижу в тишине. В моем голосе звучит такое гребаное отчаяние. Это то, чего он хочет? Чтобы я умолял? Выставить себя перед ним дураком, или это заставит его потерять ко мне уважение? Мгновение спустя открывается входная дверь, и Шарлотта вносит пакет из гастронома, расположенного дальше по улице. — На улице было так красиво, что я решила прогуляться. Надеюсь, я не опоздала. — Ты в порядке, — бормочу я, не поднимая глаз. Когда я, наконец, поднимаю глаза, то замечаю, что ее щеки ярко-красные, раскрасневшиеся от прохладного ветра. Она зашла в гастроном пешком? Это почти в полутора милях отсюда. И на улице не очень-то приятно. Сейчас февраль, и всего сорок пять градусов. — Шарлотта, — холодно рявкаю я, вставая. — Почему ты не села за руль? Бросаясь к ней, я беру пакеты и касаюсь ее ледяных рук. Мои коренные зубы скрипят. Потом я провожу большими пальцами по ее холодным щекам, и она дрожит. — Я в порядке! — Она отстраняется, но когда я выглядываю в окно, то мельком вижу ее машину, припаркованную рядом с моей, и тяжело вздыхаю. — С твоей машиной все в порядке? Она сглатывает, пытаясь обойти меня и пройти на кухню, но я преграждаю ей путь. Схватив ее за подбородок, я приподнимаю ее голову, чтобы она посмотрела на меня. Когда ее плечи опускаются, она сдается. — Я думаю, это из-за батареи. Я могу вызвать механика, чтобы он подогнал его, так что он не застрянет у тебя на подъездной дорожке, обещаю. Мне жаль. Все во мне напрягается, когда я думаю о ней, закутанной в пальто от ветра, когда она шла больше сорока пяти минут по холоду, потому что не хотела говорить мне, что ее машина не заводится. — Почему ты просто не сказала мне? — Все в порядке, — отвечает она с вымученной улыбкой. — Шарлотта. — Я беру ее за руку, напоминая себе быть более нежным, чем того требуют мои инстинкты. Мой внутренний зверь хочет наказать ее за ложь. Мне бы хотелось встряхнуть ее, сжать до боли, возможно, даже посадить к себе на колени. Нет, ей всего двадцать один, и у нее отец — придурок, который так и не научил ее заводить собственную машину. Я ослабляю хватку на ее руке, но прижимаю ее к себе. — Больше так не делай. Если твоя машина не заводится, я хочу, чтобы ты сказала мне, и тогда ты сможешь взять мою машину, понятно? — Прости, — бормочет она, и разочарование на ее лице причиняет мне боль. Я не утруждаю себя тем, чтобы говорить ей, что она не сделала ничего, заслуживающего извинений. Вместо этого я грею ее крошечные, холодные ручки в своих больших, теплых ладонях. Она снова дрожит, когда я подношу их ко рту, обдувая ее кожу горячим воздухом. Она избегает моего взгляда, и я понимаю, что атмосфера между нами снова становится слишком интимной. После ее реакции на один поцелуй на прошлой неделе я должен быть более осторожным. Тот поцелуй был ошибкой, но я поймал себя на том, что увлекся ею. Слишком легко быть рядом с ней и чувствовать себя так комфортно, но если я позволю себе пойти на это, я пожалею об этом. Она прекрасна, и если бы на ее месте был кто-то другой, я бы без колебаний привел ее в свою спальню, чтобы она почувствовала себя великолепно. Но она не просто кто-то. Она буквально была с моим сыном, и я принесу больше вреда, чем пользы, если переступлю эту черту. Это просто неправильно. — Давай поедим, — говорю я, отпуская ее руки и ведя в столовую. Обычно я ем за своим столом во время работы, а она ест здесь одна, но сегодня я чувствую необходимость составить ей компанию. — Сегодня после работы я могу помочь тебе с машиной. — Тебе действительно не обязательно это делать, — возражает она, откладывая свой бутерброд. — Это просто, Шарлотта. На самом деле, нет необходимости вызывать механика. Она все еще выглядит встревоженной, когда ковыряет свой бутерброд, больше жуя нижнюю губу, чем еду. И мне приходит в голову, что ей некомфортно, когда кто-то другой делает что-то за нее. — У тебя, должно быть, болят ноги. Откусив кусочек бутерброда, она опускает взгляд на свои каблуки. — Хочешь верь, хочешь нет, но я начинаю к ним привыкать. На самом деле они довольно удобные. Я снова смотрю на ее ноги, и они кажутся красными и опухшими в ее черных туфлях на шпильках. Отодвигая остатки своего сэндвича в сторону, я поворачиваюсь к ней. — Дай мне свои ноги. — Что? — заикаясь, произносит она с набитым ртом, вытирая губы салфеткой. — Ты прошла в них три мили, чтобы купить мне ланч. Это меньшее, что я могу сделать. Отодвигая стул, я похлопываю себя по коленям. Не слишком ли это сексуально? Я даже не уверен. Это просто растирание ног, и мне нужно что-то сделать. Я все еще разрываюсь между желанием наказать ее за ложь и заботой о ней за то, что она прошла через это ради меня. Учитывая, что я хочу сделать гораздо больше, чем просто помассировать ей ступни, я думаю, что это довольно банально. — Серьезно? — Спрашивает она, прежде чем завернуть свой бутерброд в пищевую бумагу. — Серьезно. Нервно сглотнув, она наблюдает за моим лицом, когда поднимает ко мне правую ногу. Я осторожно снимаю каждый из ее черных каблуков и морщусь от болезненного вида ее прищемленных пальцев. На ногах у нее прозрачные черные чулки, поэтому я похлопываю ее по ноге и говорю: — Сними это. Ее дыхание сбивается когда я поднимаю юбку на пару дюймов. Она расстегивает подвязку на своих чулках, и я мысленно произношу трахни меня. Я не знаю, чего я ожидал, но это было не то. Я должен бы отвести взгляд, когда она расстегивает другую сторону, но эти маленькие бретельки, спрятанные под ее одеждой, сексуальны как грех, а я, в конце концов, всего лишь мужчина. Мой член твердеет у меня в штанах, и то, что начиналось как невинное растирание ног, чтобы облегчить ее боль и мою совесть, превратилось в чувственное шоу и то, что позже станет для меня тяжелым испытанием с синими яйцами. Я помогаю ей стянуть колготки с ног и повесить их на спинку стула. Она молчит, закусив губу и наблюдает за моим лицом, когда я начинаю растирать ее бедные избитые ступни. Она издает стон, пока я массирую, и мне приходится отодвинуть свой растущий член подальше от ее лодыжки, лежащей у меня на коленях. — Тебе это нравится? — Спрашиваю я, вздрагивая, когда слышу, как эти слова срываются с моих губ. Знаю ли я вообще, как быть несексуальным? По-видимому, нет. — Да, — тихо отвечает она. Я наблюдаю, как она расслабленно откидывается на спинку стула. Когда я нежно провожу большими пальцами по ее изгибам, ее голова откидывается назад, и я знаю, что победил. Это было именно то удовольствие, которое я хотел увидеть, и ничего не получив взамен для себя. — Отныне снимай обувь, когда приходишь на работу. Не носи это весь день. Хорошо? — Хорошо, — отвечает она со вздохом. Переходя на другую ногу, я делаю то же самое, и все в порядке… пока ее правая нога не оказывается слишком близко и не задевает твердую длину моих штанов. Она напрягается, ее глаза встречаются с моими, и в этот момент я чувствую себя самым большим мерзавцем в мире. Я делал это не для того, чтобы возбудиться. Я делал это, потому что хотел, чтобы ей было хорошо, но даже сейчас это звучит хищно в моем голове. Я — кадровый кошмар, жаждущего своего часа.