Мои глаза расширились, как блюдца, и я, должно быть, бледна, как привидение. Человек в черном громко смеется. — Ты стоишь каждого копейки, милая, но я думаю, мистер Грант хочет, чтобы ты принадлежала только ему. Я все еще пялюсь на Эмерсона с открытым ртом, пытаясь осмыслить семьдесят пять тысяч. — Продано! — кричит диктор. — За семьдесят пять тысяч долларов владельцу клуба Эмерсону Гранту! Толпа начинает аплодировать, и я замечаю, что Иден хлопает с лучезарной улыбкой, сидя у кого-то на коленях в глубине зала. Прежде чем я понимаю, что происходит, я наблюдаю, как Эмерсон направляется ко мне, выглядя скорее раздраженным, чем обрадованным своей победой. Он злится на меня? Я сделала что-то не так? — Я… я… извини, — заикаюсь я, когда он берет меня за руку и перекидывает через плечо. — Что ты делаешь? — Спрашиваю я. Реакция окружающих представляет собой смесь смеха и одобрительных возгласов, когда меня поднимают через всю комнату, а мою голую, покрытую следами укусов задницу перекидывают через плечо Эмерсона. Он не останавливается, когда мы исчезаем в коридоре справа. Это не зал для вуайеристов, а тот, в котором находится комната, в которой мы были сегодня, где мы по-быстрому трахнулись на кровати. — Куда мы идем? — Вскрикиваю я. Сзади темно, но я слышу, как за нами закрывается дверь, когда мы добираемся до тускло освещенной комнаты с черной кроватью, которую я помню. Мой желудок сжимается одновременно от возбуждения и страха. — Я заплатил за час твоего времени, Шарлотта. Он швыряет меня на кровать и смотрит на меня сверху вниз с плохо скрываемым гневом. — Пришло время забрать то, что я выиграл. Его большие руки хватают меня за лодыжки и притягивают к себе. Я взвизгиваю. Я не боюсь Эмерсона. Я доверяю ему, но прямо сейчас… он кажется расстроенным. Злится на меня по причинам, которых я не понимаю, и я не могу точно сказать, должны ли мы участвовать в игре или он говорит по-настоящему. — Напомни мне, Шарлотта, — просит он, когда что-то мягкое обвивается вокруг моей правой лодыжки. Когда я пытаюсь убрать ногу, я понимаю, что это ограничение. Он приковывает меня наручниками к кровати. — Что ты внесла в этот маленький список наказаний? — Я…Я не… За что меня наказывают? Он дергает меня за другую ногу и обматывает еще одним мягким манжетом мою лодыжку. Мои ноги раздвинуты, и мое сердце начинает бешено колотиться в груди. — Что ты сказала сегодня утром об аукционе? Что произойдет, когда ты оказалась бы на сцене? — Что? В его словах нет никакого смысла, и я, кажется, не могу избавиться от нервозности. К тому же, то, как я сдержана, и предвкушение того, что должно произойти, затуманивают мой мозг. Он такой злой и ведет себя грубее, чем обычно, и это так горячо и пугающе, что мое тело не знает, напугано оно или возбуждено. — Сверчки, Шарлотта. Ты сказала, что там будут сверчки. — Эм… да, — отвечаю я. Он пересекает комнату и открывает ящик стола. Я пытаюсь заглянуть за его спину, чтобы увидеть, что он достает. Когда он снова поворачивается ко мне, в его пальцах полоска черного шелка. — Там были сверчки, Шарлотта? — Нет… — Отвечаю я. Он стоит у изножья кровати и смотрит на меня, нахмурив брови, пропуская шелк сквозь пальцы. — Сколько я заплатил за этот час с тобой? — Эмерсон, ты не можешь заплатить столько… — Ложись, — рявкает он строгой командой. — Я не понимаю. Он приподнимает бровь, наклоняя голову в мою сторону. — Ты хочешь, чтобы я остановился, Шарлотта? Если ты боишься, мы можем выйти прямо за дверь. — Нет… — Шепчу я. — Ты доверяешь мне? — Да. — Тогда ложись. От его холодного голоса у меня по спине пробегает холодок, и я заставляю свои легкие дышать, откидываясь назад и уставившись в потолок. Эмерсон приближается к моей голове и тянется за спину, возясь с застежкой моего лифчика. Оно расстегивается, и он снимает его, освобождая мою грудь. Затем он сводит мои запястья вместе, связывая их черным шелком. У меня едва заметная дрожь в костях, но я делаю все возможное, чтобы скрыть это. И теперь я понимаю, что если Эмерсон злится на меня, он собирается сделать что-нибудь, чтобы наказать меня. И, как ни странно, это именно то, чего хочу я. Я наблюдаю, как он возвращается к ящику и достает еще один кусок шелка. — Мы не установили стоп-слово, потому что оно нам еще не понадобилось. Стоп-слово? Мой желудок переворачивается. — Если ты хочешь, чтобы я остановился, просто скажи, пощади. Хорошо? — Да, сэр. Я снова и снова повторяю это слово в своей голове, стараясь не забыть его. Пощади. Пощади. Пощади. Но мне это не понадобится, не так ли? На самом деле он не собирается причинять мне боль. — Шарлотта, скажи мне, почему ты думаешь, что я наказываю тебя сегодня вечером. Я делаю вдох, глядя на него снизу вверх. Черты его лица смягчились, и я сосредотачиваюсь на ткани в его руках, зная, что через минуту он закроет мне глаза, и мне нужно подготовиться к этому. — Потому что я… эм, — заикаюсь я. — Это из-за денег, не так ли? Потому что я обошлась в семьдесят пять тысяч долларов? Он рычит, делая шаг ко мне. Закрывая мне глаза тканью, он холодно отвечает: — Нет. Комната погружается во тьму, когда он завязывает шелк у меня на затылке, и мое дыхание учащается. Все мгновенно становится более напряженным, мои ноги хотят бороться с ограничителями, потому что я чувствую себя такой беззащитной. Когда я чувствую, как его мягкие руки гладят мои щеки, я вздрагиваю. — Ты стоила мне так много денег, потому что ты того стоишь, Шарлотта. Я вывел тебя на эту сцену, надеясь, что ты увидишь это сама, но, наблюдая за тобой там, наверху, я могу сказать, что ты все равно не поверила в это. Что? Это из-за того, что я не верю, что стою столько денег? Он не может быть серьезным. — Мне не нравится игра с ударами, и, если я правильно помню, тебе не понравилась идея того, что тебя будут грести или шлепать, верно? — Эм… да, я имею в виду… Он гладит меня по голове.