Аттикус предостерегающе вскинул брови. Он видел, как бес вселяется в Джин-Луизу, подчиняет ее себе: брови у нее вздернулись, глаза в тяжелых веках округлились, и уголок рта опасно приподнялся. Когда у нее такое лицо, одному Богу да Роберту Браунингу известно, что за фортель она выкинет. — Что ты такое говоришь?! — возмутилась тетушка. — Эдгар — наш с Аттикусом двоюродный брат. — На данном этапе это вряд ли имеет значение. — Ну, как тебе там живется? — поспешно спросил Аттикус. — Сейчас я желаю знать, как живется здесь. От вас обоих новостей не дождешься. Тетя Сандра, я надеюсь на тебя — за пятнадцать минут дай мне полный отчет обо всем, что случилось за год. — Она похлопала Генри по руке — главным образом для того, чтоб не завел с Аттикусом деловой разговор. Но Генри воспринял это как знак приязни и ответил тем же. — Ну-у… — начала тетушка. — Ну, про Мерриуэзеров ты наверняка слышала. Очень грустная история. — Что с ними стряслось? — Расстались. — Да ты что?! — вскричала Джин-Луиза с неподдельным изумлением. — Неужто разошлись? — Разошлись, — кивнула тетушка. Джин-Луиза обернулась к отцу: — Быть не может! Мерриуэзеры! Сколько же они прожили вместе? Аттикус, припоминая, возвел взор к потолку. Он любил точность. — Сорок два года. Я был у них на свадьбе. — Мы почуяли неладное, когда в церкви они расселись в разных концах… — сказала тетушка. — И смотрели друг на друга с ненавистью, — сказал Генри. — А потом объявились у меня в конторе и попросили начать бракоразводный процесс, — сказал Аттикус. — А ты что? — спросила Джин-Луиза. — А что я? Начал. — А мотив какой? — Супружеская измена. Джин-Луиза ошеломленно покачала головой. Боже всемогущий, подумала она, не иначе дело в местной воде… Голос тетушки отвлек ее от этих размышлений: — Джин-Луиза, ты и в поезде ехала В Таком Виде? Захваченная врасплох, она не сразу сообразила, что Александра Имеет В Виду. — A-а, ты вот о чем… Погоди, дай вспомнить… Из Нью-Йорка выехала в чулках, перчатках и туфлях. Переоделась после Атланты. Тетушка фыркнула: — Все-таки было бы хорошо здесь одеваться приличней. Не ходить распустехой. А то в городе о тебе превратное мнение. Думают, ты — э-э… из трущоб. Джин-Луизу слегка замутило. Столетняя война, перемежаемая шаткими перемириями, длилась приблизительно двадцать шестой год, и конца ей не предвиделось. — Тетя, — сказала Джин-Луиза. — Я приехала всего на две недели и собираюсь просто-напросто тихо и мирно сидеть дома. И очень сомневаюсь, что вообще хоть раз выйду за порог. Я целый год напрягала мозги… Поднялась и отошла к камину, с неприязнью поглядела на решетку, обернулась: — Не создастся одно мнение — создастся другое. Ей-богу, здесь не привыкли, что я хожу расфуфыренная. — И добавила терпеливо: — Ты рассуди сама: если я выряжусь как на бал, они скажут — ишь ты, совсем нью-йоркская штучка стала. Теперь ты говоришь, что они подумают, будто мне плевать, что они подумают, если я хожу в штанах. Господи ты боже мой, да весь Мейкомб знает, что я вообще носила комбинезон на голое тело, пока у меня не начались эти дела… Аттикус позабыл про свой артрит. Наклонился завязать отлично завязанные шнурки, а когда выпрямился, покрасневшее лицо было бесстрастно. — Ну хватит, Глазастик, — сказал он. — Попроси у тетушки прощенья. Не успела приехать — уже дерзишь. Джин-Луиза улыбнулась ему. Каждый раз, когда отец хотел выразить ей порицание, он вспоминал ее детское прозвище. И со вздохом сказала: — Извини, тетя Сандра. Извини, Хэнк. Я просто извелась в дороге, Аттикус. — Извелась не извелась, а все же веди себя прилично. Тут тебе не Нью-Йорк. Тетушка Александра поднялась и погасила волны, которыми от этого движения пошли планки корсета. — Тебя хоть кормили в поезде? — Кормили, — соврала она. — Тогда, может, кофе выпьешь? — С удовольствием. — Хэнк, а ты? — Спасибо, мэм. Тетушка вышла, Аттикусу кофе не предложив. — Так и не пристрастился? — спросила Джин-Луиза. — Нет. — А виски? — Не пью. — …не курю, женщинами не увлекаюсь? — Примерно так. — И не скучно тебе? — Справляюсь. Джин-Луиза изобразила замах клюшкой для гольфа: — А с этим как? — Тебя не касается. — Клюшку-то удержишь? — Да. — Раньше ты играл прилично для слепца. — Я никакой не… — сказал на это Аттикус. — …если не считать, что ты не видишь. — Не затруднит ли вас подкрепить свое утверждение доказательствами? — Разумеется, сэр. Завтра в три вас устроит? — Устроит… A-а, нет. У меня встреча. В понедельник? Хэнк, что там у нас в понедельник после обеда? — Ничего, кроме этой закладной. В тринадцать ноль-ноль, больше часа не займет. — Ну вот, я к вашим услугам, мисс. На тебя посмотреть — слепые будут поводырями слепцов. У камина Джин-Луиза обнаружила старую почерневшую клюшку с деревянной рукоятью, давно уже по совместительству исполнявшую обязанности кочерги. Потом выгребла из старинной плевательницы мячи для гольфа, положила ее на бок, выкатила мячи на середину гостиной, а когда начала загонять их обратно, в гостиной с кофейником, чашками, блюдцами и кексом на подносе появилась тетушка. — Ты, твой отец и твой брат превратили этот ковер Бог знает во что, — сказала она. — Хэнк, когда я решила привести дом хотя бы в относительный порядок, первым делом выкрасила ковер в самый темный цвет. Ты ведь помнишь, на что он был похож? Черную дорожку отсюда до камина ничем было не вывести… — Еще бы не помнить, мэм, — ответил Хэнк. — Боюсь, и я приложил к этому руку. Джин-Луиза поставила клюшку на место, рядом с каминными щипцами, и побросала мячи в плевательницу. Потом села на диван, покуда Хэнк собирал по углам беглецов. Часами могу смотреть, как он двигается, подумала она.