– Добрый вечер, инспектор. Долорес открыла им не в неглиже, как отчасти опасался, отчасти надеялся Альсада. Надо отдать ей должное: вместо банального наряда соблазнительницы на ней были благопристойные мужские пижамные штаны, синие в полоску, и серая футболка с надписью «УБА». Университет Буэнос-Айреса. Alma mater Альсады. – Добрый вечер, Долорес. – Привычный ритуал очень успокаивал. Мати учтиво поклонился в знак приветствия и осторожно прошествовал мимо. Он в одиночку пронес Соролью через пять кварталов, причем без видимого напряжения и не проронив ни слова. Племянника Альсады он опустил на большой белый диван, занимавший бóльшую часть гостиной, и накрыл пледом, лежавшим в углу. Соролья даже не огляделся в незнакомой обстановке: он тут же крепко уснул. Цыгане в дороге дальней; к приходу их беспробудно уснешь ты у наковальни…[66] Альсада мысленно отмахнулся от строчек Лорки: в этом стихотворении для спящего мальчика все кончилось плачевно. – Проходите, инспектор. Милости прошу, – сказала Долорес Альсаде и Эстратико, застывшим у порога. А потом выглянула на лестничную площадку, точно тревожилась, не увидел ли их кто. – Добрый вечер, Долорес! – Эстратико чмокнул ее в щеку, проходя мимо, и поспешил усесться рядом с Мати на краешек дивана, где они стали разглядывать стопку глянцевых журналов. – Благодарю, – сказал Альсада, маскируя неловкость церемонностью. Так вот ты какое, гнездо порока… Что у Долорес окажется подобная гостиная, он и представить себе не мог. Впрочем, что он вообще представлял себе по пути сюда? Что-то поромантичнее, несомненно. А этот интерьер больше походил на холодильник изнутри: белый, чистый, стильный. И мебель неудобная, не считая разве что стоявшего в углу мягкого кресла с оттоманкой для ног. На оттоманке лежала книга. Галеано, «Вскрытые вены Латинской Америки». Экономическая история. Альсада улыбнулся. – Я их сюда не вожу, инспектор, – заметила Долорес, прервав его размышления. – Прошу прощения? – рассеянно переспросил Альсада. – Вы меня прекрасно поняли, инспектор. – Я же не… Я не… – возразил было Альсада, смутившись, что она прочла его мысли. – Само собой, инспектор, – ответила Долорес, посмеиваясь. А потом добавила: – Красного вина кто-нибудь хочет? Эстратико с Мати кивнули. Альсада все переминался у входа, не зная, куда присесть. Не успел он ответить, как Долорес исчезла на кухне. Он решил последовать за ней. Она прошла мимо холодильника, раковины, плиты и микроволновки к окну. Помещение было небольшое, но чистенькое, а все лопатки и поварешки аккуратно висели на стене. Больше похоже на операционную. Долорес взяла скуренную наполовину сигарету, лежавшую на краю пепельницы, и прислонилась к подоконнику. Альсада шагнул ближе. – Не знал, что ты куришь, – сказал он, пытаясь припомнить, видел ли Долорес в отделении с сигаретой. Но, хотя за долгие годы знакомства они провели вместе несчетное множество часов, ничего подобного на память не приходило. – Не курю, – беззаботно парировала Долорес. Из ее ноздрей вырвались две струйки дыма. – Много лет назад бросила. Альсада расплылся в улыбке. – Выкуриваю сигаретку, не больше – коротаю время, пока ногти высохнут, – объяснила она, помахав перед ним руками. Ногти сверкали зеленым кобальтом. Альсада потянулся к пачке. – Можно взять? Долорес кивнула. – А вы что же? – Тоже бросил, – признался Альсада, закурив. – Ты же не скажешь Пауле? – Так грубо я не работаю. Помогла моя подсказка? – Ну, я тоже кое-что умею, – с улыбкой ответил Альсада. Он вдруг заметил, до чего близко они стоят друг к другу. Долорес тоже это почувствовала. Она затушила сигарету и проворно взяла бутылку красного вина и четыре бокала. – Кстати, вы же меня так и не представили, – заметила она без нотки ехидства в голосе и пошла к двери. – Приходите к нам, как управитесь, инспектор. Шум на улице уже начал стихать. Альсада выглянул в окно. Внизу выстроились в ряд машины скорой помощи. Так вот почему она может себе позволить аренду в этом районе. Сам Альсада не бывал в больнице уже лет десять. Ему, бесспорно, повезло воспитывать мальчика, для которого нет ничего веселее часовой поездки в столичный зоопарк, – «лемуры, tío, там же лемуры!» – и долгой прогулки от выставки к выставке, за время которой он успевал запомнить все факты о животных, приведенные на табличках по дороге к его любимцам. Визит в больницу случился в то время, когда Соролья начал задавать вопросы. Хоакин помогал Пауле готовить асадо. Куски мяса на ребрышках покрывали все горизонтальные поверхности на кухне. Инспектор чистил картошку под зорким наблюдением супруги, которая в это время нарезала овощи для жюльена. Оба молчали, оба были погружены в свои мысли, оба прокручивали в голове события вчерашнего вечера. За ужином Соролья сел рядом с Хоакином, пока Паула доваривала ньокки. – А закон об амнистии правда означает, что судебная власть больше не будет преследовать военных? Ничего себе! Где он вообще таких слов понабрался – «судебная власть», «преследовать»? Ему всего десять! Миновали те дни, когда Верховный суд Аргентины приговорил бывшего генерала Хорхе Рафаэля Виделу к пожизненному заключению за преступления против человечества. Соролья днями напролет хохотал над изображением señor con el bigotito, так – «господин с усиками» – мальчик прозвал кровавого диктатора. Довольно долго супругам Альсада удавалось обходить вопросы племянника без особых затруднений. «Когда-нибудь обсудим это, хорошо?» Это самое «когда-нибудь» представлялось далеким-далеким будущим. Отвлечь маленького Соролью ничего не стоило. Со временем это стало труднее, однако уклончивые ответы его поначалу устраивали. А вот годам к десяти любопытство его сделалось прицельнее, а сам он настойчивее. Каждый раз, когда мальчик усаживался за кухонный стол со своими вопросами – несомненно, отрепетированными, – Хоакину казалось, будто Соролья уверен, что знает что-то важное. Так оно и было. – Да, – ответила Паула, вооружившись терпением. – Потому что всех злодеев уже посадили в тюрьму. – То есть на свободе злодеев уже не осталось? – уточнил Соролья. Хоакин обрадовался – может быть, подумалось ему, мальчик теперь станет спать спокойнее? – Нет, mijo[67]. – Паула опустила порционную ложку в миску и села за стол. – Ешь. Соролья, явно не удовлетворенный ее ответом, попробовал ньокки и снова спросил: – А что с теми, которые забрали маму с папой? Паула в страхе взглянула на Хоакина. Тот предложил после ужина сходить в кафе «Чунго». Соролья доел свою порцию, не задав больше ни вопроса. Вот только мороженое – не панацея. Теперь мысли Хоакина отчаянно метались между необходимостью дочистить картошку и поиском веского предлога уйти с кухни. Через час должны были приехать гости. Еще оставался шанс избежать непростого разговора с супругой о том, с каким же трудом они вчера выкрутились. – Я все утро думаю вот о чем, – начала Паула. Поздно. – Нам надо продемонстрировать единый фронт, Хоакин. – «Продемонстрировать» не то слово, Паула. Мы и есть общий фронт, – с горечью возразил Альсада, уязвленный тем, что его сочли ренегатом. Он поглядел на кухонные часы. Еще пятьдесят пять минут. Пятьдесят пять минут на то, чтобы понять, как объяснить Соролье то, что и им самим кажется необъяснимым. Амнистия ведь не квантовая физика – она лишь прекращала преследование людей, способствовавших преступлениям против человечества во время прошлой диктатуры. Новоиспеченное демократическое правительство решило покончить с коллективным прошлым в революционном духе, отдав под суд все бывшее руководство. Аргентинский суд, аргентинские судьи, аргентинские законы. С одной только осечкой: лидеров хунты покарали, а их подчиненных пощадили. Демонстративное великодушие, желание показать, что страна готова все начать с чистого листа. Восстановить давно прогнивший социальный мир. А это значило, что Вукича никогда не отдадут под суд. Что супруги Альсада никогда не добьются справедливости. Ради новой Аргентины все концы спрячут в воду. Но как объяснить это десятилетнему мальчику? – Ты вместе с кожурой половину картофелины срезаешь, – заметила Паула. Пожалуй, сейчас только это она и могла контролировать. На краткий миг она оторвала взгляд от собственного ножа. Сорок пять минут до приезда гостей. Семь швов на левом указательном пальце сеньоры де Альсада. – Инспектор? – Эстратико заглянул в кухню. – Кавальо подал в отставку. – Надо же, – рассеянно ответил Альсада. Если даже министр экономики не выдержал давления, значит ли это, что и де ла Руа в конце концов сложит полномочия? В этом случае они окажутся в руках очередного некомпетентного преемника. Но это будет означать, что они победили. Мы победили. – Сеньор… – робко проговорил Эстратико. – Время уже позднее. – Да. – Альсада сделал последнюю затяжку. – Соролья сейчас в безопасности, так что мы, пожалуй, пойдем. – Конечно, конечно, – ответил Альсада, затушив свой окурок по соседству с недокуренной сигаретой Долорес. – Я все понимаю. – Вам еще чем-то помочь? – Нет, я справлюсь. Спасибо. – Мыслями Альсада по-прежнему был где-то далеко. Эстратико развернулся к выходу. – Погоди… – сказал Альсада, повинуясь внезапному порыву. – Да, сеньор? – Полицейский снова возник на пороге. Всегда такой заботливый. И обходительный. Когда Альсада выйдет на пенсию, Эстратико станет ему достойной заменой. – Скажи честно. Мне правда не идет борода? – Ну… сеньор… – замялся Эстратико, украдкой подбираясь к двери. – Вас Долорес в гостиной ждет! – И еще кое-что. – Альсада прокашлялся, наконец собравшись с мыслями. – Я не знаю, как тебя отблагодарить, Эстратико. Por todo[68]. – Да не за что, инспектор. – Эстратико отмахнулся от него с улыбкой. – Теперь главное – отоспаться как следует. Увидимся в пятницу. – Завтра не работаешь? – Нет, сеньор. У меня новый график. – Как жаль. Это замечание его заинтересовало. – Я тут просто вот о чем подумал… Хочу нанести визит одному конгрессмену… – Альсада выдержал паузу. – Но для этого мне нужен напарник… – Я поеду с вами.