— Можно как-нибудь захватить с собой и Пребена, — сказал я. — Но, честно говоря, я предпочел бы поехать с тобой вдвоем. Она не ответила. И мы поехали в Бакке с ней вдвоем. Октябрьским днем в субботу после уроков я заехал за ней на Майорстювайен. И мы отправились в Берум — езды туда было три четверти часа. Моя мать устремилась к ней, как жаждущий к воде. Она поступает так всегда, когда Кристиан или я привозим домой знакомую девушку. Мать, бедняжка, спит и видит себя в роли бабки. Но к Лизе она отнеслась с какой-то особенной сердечностью. И, похоже, это было взаимно. Они сидели, сдвинув головы и рассматривая самый толстый из материнских семейных альбомов. Я сделал вид, что не обращаю на них внимания и погружен в чтение газеты. Мне известно, как любят женщины рассматривать детские фотографии всех знакомых и выискивать мельчайшие приметы сходства со взрослыми. После того как они покончили с альбомом, мать пожелала продемонстрировать Лизе какое-то особенное кухонное оборудование. Я поплелся было за ними, мне хотелось быть поближе к Лизе. — Можешь читать свою газету, Мартин, — заявила мать. — Ты же не разбираешься в таких вещах. Через полчаса получишь Лизу обратно, тогда вы сможете прогуляться. Лиза ничего не сказала. Только улыбнулась своей неожиданной улыбкой. И мы пошли прогуляться. Если бы мать могла дать мне на дорогу парочку добрых напутствий, она с удовольствием сделала бы это. Но на сей раз даже моя мать сумела удержаться от советов. Я показал Лизе усадьбу. Бакке — усадьба великолепная, в ней есть на что посмотреть. Я, как мальчишка, горжусь, когда могу продемонстрировать ее кому-нибудь. А демонстрировать ее Лизе было особенным удовольствием. Все равно как в детстве показывать свою новую заводную железную дорогу приятелю, которым ты особенно восхищаешься. Около часа мы бродили по усадьбе, потом поднялись на лесистый холм за домиком арендатора и постояли там, любуясь окрестностями. Потом сели на поваленную ель, я предложил Лизе сигарету. — Не понимаю, как это вы с Кристианом, имея такую… — она осеклась, щеки ее вспыхнули. Я сделал вид, что ничего не заметил. — Ты удивляешься, почему мы с братом стали, соответственно, врачом и учителем, вместо того чтобы оставаться так называемыми землевладельцами? Я расскажу тебе, как это вышло. Отец наш был снобом. Благослови его за это Бог. Я бы ни за что не хотел сменить профессию, думаю, что и Кристиан ни на что не променял бы свою. С нагорья повеял легкий ветерок. Лиза придвинулась ко мне ближе. Я потерял нить мыслей. — Мы. — начал я. Она улыбнулась. — Ты говорил о своем отце, — напомнила она. — Ах да, так вот об отце. Мой прадед был епископом, ты, наверно, о нем слышала, Кристиан назван в его честь. Это тот, который написал длинный ученый труд об акантовом орнаменте. Прадед был идеалом моего отца. Сын епископа пошел по дипломатической части — по мнению отца, это уже было началом семейной деградации. А сделавшись сам директором Норвежской энергетической компании, он счел деградацию, так сказать, окончательной. Проходя мимо портрета своего пращура, который и сейчас висит в гостиной, отец стыдливо отводил глаза. Лиза засмеялась. — Как известно, представления, полученные в детстве, налагают отпечаток на всю жизнь, — сказал я. — Мой отец неутомимо внушал нам с Кристианом свои идеи и мнения и, конечно, повлиял на нас. Кристиан стал студентом-медиком, я филологом. Таким гордым, как в день, когда Кристиан защитил диссертацию на безбожную тему о почках, я никогда отца не видел. Фамильная честь была, так сказать, восстановлена. Лиза опять засмеялась. Смех ее напоминал звон серебряного колокольчика. — Вслед за этим я сдал экзамен на учителя, и отец сошел в могилу счастливым человеком. — Собираешься ли ты продолжать? Есть ли у тебя уже тема для докторской? Вообще, о чем ты мечтаешь? Я покосился на нее. Но она не смотрела на меня. Она разглядывала окрестности Бакке. — Я в самом деле кое о чем мечтаю. Она встала. — Становится прохладно, — сказала она. — Пойдем домой к твоей матушке. Я тоже встал и пошел за ней следом. По дороге к дому мы не произнесли ни слова. Лиза принадлежала к той редкой породе женщин, с которыми приятно помолчать. В оставшиеся вечерние часы моя мать нежилась в нашем обществе, как змей на припеке, и даже не пыталась это скрыть. Внуки уже тешили ее внутренний взор. Мы сидели, болтая обо всем понемногу. Время шло, я наслаждался ощущением безграничного блаженства. Оно пропитало весь мир, оно сочилось из леса и с пашен вокруг усадьбы, оно проникало в дом, как в фокусе собираясь в образе тоненькой девушки с пепельными волосами. Я вдруг обнаружил, что не ведаю никакого горя. И хотя я знал, что на самом деле мог бы от горя почернеть, в этот вечер я забыл обо всем. Мы выслушали десятичасовые новости, после чего мать пожелала нам спокойной ночи и отправилась спать. — Свет выключают в одиннадцать, — предупредила она. — У нас здесь экономят электроэнергию, она нормирована. И к сожалению, Лиза, я страдаю навязчивой идеей. Я безумно боюсь пожара. Поэтому в доме запрещено пользоваться свечами. На твоем ночном столике лежит карманный фонарик. Спокойной ночи, дети, приятного сна. Завтрак будет подан в десять. — Спокойной ночи, фру Бакке. Спасибо за сегодняшний день. — Спокойной ночи, мама. И мать удалилась. — Трудно поверить, что твоя матушка может чего-то бояться, — заметила Лиза. — Она заразилась этим страхом от отца, — объяснил я. — Тот всегда боялся пожара. Поэтому он и построил эту безобразную крутую лестницу прямо из музыкальной гостиной. Это запасной выход, хотя, по сути дела, в случае пожара воспользоваться этой лестницей смог бы только я один, поскольку только моя комната выходит на ее площадку. — Надеюсь, у тебя не будет нужды в запасном выходе. — Будем надеяться, — согласился я. Пробило половину одиннадцатого. — Пожалуй, я тоже пойду спать, — сказала Лиза. — Спокойной ночи, Мартин. Мы славно провели сегодняшний день. Она протянула мне руку. Я сжал ее в своих ладонях. Рука была узкой и прохладной. — Спокойной ночи, Лиза, и спасибо тебе. Очень славно, что ты здесь. Она улыбнулась, потом склонила голову набок и подставила мне левую щеку. Я нагнулся и поцеловал ее куда-то около виска. Нос мой ткнулся в ее волосы, я уловил сухой, легкий запах духов. И она ушла. Я постоял, глядя на дверь, за которой она скрылась. А потом спохватился и начал гасить лампы. Теперь, много времени спустя, набрасывая эти строки, я вспоминаю серые, печальные осенние месяцы после смерти Свена и Эрика, и мне кажется, что я жил тогда словно в бреду. И еще я думаю о том, как странно, что мы, ближайшие друзья покойных и, уж во всяком случае, люди, замешанные в обеих трагедиях, так мало говорили о них. Во всех детективных романах, которые мне довелось прочитать, герою всегда известна уйма разных обстоятельств, которые он обсуждает с героиней. Но я не знал уймы обстоятельств, я вообще ничего не знал. И к тому же я не был героем. Мало того, я начал сомневаться в том, а кто же, собственно, героиня. Сколько я себя помню, ею всегда была Карен. Но ее образ становился для меня все более тусклым и расплывчатым. А в фокусе все отчетливей возникала Лиза. Лиза, всегда опиравшаяся спиной о дверцу машины, чтобы смотреть прямо на меня, когда я сидел за рулем. Лиза с задумчивой морщинкой над переносицей. Светловолосая Лиза, задававшая прямые вопросы, Лиза, чей смех напоминал звон серебряного колокольчика. Лиза, у которой не было денег, чтобы купить пианино, но которая слышала музыку, читая ноты. Лиза, которая по-прежнему жила в маленькой, скромной квартире. А моя Карен — так я всегда мечтал ее назвать — все больше уходила в свою раковину. — Ты не должна сидеть взаперти, Карен, — говорил я ей. — Пойдем в кино или поедем покатаемся. А хочешь, спокойно пообедаем вдвоем в «Бломе» или в «Гриллен». — Мне так плохо, Мартин. — Знаю, Карен, но я хочу помочь тебе. Пойдем куда-нибудь. — Я скучаю по… — она осеклась. Она тоже не хотела говорить об этом. Никогда еще кучка людей, живших под гнетом разыгравшейся трагедии, не говорила о случившемся так мало. — Пойдем со мной, Карен, — настаивал я. — Вот твое пальто. Попудри нос, он у тебя блестит. Но толку от этих вылазок было мало. Карен неподвижно сидела в машине, отвечая мне, лишь когда я к ней обращался. Она сидела и смотрела прямо перед собой — совсем не так, как Лиза. И все же между ними было какое-то внешнее сходство, я подметил его при первой же встрече с Лизой. — Заметил ты, как похожи друг на друга Карен и Лиза? — спросил я как-то раз Кристиана. — Нет, — сказал он. — Мне это и в голову не приходило. — Странно, — удивился я. — Волосы, фигура, даже лицо — прямо сестры. — На неискушенный взгляд, — снисходительно улыбнулся Кристиан. — На самом деле они разные, как день и ночь. — Катись к черту, — сказал я. — Спасибо, — отозвался мой брат Кристиан. — Каждый раз, когда ты посылаешь меня к черту, я понимаю, что мои слова попали в точку. У меня вошло в привычку колесить в свободные часы по улицам города. Вечерами, покончив с проверкой письменных работ 5-го «английского», я выводил машину из гаража и медленно разъезжал по городу, словно нерадивый полицейский на патрульной машине. И всякий раз меня тянуло в сторону Энербаккена, где проживал П. М. Хорге. Очень уж мне хотелось еще разок встретиться с ним. Но поездки мои были бесплодны. Пока не настал вечер, когда мне пришло в голову, что простейший и самый легкий способ встретиться с Ужом — это подняться по лестнице и позвонить ему в дверь. Я оставил машину на улице и поднялся по ступенькам до его квартиры.