– Посмотрим. Но суд будет – это точно. Через полчаса спустился старший полицейский. – На крылечке у вас можно покурить? – обратился он к Сухомлиновой и только после этого заметил Бережную. – Привет, майор Фролов, – сказала Вера, – а почему именно твоя группа и ты лично? – Меня Евдокимов поднял. Ему следак доложил о происшествии, сказал, что сам не решается группу направить, потому что брать надо чиновника и адвоката. А с ними мороки всегда, сама знаешь. – Ну и как прошло? – Без сопротивления не обошлось: адвокат укусил моего бойца за палец. Так вцепился, что пришлось оттаскивать. Только адвокат сам упал, что бы потом ни говорил. – Майор, а как там пацаны малолетние? – Нормально вроде. Только я уже подполковник. Пацанам сейчас психолога вызвали. Он отвезет их куда надо. Сама понимаешь – сейчас ночь, и вообще детей нельзя опрашивать без присутствия родителей. А с родителями, судя по всему, тоже надо разбираться. Оба малолетних дурачка пьяны, но не в хлам, сказали, что их угощали шампанским с ликером. – Какой ужас, – тихо возмутилась Сухомлинова. – Еще какой! – согласился с ней подполковник Фролов. – Только что это вы, мамаша, всех пускаете и даже не проверяете документов. Два извращенца тащат к себе на утеху… – Успокойся, – остановила его Бережная, – если бы не Елизавета Петровна, – тебя бы здесь не было. – Ну, тогда извините, – спокойно произнес Фролов, – и выражаю вам благодарность от лица руководства следственного комитета и от себя лично. Он посмотрел на Веру. – Покурим на крылечке, если Елизавета Петровна не возражает. Они вышли из дома, спустились по ступеням. Подполковник курил и внимательно слушал Бережную, которая ему что-то рассказывала. Вскоре во двор въехал темный микроавтобус. Из него вышли двое мужчин и женщина. Очевидно, она и была тем самым психологом, о котором упоминал Фролов. Все они, включая и подполковника, отправились в сорок восьмую квартиру. А Бережная заглянула в каморку. – Я попрощаться, – сказала она, – надо выспаться, а то с помятым лицом утром неудобно перед подчиненными появляться. – А вдруг эти все-таки выкрутятся? – спросила Елизавета Петровна. – Не получится. Я Фролову флешку с записью передала. Вернее, не ему, а начальнику следственного комитета. Сама не смотрела, мой сотрудник предупредил, что на ней гнусь полная. Она уехала. В скором времени женщина-психолог с полицейскими вывели двух пацанов. Все залезли в микроавтобус, и он укатил. Когда мимо скворечника проводили закованных в наручники Ананяна и Фарбера, адвокат вдруг бросился к стеклянной перегородке, словно хотел ее проломить головой. – Стукачка! – пронзительно закричал он. – Но еще посмотрим, кто кого! Это вам не тридцать седьмой год! Его оттянули от перегородки и толкнули к выходу. Сухомлинова не успела ничего ответить. Она вообще растерялась – под левым глазом у адвоката был огромный, на полщеки, синяк. Прилечь так и не удалось. До утра Елизавета Петровна смотрела телевизор. А когда за окном начало светать, она вышла на крыльцо. Все вокруг сверкало и искрилось. Асфальт перед домом, мокрый последние недели, теперь был покрыт инеем, а местами даже тонким льдом, в котором отражались бледные утренние фонари. Иней был и на газонной траве, и на стриженых кустах кизильника, и на всех подоконниках элитного жилого комплекса. Михеев прибыл как никогда рано. Он вошел в вестибюль в обычной своей курточке, поеживаясь, и даже тряхнул плечиками, словно сбрасывая с себя и оставляя за порогом холод. – Что же вы в курточке такой тоненькой, Михал Михалыч, – посочувствовала ему Сухомлинова, – надели бы пальто. – Какое пальто? – с недоумением обернулся к ней Михеев. – Нет у меня никакого пальто. Не ношу я их. А-а, – вдруг вспомнил он, – есть. Только в нем в автомобиле неудобно ездить. Он направился к своему кабинету, скрылся за поворотом, но тут же появился снова. Подошел к окошку и наклонился. – Я слышал, ночью тут большой кипиш был? – спросил он негромко. – Что? – не поняла Елизавета Петровна. – Да, говорят целый грузовик ментов приезжал? – Да-да, – кивнула Сухомлинова, – много было: и из прокуратуры, и в бронежилетах. Ананяна взяли в квартире, а с ним заодно и Олега Борисовича. – Адвоката Фарбера, что ли? – на всякий случай уточнил Михеев, как будто речь шла о каком-то другом Олеге Борисовиче. – Интересно, а кто это полицию вызвал? Он смотрел на нее внимательно, не сомневаясь, конечно, в ответе. – Не знаю, – тихо ответила Елизавета Петровна, – но покойный Александр Витальевич намекал как-то на то, что знает про них что-то такое… Но я не поняла. Он тогда же говорил, что ему известно не только про них… – Ну, теперь мы уже не узнаем, что и про кого ему было известно. К восьми утра, за час до пересменки явилась Нина Николаевна. Елизавета Петровна не стала ей ничего рассказывать. Расписалась в журнале и спешно ушла. Возвращалась домой, а на душе было скверно. Потом она решила пересчитать все деньги, которые были у нее в сумочке, но это занятие радости не прибавило. До ближайшей зарплаты денег не хватит и на неделю жизни их растянуть не удастся. Но все равно она зашла в магазин, где после долгих размышлений купила хлеб и упаковку подозрительно дешевых сосисок. Из магазина она попыталась позвонить дочери, но телефон Ани был выключен. В квартире было тихо. Сухомлинова прошла на кухню. Убирая сосиски в пустой холодильник, вздохнула. Надо спешить на работу в аукционный дом, но сил никаких… Поспи она этой ночью хотя бы пару часиков, выдержала бы весь рабочий день. Теперь же, представляя, как она будет до вечера зевать и клевать носом, ехать в «Гардарику» не очень хотелось. Но иначе им с Аней не выжить. Она опустилась за стол, думая о том, что надо позвонить Охотникову и предупредить его, что сегодня она задержится. И словно почувствовав это, Юрий Иванович позвонил сам. – Хоть стой, хоть падай, – весело предупредил он, – но у Аркадия Лазаревича день сурка. Мне только что позвонили с вахты и доложили, что он опять вышел на работу. Я с ним связался, и Аркаша, как и накануне, сообщил, что сейчас понедельник, десять утра и сегодня его смена. А когда я поинтересовался, как прошел предыдущий рабочий день, он ответил, что вчера было воскресенье и он ходил с внучкой в зоопарк. Грустно, конечно, но я знаю его внучку Розу. Ей тридцать лет, если не больше, она уже давно живет в Израиле. – А если это будет продолжаться вечно? – спросила Елизавета Петровна. – Не волнуйся. Я перекодирую Аркашу. Тем более что от него реально одни убытки. Вчера были клиенты, но он ничего не взял… Вернее, они сами отказались выставлять свои предметы на аукцион. Аркадий Лазаревич, как оказалось, оценивал их, постоянно заглядывая в какой-то справочник семьдесят шестого года издания, чтобы свериться с ценами того времени. Икону восемнадцатого века в серебряном окладе он готов был принять за триста восемьдесят девять рублей. – А как же… – Не переживай, я сегодня посижу рядом с ним. Надеюсь, что наплыва клиентов не будет. А завтра ты выходи обязательно. – Мне крайне неудобно, но не могли бы вы выплатить небольшой аванс. – Нет проблем, – отозвался бывший сокурсник, – завтра получишь. Аня лежала на своем диванчике, не разложив его и не постелив себе. Лежала тихо, накрывшись стареньким тонким пледом. Сухомлинова подошла и присела рядом. – Спишь? – спросила она, хотя понимала, что дочь давно проснулась, если вообще спала сегодня. Аня молчала. Елизавета Петровна наклонилась над ней, но дочь прикрыла голову пледом. Сухомлинова почувствовала недоброе, откинула плед, а потом осторожно отвела тонкую ладонь, которой Аня прикрыла лицо. – Что с тобой?! – вскрикнула она. Глава девятая – Я не стал смотреть, что на твоей флешке, – сказал Евдокимов, – то есть начал было, но не выдержал. Сразу рванул с материалом к городскому прокурору… Похоже, заварила ты кашу. – Я? – притворно удивилась Бережная. – А разве не Егоров? – Что я, не знаю, откуда ноги растут? Фролов мне доложил, кто ему передал эту треклятую флешку. А по поводу этого… как его – с армянской фамилией, прокурора уже с раннего утра трясут. Его, как выяснилось, продвигать начали. Хотели главой района поставить. А теперь, сама понимаешь… Зато адвокат активно сотрудничает со следствием, правда, в присутствии другого адвоката. Валит все на этого, с армянской фамилией, который на самом деле не армянин, но это к делу не относится… Да, кстати, раз уж речь зашла о Егорове, поделюсь. Он передал, что убийство в Тучковом переулке практически раскрыто. У него есть подозреваемый, уверяет даже, что сможет доказать его вину. – Не говорил, кто убийца? – Нет. Но я на вечер его вызвал со всеми материалами. Ну, все вроде. Евдокимов попрощался. То, что начальник городского управления следственного комитета позвонил сам, Веру не удивило. И звонил, очевидно, не для того, чтобы сообщить о своей встрече с прокурором и о том, что Фарбер активно сотрудничает со следствием – скорее всего, лишь для того, чтобы Вера знала: у Егорова есть подозреваемый по делу об убийстве в Тучковом переулке. Если он не назвал его фамилию Ивану Васильевичу, то Вере не скажет никогда, даже если она предложит ему в качестве вознаграждения вторую звезду на погоны. И все же дело у Егорова сдвинулось лишь после того, как она передала ему слова консьержки Галины, вернее, информацию о том, что та опознала какое-то пальто. Зазвучала мелодия звонка ее мобильного телефона. Бережная посмотрела на экран – ее вызвала Сухомлинова. – Что-то случилось? – спросила она. – Случилось, – долетел тихий голос Елизаветы Петровны, – Филипп избил Аню. – Что?! – не поверила Бережная, но, судя по голосу Сухомлиновой, Елизавета Петровна сказала правду. – Как это случилось? – Вчера она отправилась к нему на Константиновский. Ждала долго, хотела поговорить. Потом он подъехал, вышел из автомобиля. Дочка подбежала к нему, сказала, мол, давай решим все мирно, без суда. Стала говорить про иск о разделе имущества, но только заикнулась об этом, как он ее ударил. А ей много не надо, в ней пятьдесят три килограмма веса. Упала она головой и ударилась. Сейчас дома страдает. Щека раздулась, глаз заплыл, и голова кружится, наверное, сотрясение.