Поскольку Аня не совсем поправилась, Бережная разрешила ей работать дома, и как-то так получилось, что там же работал и Егорыч. Конечно, получилось не само собой: просто Окунев так настойчиво упрашивал Веру Николаевну, говорил, что девушке нужен уход, кроме того, он хочет научить ее пользоваться новейшими аудиторскими и бухгалтерскими программами, что отказать ему было невозможно. Главное, что и сама девушка не возражала. Теперь они вдвоем сидели на маленькой кухне старой квартиры, пили чай и разговаривали. Хотя они не разговаривали – они делились мыслями. – Все так изменилось вокруг, – говорила Аня, – все теперь другое. А главное, теперь я другая. Теперь у меня и работа, о которой и мечтать не могла… Она посмотрела на Егорыча и улыбнулась своим мыслям, которые не могла скрывать от него. – Только мне неловко немного, – продолжила девушка. – Едва я стала заниматься этим банком, и тут же встал вопрос об отзыве лицензии. Санация и внешнее управление даже не рассматриваются. Страдают от этого не только владельцы, но и клиенты банка. – Это они раньше страдали, – не согласился Окунев, – когда их обманывали, использовали средства вкладчиков и клиентов банка для незаконных финансовых операций. Зря, что ли, Сопаткин в Англию рванул? В последний момент его взяли в аэропорту. Мартынов и вовсе заявил, что его использовали, а сам он личной материальной выгоды не имел, что ложь. Оба теперь под арестом. Ты благородным делом занимаешься, Анечка, ты помогаешь простым людям, которым, по большому счету, и помочь-то некому. Жадные, злобные, порочные – теперь хозяева жизни. То есть они считают себя таковыми. Они презирают тех, кто беднее их, кто работает не покладая рук, чтобы прокормить свои семьи. Об униженных и оскорбленных нигде не говорят, их не показывают на всех каналах, где постоянные герои передач – тупые и богатые бездельники, которые выставляют напоказ свои пороки и даже гордятся ими. И это везде. Меньшинство правит миром. Порочное и агрессивное меньшинство. Они даже термин придумали – толерантность, что по сути своей означает лишь благосклонное отношение к чужим порокам. Отменяются слова «отец», «мать» – семью пытаются называть «партнерство». Слово «родина» заменяют на неопределенное понятие «эта страна»… Егорыч посмотрел на Аню и уже не с таким запалом, а, наоборот, очень спокойно и тихо спросил: – Я что-то не так говорю? Девушка положила руку на его ладонь: – Все так, все правильно, но… У меня сегодня радостный день, и не только потому, что ты рядом. Сегодня Перумов встречался с Филиппом, и тот подписал все бумаги. Он отказывается от отцовства, от всех прав на ребенка. Вера звонила сюда, когда ты работал, но я не стала тебя отвлекать. Теперь жду маму и Даниила Александровича, которые скоро подъедут, хотела сразу всем объявить. Но не сдержалась. – Ура-а! – крикнул Егорыч. Федор Степанович вышел из комнаты внука и направился в свой кабинет проверить почту. Хотел сразу взглянуть на пришедшую из банка выписку, но вдруг увидел послание, отправленное ему с незнакомого адреса. «Ad rem» и по-русски «строго конфиденциально». Первеев поморщился, вспоминая, что обозначает «Ad rem». Конечно же, это юридический термин, он в переводе с латыни означает «по сути дела». Открыл письмо. В нем было два видеофайла и один аудио. Подумал: раскрыть содержание или не стоит этого делать? Но любопытство победило. Он открыл аудио, решив, что это обращение к нему лично. И сразу услышал голос невесты сына – Илоны. – Так, может, потусим в клубе вдвоем… – У тебя же муж… – Не муж он мне. Просто типа как жених. Только я за него замуж не собиралась вовсе, а теперь тем более. Во-первых, он жадный. Во-вторых, он мне изменяет. Или это во-первых? Изменяет со всеми подряд, даже с этой старухой Гасановой. Я это точно знаю. Представляешь, как это подло – его папашка с ней спит, и Филя туда же. И это он специально, чтобы Федору Степановичу отомстить. Он вообще своего отца ненавидит: Филя считает, что его отец должен ему больше средств давать и вообще обязан переписать на него свои… как их – активы. Федор Степанович, конечно, уже в маразме. Взял чужого внука и носится с ним. Мы поначалу с Филей так хохотали, ну, ладно, думали – пусть, а теперь дело далеко зашло. Сейчас договоримся с этой лохушкой, отдадим ей ребенка… Алле, ты слушаешь меня? – Слушаю, слушаю, – отозвался Первеев, словно Илона обращалась именно к нему. – Тварь такая! Кому ты чушь несешь, пургу гонишь, на сына моего наговариваешь, шадолба гнилая! Шваль подзаборная! Я и тебя, и твоего папашку в придачу наизнанку выверну. Запись оборвалась. Федор Степанович выдохнул и раскрыл видеофайл. На мониторе появился зал какого-то заведения. Играла музыка. Камера показывала столик, за которым сидел Филипп с какой-то блондинкой в платьице, декольтированном настолько, что из него почти полностью вылезла грудь. – А теперь о деле, – игривым тоном произнесла блондинка, – твоя фирма точно только твоя или есть еще владельцы? – На самом деле эта фирма принадлежит моему отцу, – оскалился Филипп. – Но я от него избавлюсь. – Избавляйся скорее, – посоветовала блондинка, – как можно скорее. В нашем деле старперы не нужны. – Согласен, – кивнул Филипп и положил ладонь на ее руку. Запись продолжалась, Федор Степанович уже не хотел смотреть, но не мог оторваться. – Вот гнида, – прошептал он, – ведь для него старался. Какой подлец! Он закрыл файл и открыл следующий, надеясь, что там будет какое-то объяснение. То, что он увидел на мониторе, вдавило Федора Степановича в кожаную спинку рабочего кресла. На экране шло самое настоящее жесткое порно. Обнаженная троица занималась любовью: двое мужчин и блондинка. Та самая блондинка, которая обсуждала с Филиппом его самого! Блондинка стонала, и огромная ее грудь тряслась, словно жила отдельной от владелицы жизнью. У Первеева внезапно пересохло в горле, вдруг он почувствовал то, что не испытывал уже очень давно. Но камера приблизилась, и Федор Степанович поневоле закрыл глаза. Одним из этих мужчин был его сын. Первеев не смотрел на экран, но с какой-то ненавистью слушал вздохи, вскрики, чмоканья… Потом все утихло, и голос Филиппа произнес: – Ну что – перекурим? – Ты же не куришь, сволочь, – не выдержал Федор Степанович, словно этим мог остановить сына. – Давайте лучше коксика нюхнем, – предложила блондинка. Первеев открыл глаза, чтобы удостовериться, что это не его сын. В конце концов, ладно – развлекается парень, но наркотики! Но именно его сын первым наклонился над белой кучкой порошка, высыпанного на поверхность журнального столика, и вдохнул порошок через тонкую трубочку. Он отстранился и, закатывая глаза, выдохнул: – Хорошо забирает. Давно такого чистого товара не пробовал, а то подсовывают все время какой-то разбодяженный. – Дурак! – прошептал Федор Степанович и добавил: – Сволочь ты, Филя! Следом порошок вдохнула блондинка. После чего произнесла: – А дети у тебя есть? – Я же говорил, что официально числится за мной один, – не своим голосом ответил Филипп. – Но это не мой ребенок: бывшая жена нагуляла. – Так откажись. Да, и самое главное: с папашкой своим решай скорее, а потом вводи меня в состав совета директоров. Мы с тобой такие дела закрутим. Ну что, мальчики, продолжим! – А-а-а-а! – не выдержал Федор Степанович. Стремительно он поднялся с кресла, не зная, куда бежать и что делать. Схватил компьютер, поднял над головой, бросил на пол и стал топтать ногами. На шум прибежала жена. – Феденька! – в ужасе закричала она. – Что случилось? – Что случилось?! – возмутился он, перекрикивая жену. – Она еще спрашивает! Я вам покажу совет директоров! Все! Немедленно! Завтра с утра рейс! Летим домой, берем Федьку, отдаем вну… Федьку отдаем Аньке. Пусть подавится. А Филиппу я голову оторву. Ты слышала – лично оторву! Эпилог Увидев подъехавший белый «Роллс-Ройс», Филипп рванул к нему. Машина остановилась. А за ней притормозил черный «Гелендваген» с телохранителями. К задней двери лимузина подскочил мощный телохранитель, открыл дверь. Сейчас из салона выйдет Вера, и он объяснит ей все, скажет, что все это недоразумение, стечение обстоятельств, его подставили. И тут же он остановился как вкопанный, не понимая того, что происходит на его глазах. Тот же автомобиль и тот же финский номер, но только из салона вышла не Бережная, а невысокий человек лет тридцати пяти, в хорошем костюме и в дорогой обуви, но на голове у него была бейсболка с вышитой золотыми нитками эмблемой бейсбольного клуба. Странный человек, не обращая внимания на Первеева, протянул руку, помогая выбраться из машины молодой даме. На ней было вечернее платье, поверх него небрежно наброшенное горностаевое боа. Филипп заглядывал в салон автомобиля, надеясь увидать там Веру. Но ее в салоне машины не было. Вышедшая из «Роллс-Ройса» девушка в роскошном платье и боа взяла под руку своего спутника, и они направились к дверям клуба. Первеев, теряющий всякое понимание, стоял у них на пути. Он смотрел на шикарную даму, пораженный ее сходством с его бывшей женой. – Любезный, – махнул рукой мужчина в бейсболке, словно отгоняя со своего пути муху. Первеев шагнул в сторону и открыл рот, словно хотел что-то сказать, но потерял дар речи. Дама в боа и была его бывшей женой Аней. Он бы никогда не поверил в такое преображение, но вот же распухшая щека – след от его удара. Он только смог разве что вымолвить: – Э-э-э. – Что э-э, – участливо обратился к нему странный человек, – я по четвергам не подаю. Тут же к Первееву подошли два телохранителя и, взяв под руки, оторвали от земли и понесли куда-то в сторону. – А где Вера? – успел крикнуть он. – Какая Вера? – переспросил человек. – Бережная, что ли? Так я сказал ей, чтобы она сегодня в офисе поработала – уж больно много гулять стала. Тоже мне помощница! – А-а-а-а! – завыл Филипп, понимая, что его обманули. Он по наивности, по дурости своей наивно поверил в крутую женщину, которая легко решает любые проблемы, а она, как выясняется, чья-то подчиненная? Помощница, референт, секретарша, офис-менеджер, которая воспользовалась машиной босса и посмеялась над ним, когда он готов был бросить к ее ногам все? – Развели! – закричал он. – Гады! Отдайте все мое! Я же не знал. – А другие мужчины знают, что женщин бить нельзя, – шепнул ему в самое ухо появившийся невесть откуда Петя Елагин. Филипп дернулся от него, но телохранители страшного человека уже не поддерживали его, и потому он упал на мокрую и противную осеннюю листву. Упал и смотрел, как Анька – такая шикарная – подходит к дверям клуба, где ей и ее спутнику, как самым дорогим гостям, кланяются секьюрити. Тут же закрутилось небо, деревья стали ссыпать на него желтые листья – мир перевернулся. – Тебе жалко его? – удивился Окунев. – Не знаю, но я довольна. Ребенок дома с бабушкой, а я с тобой. Спасибо вам. Главное, что у меня теперь есть друзья. Тебе спасибо.