– Что тебе нужно? – Я хочу знать, как часто Эндрю Кенсингтон покупал у тебя наркотики и когда он делал это в последний раз? Лихач пытался сосредоточиться. Он терпеть не мог, когда в него тычут пушкой. – У тебя диктофон с собой, коп? Коп улыбнулся: – Расслабься. Показания под прицелом не в счет. Самое худшее, я тебя пристрелю. – Хорошо, хорошо. Лихач почувствовал, что потеет. Он прикинул расстояние до своей кобуры. – Раз о нем больше ни слуху ни духу, значит, он помер. Так что ему не повредит. Он остерегался, много не брал. Приходил два раза в неделю, покупал по одному пакетику. Обычный порядок. – Когда он приходил в последний раз до того, как сыграл с вами в крикет? – Дня за три. На следующий день должен был прийти снова. – Он когда-нибудь покупал у других? – Никогда. Уж я-то знаю. Тут, так сказать, вопрос доверия. К тому же он работал в полиции и сильно рисковал. – Значит, он приходил сюда, когда нуждался в наркотиках. Через несколько дней, если бы не повесился, может, умер бы от передозировки. Это реально? – Он же оказался в больнице. Понятно, что оттуда он ушел из-за ломки. Может, у него была заначка. Коп устало вздохнул. – Ты прав. – Он убрал пистолет и взял стакан. – Одни сплошные «может». Почему нельзя со всем этим покончить, сказать: «Баста! Two and two are whatever it is and that’s it»[76]. Поверь, всем стало бы легче. Лихач потянулся было к кобуре, но передумал. – А где тогда шприц? – пробормотал коп, обращаясь к самому себе. – Что? – спросил Лихач. – На месте не нашли шприца. Может, он спустил его в унитаз. Как ты сказал – остерегался. Даже перед смертью. – Плесни, – попросил Лихач и подсел за столик. – Не угробь печень, – сказал коп и дал ему бутылку. 15 Эрик Мюкланд, прыжок с парашютом и диван рококо Харри бежал по узкому задымленному проходу. Оркестр играл так громко, что вокруг все дрожало. Стоял кислый запах серы, тучи висели так низко, что Харри чертил по ним головой. Но сквозь стену шума пробивался один звук: громкий лязг, который ни с чем не спутаешь. Лязг собачьих зубов и бьющихся об асфальт цепей. За ним мчалась сорвавшаяся с цепи свора. Проход становится все уже. Вот он бежит, держа руки перед собой, чтобы не застрять между высокими красными стенами. Смотрит вверх. Из окон высоко над ним выглядывают чьи-то головы. Человечки в окнах размахивают синими и зелеными флагами и поют под оглушительную музыку: – This is the lucky country, this is the lucky country, we live in the lucky country![77] Харри услышал за собой захлебывающийся лай и с криком упал. Темнота. К великому своему удивлению, Харри не ударился об асфальт, а продолжал падать. Наверное, угодил в канализационный люк. То ли Харри падал слишком медленно, то ли колодец был слишком глубоким, но он все падал и падал. Музыка наверху звучала все тише и тише, а когда глаза привыкли к темноте, он увидел в стенках колодца окна, через которые можно было смотреть на других. «Неужели я пролечу всю землю насквозь?» – подумал Харри. – Вы из Швеции, – сказал женский голос. Харри обернулся. Вдруг зажегся свет и снова заиграла музыка. Он находился на открытой площадке. Была ночь. На сцене за его спиной играл оркестр. Сам он стоял, повернувшись к витрине – должно быть, магазина телевизоров, потому что там стояло штук десять телевизоров и каждый показывал свой канал. – Тоже отмечаете Australian Day?[78] – спросил на знакомом языке другой, мужской, голос. Харри обернулся. На него, дружески улыбаясь, смотрела парочка. Он ответил вымученной улыбкой – значит, улыбаться он пока мог. А в остальном? В подсознании бушевала революция, и сейчас битва шла за зрение и слух. Мозг отчаянно пытался понять, что происходит, но ему это плохо удавалось – его постоянно бомбили исковерканной и иногда нелепой информацией. – А мы из Дании. Меня зовут Поул, а это моя жена Гина. – Почему вы решили, что я из Швеции? – услышал Харри собственный голос. Датчане переглянулись. – А вы не заметили, как говорили сами с собой? Смотрели на экран и рассуждали, пролетит ли Алиса землю насквозь. И она пролетела, ха-ха! – Ах, это! – Харри не понимал, о чем они говорят. – Совсем не то, что наш праздник летнего солнцестояния, да? Просто смешно. Фейерверки трещат, а в дыму ничего не видно. Как знать, может, от фейерверков загорелся какой-нибудь небоскреб. Ха-ха! Даже здесь пахнет порохом. Это из-за влажности. Вы тоже турист? Харри задумался. И думал, наверное, очень долго, потому что датчане, не дождавшись ответа, ушли. Он снова повернулся к телевизорам. Холмы в огне на одном экране, теннис – на другом. Происшествия за год в Мельбурне, лесной пожар, открытый чемпионат Австралии, десятилетний мальчик в белом костюме становится миллионером, целая семья становится бездомной. Еще Гру Харлем Брунтланд[79], норвежские рыбацкие лодки, иссиня-черные киты, иногда выныривающие на поверхность. И, будто всего остального недостаточно, – футбольный матч: сборная Норвегии против каких-то ребят в белом. Харри вспомнил, что читал в «Сидней морнинг геральд» о матчах между Австралией, Новой Зеландией и Норвегией. Внезапно крупным планом – Эрик Мюкланд по прозвищу Комар. Харри засмеялся. – И ты тут, Комар? – шепнул он в холодное стекло. – Или у меня глюки? Хочешь, угощу ЛСД, Комар? – Спятил? Я кумир молодежи, – возмутился Комар. – Хендрикс принимает ЛСД. И Бьернебу. И Харри Холе. Начинаешь лучше видеть, Комар. Даже больше – видишь связи, которых на самом деле нет… – Харри расхохотался. Комар споткнулся и упал. – Можешь просто стоять и говорить через телевизионный экран – и слышать ответы. Знаешь Рода Стюарта? Он подарил мне пакетик, и теперь у меня в голове звучат сразу шесть каналов, двое датчан и оркестр. Давно пора узаконить ЛСД. Что скажешь, Комар? Как Помпеля и Пильта![80] На экране шли новости: виндсерфинг, плачущая женщина и разодранный в клочки желтый костюм для подводного плавания. – Это все Морской ужас, он вышел из аквариума и отправился погулять. На пикничок, а, Комар? Ха-ха! На соседнем экране на лесной опушке оранжевые ленты заграждения полоскало ветром, а рядом ходили полицейские с мешками. Потом – большое бледное лицо. Плохая фотография некрасивой девушки со светлыми волосами и печальными глазами – может, оттого, что она такая некрасивая? – Симпатичная, – сказал Харри. – На редкость. Знаешь… В кадре рядом с полицейским, у которого брали интервью, промелькнул Лебье. – Черт, – встрепенулся Харри. – Что это? – Он стукнул ладонью по стеклу. – Звук! Включите звук! Эй, кто-нибудь… Картинка сменилась, теперь показывали климатическую карту восточного побережья Австралии. Изображение снова мелькнуло, и Харри, прижав нос к стеклу, успел разглядеть лицо Джона Белуши. Экран погас. – Наваждение, а, Комар? Все-таки я под сильным галлюциногеном. Комар попытался дать пас, но мяч перешел к противнику. – Рекомендую. Иди в ногу со временем! – Пустите! Мне нужно с ней поговорить… – Иди домой, проспись! Пьянь… Эй! – Пустите! Говорю вам, я друг Биргитты, она работает в баре. – Знаем. Но наша работа – держать подальше таких, как ты. Ясно, blondie? – Ay! – Тихо, или я тебе руку слома… уй! Боб! Боб! – Извините, мне это надоело. Всего доброго. – В чем дело, Ники? Где он? – Shit! Ну его, вырвался, гад, и дал мне в живот. Руку подай.