– Что творится в городе! Новости смотрел? Еще одну девушку изнасиловали и задушили. Труп нашли в Сентенниал-парке. Перееду в Мельбурн, к чертовой матери! Харри проснулся от дикой головной боли. Свет бил в глаза. Харри понял, что лежит под шерстяным одеялом, и повернулся на бок. Внезапно к горлу подступила тошнота, его вырвало на каменный пол. Он снова откинулся на лавку, почувствовал, как в нос шибануло желчью, и задался классическим вопросом: «Где я?» Он помнил, как заходил в Грин-парк и как неодобрительно покосился на него аист. На этом воспоминания обрывались. Теперь он лежал в круглой комнате с лавками вдоль стен и большими деревянными столами поодаль. По стенам развешаны лопаты и другие инструменты. Тут же были шланги, а посреди комнаты находился сливной колодец. Свет цедился сквозь грязные оконца, расположенные по периметру. На верхний этаж вела железная винтовая лестница, под которой стояло нечто вроде электрической газонокосилки. Лестница дребезжала под чьими-то шагами. На ней показался мужчина. – Доброе утро, белый брат, – сказал низкий и знакомый голос. – Большой белый брат, – голос приближался. – Лежи-лежи. Джозеф, седой абориген из племени людей-воронов. Он открыл кран на стене, взял шланг и смыл блевотину. – Где я? – для начала спросил Харри. – В Грин-парке. – Но… – Во флигеле. Ты заснул на травке, а собирался дождь, вот я и перетащил тебя сюда. – Но… – Не волнуйся. У меня есть ключи. Это мой второй дом. – Он выглянул в окно. – Денек погожий. Харри посмотрел на Джозефа. Ему определенно шло быть бродягой. – Сторож – мой знакомый. У нас с ним вроде как договор, – пояснял Джозеф. – Иногда он берет выходной, а начальству не говорит – и тогда я работаю за него: собираю мусор, если есть, выношу урны, траву стригу, все такое. А взамен иногда захожу сюда. Порой нахожу здесь еду. Но, боюсь, не сегодня. Харри хотел сказать что-нибудь, кроме «но…», только ничего не шло на ум. А вот Джозеф сегодня разговорился: – Сказать по правде, мне нравится, когда есть какое-то дело. Время не так тянется. Думаешь о чем-то. Иногда кажется, что занят чем-то полезным. Джозеф широко улыбнулся и покрутил головой. Харри не мог поверить, что совсем недавно этот человек сидел в парке едва ли не в отключке и с ним невозможно было разговаривать. – Даже не понял, когда наткнулся на тебя вчера, – продолжал Джозеф. – Неужели этот парень совсем недавно сидел в парке, трезвый, бодрый, пыхтел сигаретами? А вчера из тебя слова было не вытянуть. Хе-хе. – Touché[81], – сказал Харри. Джозеф исчез и вернулся уже с пакетиками чипсов и колой. Простой завтрак оказался на удивление действенным. – Предком кока-колы было средство от похмелья, которое изобрел один американский аптекарь, – рассказывал Джозеф. – Но ему оно показалось неэффективным, и он продал рецепт за восемь долларов. Хотя, по-моему, лучше средства не найти. – «Джим-Бим», – с набитым ртом предложил Харри. – Ну да, кроме «Джима». И «Джека», и «Джонни», и пары других парней. Хе-хе. Ну как? – Лучше. Джозеф поставил на стол две бутылки. – Самое дешевое вино из Хантер-Велли, – сказал он. – Хе-хе. Пропустишь со мной стаканчик, бледнолицый? – Спасибо большое, Джозеф, но красное вино – это не мое… А нет у тебя, скажем, виски? – Что у меня, по-твоему, склад? – Джозефа, похоже, обидело то, что его щедрое предложение отвергли. Харри с трудом сел. Он постарался восстановить в памяти пробел с того момента, как тыкал в «Рода Стюарта» пистолетом, и до того, как они буквально бросились друг другу на шею и по-братски разделили порцию ЛСД. Он так и не смог вспомнить причину такой искренней радости и взаимной симпатии – кроме, пожалуй, «Джим-Бима». Зато вспомнил, как ударил охранника в «Олбери». – Харри Холе, ты напыщенный алкаш, – сказал он себе. Они вышли из флигеля и сели на траву. Солнце слепило глаза, от вчерашней выпивки горело лицо, но в остальном могло быть и хуже. Дул легкий ветерок. Они расселись на травке и любовались ползущими по небу облаками. – Хорошая погода, чтобы попрыгать, – заметил Джозеф. – Прыгать я не собираюсь, – отозвался Харри. – Посижу спокойно или поброжу где-нибудь. Джозеф сощурился на солнце. – Я имел в виду – попрыгать с неба. С парашютом. Skydiving[82]. – Так ты парашютист? – Харри прикрыл глаза ладонью и посмотрел на небо. – А облака? Не мешают? – Нет, нисколько. Это же перьевые облака. Они на высоте 15 000 футов от земли. – Ты меня удивляешь, Джозеф. Не то чтобы у меня было какое-то представление о парашютисте, но вот не думал, что он окажется… – Алкоголиком? – К примеру. – Хе-хе. Это две стороны одной медали. – Да? – Ты когда-нибудь был в воздухе один, Харри? Летал? Прыгал с большой высоты, чувствовал, как воздух держит тебя, обнимает и целует? Джозеф уже выпил полбутылки вина, и его голос потеплел. Когда он рассказывал Харри о прелестях свободного полета, глаза у него блестели. – Все чувства раскрываются. Тело вопит, что ты не умеешь летать. «У меня нет крыльев!» – старается оно перекричать свист ветра в ушах. Тело уверено, что ты умрешь, и бьет тревогу, обостряя все чувства: может, хоть одно из них найдет решение. Твой мозг превращается в мощнейший компьютер, он фиксирует все: кожа отмечает растущую температуру, уши – растущее давление, глаза воспринимают каждую деталь и малейшие оттенки пейзажа, который расстилается под тобой. Ты даже чувствуешь запах приближающейся земли. И если удастся приглушить страх смерти, Харри, то на какой-то миг ты становишься ангелом. За сорок секунд ты проживаешь целую жизнь. – А если не сможешь заглушить страх? – Не заглушить, а только приглушить. Он должен присутствовать, звучать чистым и ясным звуком. Отрезвлять. Ведь чувства обостряет не сам полет, а страх. Он приходит как удар, как бешеный импульс, едва ты выпрыгнешь из самолета. Это как инъекция. Потом, растворяясь в крови, страх делает тебя веселым и сильным. Если закроешь глаза, то увидишь, как он гипнотизирует тебя своим взглядом, будто красивая ядовитая змея. – Тебя послушать – можно подумать, что это наркотик, Джозеф. – Это и есть наркотик! – Джозеф активно жестикулировал. – Именно так. Ты хочешь, чтобы полет не кончался, и чем больше прыжков у тебя на счету, тем труднее дергать за кольцо. В конце концов начинаешь бояться передозировки: вдруг однажды ты не откроешь парашют? Тогда ты прекращаешь прыжки. И внезапно понимаешь, что у тебя уже возникла зависимость. Желание продолжать гложет и изводит тебя. Жизнь кажется серой и бессмысленной. И вот ты уже сидишь в стареньком самолете «Сессна», который целую вечность поднимается на 10 ООО футов и съедает все сэкономленные деньги. Джозеф втянул воздух носом и закрыл глаза. – Короче, Харри, это две стороны одной медали. Жизнь – дрянь, но выбора нет. Хе-хе. Он приподнялся на локте и отхлебнул вина. – Я птица, которая больше не может летать. Знаешь, кто такой эму, а, Харри? – Австралийский страус. – Молодец. Закрывая глаза, Харри слышал голос Эндрю. Конечно, это Эндрю валялся рядом на траве и трепался о том, что важно и не важно. – Слыхал историю про то, почему эму не умеет летать? Харри покачал головой. – Тогда слушай. В стародавние времена у Эму были крылья и он умел летать. Он со своей женой жил на морском берегу, а их дочь вышла замуж за Ябиру, аиста. Однажды Ябиру с супругой принесли домой большой улов, съели почти все и в спешке совсем забыли оставить, по обычаю, лучшие куски старикам Эму. Когда дочь принесла папе Эму остатки рыбы, тот в гневе ответил: «Разве я, когда возвращался с охоты, не отдавал тебе лучшие куски?» Он взял свою дубинку и копье и полетел проучить Ябиру. Ябиру без боя не сдавался. Большой веткой он выбил у Эму дубинку. Потом двумя ударами поломал тестю крылья. Поднявшись, Эму кинул в зятя копье. Оно пробило ему спину и вышло изо рта. От жуткой боли аист улетел на болота, где, как выяснилось позже, копье здорово пригодилось ему при ловле рыбы. А Эму убежал в сухую пустыню, где бегает и сейчас, пытаясь подняться в воздух на обломках крыльев. Джозеф допил последние капли, печально посмотрел на пустую бутылку, заткнул ее пробкой и открыл вторую. – Эта история про тебя, Джозеф? – Ну… – Он забулькал бутылкой. – Я восемь лет проработал инструктором в Сессноке. Мы были хорошей командой, самой лучшей. Никто не стремился разжиться: ни мы, ни владельцы клуба. Работали на чистом энтузиазме. На заработанные деньги прыгали сами. Я был хорошим инструктором. Говорили, что лучшим. Но я ушел оттуда после одного несчастного случая. Утверждали, что во время прыжка с курсантом я был пьян. Я, мол, испортил прыжок! – А что произошло? – В смысле? Тебе рассказать в подробностях? – Ты куда-то торопишься? – Хе-хе. Ладно, я расскажу. – Бутылка сверкнула на солнце. – Дело было так. Жуткое стечение обстоятельств. Во-первых, погода. Когда мы поднялись, небо было затянуто облаками на высоте восемь тысяч футов. Такая облачность – не проблема, все равно парашют раскрывают не раньше, чем на высоте четырех тысяч. Главное, чтобы, когда раскроется парашют, курсант видел землю, сигналы, которые ему подают, чтобы его не унесло ветром куда-нибудь в Ньюкасл. Чтобы знал, куда и как приземляться, понимаешь? Конечно, когда мы поднялись, облака были, но казалось, они еще далеко. Вся беда в том, что у нас была старенькая «Сессна», которая держалась на изоленте, наших молитвах и честном слове. На десять тысяч футов, откуда прыгать, мы забирались минут двадцать. Но когда мы уже взлетели, поднялся ветер и сбил облака в тучи. А мы этого не видели. Понимаешь? – Ас земли по радиосвязи вам не могли сказать, что облака слишком низко?