В азарте я и не заметил, как на берегу появились рыбаки. Главным образом это были мужчины немолодого возраста. Кто ловил на удочку, а кто забросил на середину канала донки с множеством крючков. Я пошел посмотреть на рыбацкое счастье коллег. Все доброжелательно показывали свою добычу. А она была весьма солидная и разнообразная. У тех, кто ловил на удочку, в основном были плотва, окуни и густера. Те же, кто ловил на донку, с гордостью показывали золотистых язей, толстобоких лещей с темной полоской по хребту и жирных, извивающихся в ведрах, угрей. Из разговоров я понял, что постоянный успех обеспечен тем, кто использует разные снасти и насадки. А главное прикормку. К тринадцати часам я вернулся домой на нашу уютную и зеленую Дуденштрассе в районе Миттер Зендлинг. Мама, увидев улов и взвесив его на безмене, была поражена. Вышло почти семь килограммов крупной и свежей плотвы. Вся семья была обеспечена ужином из отменной жареной рыбы. Несколько дней подряд я приносил домой довольно порядочный улов. Кроме плотвы там были лещи, язи, окуни, густера. Мама варила рыбный суп, жарила рыбу, пекла с нею пироги, делала чудесное заливное. Но самым вкусным были мамины рыбные котлеты. В полуголодном городе свежая рыба была деликатесом. В один из дней, вернувшись с не менее успешной рыбалки, я обнаружил на столе в своей комнате конверт, запечатанный сургучной печатью. Мама сказала, что его принес солдат и велел передать обер-лейтенанту Бауру лично в руки. Я с волнением вскрыл конверт и прочитал: «Дорогой господин обер-лейтенант Ганс Баур! Как ветеран войны, рад приветствовать Вас, прославленного ветерана и боевого летчика. Баварский союз офицеров-ветеранов и общество Туле поручили мне войти с Вами в деловой контакт. Если не возражаете, буду ждать Вас завтра, 11 апреля, в 16.00 в пивной “Кенар” на Даймлерштрассе. С уважением. Капитан Рудольф Гесс». Я не возражал. Берлин. 4 мая 1945 года Вадиса вызвал к себе заместитель командующего 1-м Белорусским фронтом по гражданской администрации, заместитель наркома внутренних дел и представитель Л.П. Берии в Берлине генерал-полковник Серов. С порога, не предложив присесть, он заявил: — Ты что же, Вадис, делаешь? Думаешь, твой Абакумов тебя прикроет? Вадис всякое ожидал, но на такой прием не рассчитывал. Он с удивлением спросил: — Товарищ генерал-полковник. Не могу взять в толк, чем провинился. — Врешь. Я тебя, хлыща, хорошо знаю. — Серов вышел из-за стола и стал нервно ходить по кабинету. — Ты почему в установленный срок информацию не представляешь? Почему моих офицеров к следственным мероприятиям не допускаешь? Почему твои люди не отдают нам для снятия показаний задержанных чинов вермахта и СС? Почему твои офицеры нагло ведут себя с официальными представителями НКВД? Смотри, Вадис, не зарывайся. Лаврентий Павлович этого не любит. — Товарищ генерал-полковник. Вы прекрасно знаете, что все задержанные органами военной контрразведки находятся под нашей юрисдикцией на период проведения следственных действий. Как только следствия закончатся, они незамедлительно поступят в распоряжение ГУПВИ НКВД. И пусть тогда Кобулов с ними, что хочет, то и делает. — Смотри, Вадис. Я тебя предупредил. Как бы с тобой чего-нибудь не сделали. Вадис, вернувшись в управление контрразведки фронта, кипя от возмущения, позвонил Абакумову. Жукову звонить не стал. Он знал, что у маршала с Серовым не просто хорошие отношения, но дружеские и очень давние. Начальник ГУКР обещал разобраться и посоветовал работать спокойно, не волноваться. О ситуации в Берлине Абакумов немедленно доложил Верховному. Сталин вызвал на ближнюю дачу Берия и в своей обычной с хитрецой манере тихо спросил: — Лаврентий. Ты зачем лезешь в чужие дела? Абакумова ты не любишь, я это знаю. Хотя ведь твой выдвиженец. Но зачем мешать контрразведке делать нужное дело? Если ты хочешь, налаживай собственное следствие по делу Гитлера и его прихлебателей. Возможно, это даст толк и более объективные данные. Но Смершу не мешай. Берия, кипя от гнева, вышел в приемную и в присутствии военных и гражданских, ожидавших приема Верховного главнокомандующего, выкрикнул: — Вот сука! Все с испугу опешили, не понимая, к кому это относится. Поскребышев и начальник личной охраны Сталина генерал Власик подошли к Берии с изумленными лицами. Лаврентий Павлович, еще не остыв, сказал, обращаясь к Поскребышеву: — Ваш дорогой Абакумов у меня кровавыми слезами плакать будет. Так ему и передайте. — Повернувшись к онемевшему от страха Власику, гаркнул: — Пошел вон! Вадис вкратце рассказал Грабину и Савельеву о его визите к Серову и попросил крепкого чаю с лимоном. Отхлебывая горячий чай, он заговорил, обращаясь к Грабину: — Берия мне этого не забудет. Как не забыл мою просьбу о переводе из НКВД в Смерш в сорок третьем. Я прошу тебя, Грабин, что бы со мной ни произошло, продолжай делать свое дело. Но, как только почувствуешь, что запахло жареным, сразу пиши рапорт о возвращении в армейскую разведку. И людей своих забери с собой. На Абакумова надеяться нельзя. Он еще никогда никого не выручал. Запомни мои слова, полковник. Савельев в присутствии генерала Вадиса и полковника Грабина стал допрашивать обершарфюрера СС Менгесхаузена, входившего в состав личной охраны фюрера, и по косвенным данным участвовавшего в сожжении трупов Гитлера и Евы Браун. Парень был высокого роста, метр восемьдесят пять, не меньше. Физически хорошо и крепко сложен. Но во взгляде чувствовался ум и осторожность. Гейдрих, а после его убийства чешскими диверсантами Кальтенбруннер именно таких эсесовцев подбирали в личную охрану Гитлера. Сильных, высоких, прекрасно владеющих приемами рукопашного боя, отлично стреляющих из всех видов стрелкового оружия, толковых и расторопных. Непременным условием зачисления в спецподразделение охраны был боевой опыт, лучше на Восточном фронте, и наличие боевых наград. Савельев, учитывая все это и ощущая мощную энергетику эсесовца, построил допрос по-своему, несколько отойдя от формальных правил. — Я вижу на вашем рукаве наградной жетон «За Демянск». Значит, мы с вами были где-то рядом. Я ведь тоже в сорок втором принимал участие в попытке ликвидации Демянского котла. Но вы дрались отчаянно. — Прием удался. Допрашиваемый увидел в советском майоре не тыловую полицейскую крысу, а боевого офицера, как и он, хлебнувшего кровавого варева из страшного котла в новгородских лесах и болотах. Менгесхаузен плотнее придвинулся к столу, положив на него свои ручища, похожие на кувалды, и всем видом показал готовность работать с этим симпатичным и мужественным офицером. — Благодарю вас, господин майор, за высокую оценку. Из моего батальона дивизии «Мертвая голова» после выхода из котла в живых осталось двадцать три человека. Вы тогда нам здорово дали прикурить. — Скажите, Менгесхаузен, а почему вы, сотрудник личной охраны Гитлера, оказались в сводном батальоне СС, входившем в группу войск Монке, и защищали имперскую канцелярию снаружи? — Дело в том, господин майор, что у Монке крайне не хватало людей. Поэтому группенфюрер Раттенхубер, наш шеф, десятого апреля сформировал из части охраны взвод и направил его в распоряжение Монке. Но тридцатого числа он отозвал наш взвод в составе одиннадцати оставшихся в живых. Я командовал отделением, из которого в живых я один и остался. Нас хорошо накормили и дали пару часов поспать. А потом расставили на внутренние посты в новом здании рейхсканцелярии. — Вы что-нибудь знаете о смерти Гитлера? — Нет, господин майор, подробности смерти фюрера мне не известны. Только со слов моих товарищей, да группенфюрера Раттенхубера, я знаю, что он отравился 30 апреля вместе со своей секретаршей фрау Браун. — Вы сказали секретаршей? — вступил в допрос Грабин. — Однако нам известно, что накануне своей смерти Гитлер и Ева Браун вступили в официальный брак. Разве Браун была секретаршей? — Я знаю точно, что они поженились. Но была ли фрау Браун ранее личной секретаршей фюрера, я не могу сказать с уверенностью. Нам так говорило начальство. — Савельев попросил разрешения у Грабина продолжить допрос. — Где конкретно вы дежурили тридцатого апреля? — В коридоре фюрербункера. Между апартаментов фюрера и Голубой столовой. Когда я подошел к крайнему окну столовой, мое внимание привлекла какая-то возня в саду рейхсканцелярии. Я стал внимательно наблюдать. Я хорошо видел, как из запасного выхода фюрербункера два солдата и штурмбаннфюреры Линге и Гюнше, то есть личный камердинер и адъютант фюрера, вынесли тела фюрера и фрау Браун, завернутые в одеяла. Тела положили в неглубокую воронку примерно в метре от входной двери. Затем их облили бензином и подожгли. — Как же вы могли узнать, чьи это были трупы, если те были завернуты в одеяла? Вы ничего не путаете? — спросил Вадис. Допрашиваемый не смутился. — Так ведь трупы были плохо завернуты, господин генерал. Видимо, господа штурмбаннфюреры очень торопились. Я прекрасно рассмотрел лица фюрера и его жены. Более того, когда их положили в воронку, одеяла распахнули, облили трупы бензином, вновь завернули и опять облили бензином. Я смог убедиться, что это были точно фюрер со своей женой. — Что было дальше? — продолжил допрос Савельев. — Вы до конца наблюдали процедуру сожжения? — Так точно, господин майор. Все это продолжалось с полчаса. Трупы плохо горели. Я это хорошо видел. Потом начался сильнейший артиллерийский и минометный обстрел. В саду все буквально закипело от взрывов. Гюнше, Линге и солдаты скрылись в фюрербункере. Думаю, трупы до конца не сгорели. Да, кстати, если вам это будет интересно. В той же воронке за день до этого закопали отравленную ядом овчарку фюрера. Мне рассказал ефрейтор Пауль Фени, лично ухаживавший за овчаркой. — Спасибо, — поблагодарил Савельев, — это очень важная деталь. Вам придется участвовать в опознании места сожжения и захоронения трупов Гитлера и его жены. Будьте точны и внимательны. Ваши показания очень важны. В том числе и для вас. Допрос закончен. — Я понимаю, господин майор. Все сделаю как надо. Вадис придержал конвоира и спросил эсесовца: — Гитлер мог сбежать из бункера? Разве у него не было такой возможности? Ведь Борман, Мюллер, Раттенхубер, Баур и другие сбежали. У нас есть серьезные основания считать, что Гитлер скрылся. Менгесхаузен, уже стоя у двери, повернулся к Вадису и твердо, даже с некоторым вызовом ответил: — Нет, господин генерал. Фюрер не мог скрыться. — Почему? — Он был очень сильным человеком. Такие не бегут. Вы его плохо знали. — А вы его знали хорошо? — Да, господин генерал. Мы, немцы, его знали хорошо. 2 Воспоминания счастливого человека В полутемном и практически пустом зале пивной мне навстречу вышел стройный молодой капитан в идеально сидевшей на нем форме, до блеска начищенных остроносых неуставных ботинках. Он был выше меня ростом. Тонкие губы, чуть длинноватый прямой нос, тщательно уложенные на прямой пробор мягкие тёмно-русые волосы, ухоженные руки, — все выдавало в нем человека светского. И, если не аристократа, то из состоятельной и образованной семьи. Мы присели за столик и заказали пива. Гесс начал разговор: — Ганс, давайте будем называть друг друга по имени. Я ведь вас всего на три года старше. Нам будет легче общаться. — Я согласен, Рудольф. Знаете, я теперь лично могу выразить вам признательность за рекомендацию при моем поступлении в военную авиационную почту этой зимой. — Пустое. Не стоит благодарности, коллега. Мы обязаны друг другу помогать. Да и просил меня об этом мой личный друг капитан Мильх. Он охарактеризовал вас с лучшей стороны. Ему я верю на слово. Отхлебнув пива, Гесс сделал знак рукой. Немедленно появился официант и нагнулся к Гессу. Тот что-то шепнул. Официант с почтением кивнул головой, подошел к двери, закрыл ее изнутри на ключ, перевернул табличку лицевой стороной «закрыто» и зашторил окна. — Так будет лучше. Теперь о главном. Прошу ответить мне на ряд вопросов. Это важно. Вы готовы бороться против красной чумы. Против нынешнего советского режима в Баварии? — Готов. И чем раньше эта борьба начнется, тем лучше. — Похоже, я начал слегка горячиться. Гесс улыбнулся и продолжил: — Эта борьба уже идет. И довольно успешно. В Ордруфе формируется Добровольческий корпус под командованием полковника фон Эппа. Корпус скоро превратится в серьезную вооруженную силу против красного советского режима, окопавшегося здесь, в Мюнхене. Англо-французская военная миссия в Нюрнберге откровенно симпатизирует нам. Она готова передать фон Эппу часть немецких боевых самолетов, захваченных союзниками по Версальскому договору. Но нам не хватает летчиков. Если сказать точнее, патриотически-настроенных летчиков, с большим боевым опытом. Тут меня осенило. Я вдруг вспомнил, как на последнем совещании в Фюрте командир нашего военно-почтового авиационного отряда, горячий сторонник советской власти, предупредил нас, пилотов, что часть самолетов нашего отряда по плану «народного» правительства предполагается использовать в качестве бомбардировщиков. Объектами бомбардировок должны стать командный пункт военного округа и места дислокации войск, преданных правительству Хофмана. Я тут же все это выложил Гессу. Тот не на шутку встревожился и попросил обождать его. Ему требовалось срочно связаться по телефону с надежными людьми и передать эту крайне важную информацию. Пока он отсутствовал, я допил пиво и заказал еще кружечку. Гесс вернулся в лучшем расположении духа. Он тоже заказал пива и торжественно объявил: — Ганс! Командование Добровольческим корпусом выражает вам благодарность за ценнейшие сведения. Вы также зачислены в особую ударную эскадрилью. Ваше первое задание будет состоять в том, чтобы как можно скорее проникнуть на аэродром в Фюрте и вывести из строя не только самолеты военно-почтового отряда, но и все, имеющиеся в распоряжении командования авиабазой, подчиненной советскому правительству. Когда вы можете отбыть в Фюрт? И сколько людей вам нужно в помощь? — Никаких людей мне не нужно. Они только помешают. А отправляюсь я сегодня ночью. — Гесс крепко пожал мою руку и поблагодарил. Он передал мне номера контактных телефонов в Нюрнберге и Мюнхене, адреса конспиративных квартир и пароли для каждой. Перед прощанием я спросил его: — Рудольф. А какие вопросы вы еще хотели задать мне?