ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ТВОРЕНЬЯ 1. Десант ломился по тайге. Таранно перли, взревывая, три мощнейших тягача-вездехода. Деревья, что помельче, валились под их напором. Снежная пыль и мороз кутали лес в белую игольчатую дымку, и в ней, как сказочные чудища, расплывчатые, двигались ревущие тягачи. В кузове вездехода трясло изрядно. Однако, подо­ткнув под себя спальный мешок, Лешка Новожилов привалился к большому плоскому ящику с инструмен­том и посапывал в поднятый воротник полушубка, от которого пахло ядрено и сладко. Полушубок был но­венький, длиннополый, он уютно и тепло охватывал большое костлявое тело Лешки. Вполне можно бы и заснуть, но спать не хотелось, и Лешка лениво, полудремотно думал о нежданном зигзаге в своей жизни. Хотя он родился в почти такой же лесистой-сторо­не, на Урале, пятнадцать лет из всех его семнадцати прошли в целинной казахской степи, и степное раз­долье было ему родным, а тайга — чужой, глухой и неприютной. Никогда ему не то что не мечталось, а просто и в голову не приходило, что он будет работать в тайге. И уж вовсе не представлял себе Лешка, что графа о должности в его трудовой книжке начнется с записи: «Разнорабочий». Он даже фыркнул тихонеч­ко — не то смущенно, не то возмущенно,— вспомнив свой спор с другом брата инженер-генералом Вересо­вым; тогда Евгений Данилович говорил, что начинать надо с рабочего, прежде всего руками потрудиться, а Лешка высокомерно сказал, что ему важнее не руки к работе приучать, а голову, что больше всего он хочет быть сначала подкованным теоретически. Подковался!.. После первого экзамена в Алма-Атинский универ­ситет сидели они с другом Джафаром на диванчике возле кинотеатра «Космос», уминали мороженое, и Лешка высчитывал, какие теперь, после четверки по русскому, надо ему выбить оценки, а Джафар молчал и все щурил свои узкие умные глазенки. Он за год вытянулся и подсох, держался со смешной важностью — второкурсник! — и наконец сказал, что четверка — это еще не отметка, как не птица курица, а по­тому нужно немедленно идти в общежитие за тетрадя­ми— уж он, Джафар, по математике-то обеспечит дру­гу верную пятерку. Они пошли в общежитие, и там Лешке вручили телеграмму: «Отцу плохо. Вылетай. Мама». ...Сдал, совсем сдал, рухнул бывший летчик-истре­битель, неугомонный совхозный бухгалтер Виталий Иванович Новожилов. Давно ли, хоть и однорукий, боксировал он с парнями, не ходил, а летал по посел­ку и, как молодой, орудовал киркой на палеонтологи­ческих раскопах в поисках ненаглядных доисториче­ских костей? А вот подкосила мужика гибель старше­го сына — разбил паралич. Мать по-своему, по-фельдшерски, какими-то меди­цинскими терминами объясняла Лешке состояние отца, но Лешка ее слушал и не слышал — ничего не понимал. Батя лежал вытянувшийся и застылый, как покойник, и только какая-то жилочка на поседелой непобритой шее билась трепетно и жалостно, да ког­да вскидывались тяжелые набрякшие веки, в Лешку упирался помутневший и все-таки живой, страдаль­ческий взор. Батя, должно быть, все понимал, только сказать ничего не мог — лишь мучительно мычал вре­менами. Лешка, как приехал, просидел возле него всю ночь, тихо поглаживал его недвижную онемелую руку да кисленькой водой смачивал сухие, судорожно сведенные губы. Батя лежал в той самой палате совхозной боль­нички, где когда-то маялась обожженная Лена Поливи­на и куда приходил Василий совсем незадолго до своей гибели. Всего лишь год прошел... Всего лишь год, как сухо треснул над степной могилой прощальный залп, и во рту у Лешки, казалось, все еще был вкус земли, которую грыз он в горьком беспамятстве... А теперь — батя?.. У Лешки губы тоже кривило судорогой и не­мело в груди. Через неделю отец заговорил. — Леха,— было его первое слово, вытолкнутое че­рез сведенные губы. Он долго молчал после этого, тяжко и неровно дыша, потом нашарил взглядом жену и сказал: — Зря парня… соврали.— И поправился: — Со­рвали. — Успокойся, Виталя, успокойся,— встревоженно метнулась к нему мать. Однако, что правда, то правда: университет Лешке улыбнулся. Виталий Иванович медленно, но все же приходил в себя. Правда, о работе врачи велели и не думать. Тем паче приходилось думать о ней Лешке. В своем длинном черном автомобиле приезжал Евгений Данилович Вересов — привозил гостинцы Виталию Ивановичу, предлагал Лешке работу на большом строительстве. Строительство, однако, под­ходило к концу. Впрочем, вовсе не поэтому Лешка от­казался: ему-то местечко бы нашлось. Отказался из-за давнего спора с Вересовым, самолюбие заело. Предлагал работу и директор совхоза — Лешка остать­ся в поселке не захотел: на что ему сочувственные уступочки да разговоры! Уже хватало их после смерти Василия. Лена Поливина, приехавшая на выходной из ин­терната, печально поинтересовалась: — Ну и куда же ты, Леша? Ему эта печаль не понравилась. — Найду куда,— ответил он неласково и чуть ли не с угрозой.— Найду. Через несколько дней он уехал из поселка. Про­воды получились невеселые. Мать не могла сдержать слез. Отец, уже сидевший в постели, хмурился, но все же постарался улыбнуться: — Ничего, Леха, наша порода крепкая, ураль­ская, выдержишь. На автобус его провожал лишь Митяй. На про­щанье, как взрослый — все же во второй класс пере­шел, — протянул руку: — Ну, пиши, Алексей. Ладно? — Ладно! — Лешка щелкнул братца по носу. Он сказал родителям, что поедет устраиваться к геологам, был будто бы у него разговор с подходящими людьми в райцентре, а на самом деле никакого раз­говора не было и ехал он наобум, куда податься — не знал. В райцентре хотел было заглянуть в родной ин­тернат, да постеснялся и решил зайти в райком комсо­мола. Из секретарей он знал одного Васю Сверчкова: раза два видел его в школе. Впрочем, будь Лешка школьником, он бы к секретарю, конечно, не пошел, а сейчас — другое дело: работу человек ищет. Не школь­ник — работяга. Сверчков, возбужденный и взъерошенный, но при галстуке и очках, писал какую-то бумагу. Лешка пред­ставился и объяснил свое дело. Сверчков сердито сверкнул на него очками: — Слушай, я тебе что — бюро по найму рабсилы? Ты сам-то ударил хоть пальцем о палец, чтобы работу найти? Что, в вашем совхозе нечего делать? — Есть,— сразу же набычился Лешка. — Ну и в чем же дело? Или, может быть, ты хо­чешь на руководящую должность? Замначпомпред-финхозпром? Эту чушь он выговорил как специалист по скоро­говоркам. Лешке стало смешно. — Да не,— улыбнулся он.— Я бы куда-нибудь к геологам. — К геологам! — Сверчков фыркнул.— Костры и песни, да? Романтика?.. У тебя как фамилия? — Говорил же я: Новожилов, Алексей. — Стой, ты нашу школу-интернат кончал? — Ее. — Новожилов, да? Я ж тебя знаю. Ты еще бузотерил. Стоп, помолчи. Правильно бузотерил. Мы ж вас поддержали. Помню. Новожилов... Слушай, Алек­сей, а на Север поедешь, а? — Сверчков вскочил, вы­шел из-за стола и облапил Лешку за плечи.— Тоже, понимаешь, костры, палатки, романтика, но дело — главное, дело-то какое! — величайшее. Ударная комсо­мольская стройка! Мы путевки выдавали — недобор получился.— Он энергично поскреб щеку.— Еще оста­лись путевки. Хочешь — дадим! Он подступал напористо, наскоком, и, растеряв­шись, толком еще ничего не сообразив, Лешка согла­сился. Сверчков сказал, что затребует из школьного комитета характеристику, оформит все, что надо, и велел зайти часа через два. Через два часа, когда Лешка снова распахнул дверь его кабинета, в глаза ему прежде всего броси­лась знакомая, почти родная копна волос, склоненных над столом. Татка Синельникова писала, а Сверчков диктовал. — ...Насчет склонности к науке вычеркни. Что, в академики мы его рекомендуем? Напиши просто: «Вдумчив». Он вдумчив? — Дальше некуда,— буркнула Татка и поверну­лась к двери.— Леша, здравствуй! Значит, в первопро­ходцы записываешься? Она сказала это с усмешкой, и поди разбери, что в этой усмешке было — ласковость, ирония, сожаление, укор... — Мы сейчас на машинку — и готово,— успокоил его Сверчков. Он ушел, Татка подсела поближе к Лешке и, чуть улыбаясь,— губы ее подрагивали,— долго вглядыва­лась в него. Ему сделалось неловко и тревожно. Не­складным показалось собственное тело, он не знал, куда девать руки, и шея каменела, он боялся повер­нуть голову к Татке. «И чего уставилась?» — думал Лешка, начиная злиться. Странно, за последний год Татка совсем расцвела и стала, пожалуй, красавицей, а Лешку уже не так тянуло к пей, хотя вот сейчас, оставшись один на один, он чувствовал, что волнуется почти по-прежнему. I Го все же это было какое-то иное волнение — сейчас ему не хотелось, как раньше, разговаривать с ней, смотреть на нее и любоваться, его раздражал легкий и приятный запах, идущий от ее волос. — Ну, чего уставилась? — буркнул Лешка и на­конец повернулся к ней. Она рассмеялась и нежно, по-девичьи взъерошила его нечесаную рыжеватую шевелюру. — Ох, Леха, Леха, все-таки смешной ты! «Завела свое»,— нахмурился он. — Приехать на аэродром проводить тебя? — спро­сила она, вставая, и тут же игриво прищурилась: — Или Леночку Поливину прислать? — Один хорошо улечу. ...Вездеход резко рванул в сторону и круто затор­мозил. Всех мотануло, Лешка чуть не полетел с си­денья. — Вылезай, приехали! — крикнул Антоха Пьян­ков, водитель. Они выбрались из тягача. Две передние машины, врезавшись в плетенье стылого голого осинника, за­мерли на уклоне. — Речка,— сказал кто-то. Лешка не сразу понял, что пологие белые барханчики за осинником и есть речка. На плотных сугро­бах шевелилась сухая снежная пыль. Надо было обследовать переправу. Дело неслож­ное — разгрести снег и долбить лед, чтобы проверить, достаточно ли толст он и крепок. Охотников долбить было много: хорошая разминка. Лешка долбить не стал — просто топтался в снегу, оглядывал лес и для согрева пошевеливал плечами. — Что, Казахстан, холодно? — К нему обращался Виктор Карданов, командир десанта, которого все зва­ли комиссаром. — Не,— сказал Лешка; что у них в Казахстане морозы тоже бывают, он говорить не стал. — Закуривай,— комиссар протянул сигареты. — Не курю, спасибо. — Ну и молодец,— ранодушно сказал Карданов и, достав из планшета карту, принялся рассматри­вать ее. Лешке тоже хотелось заглянуть, да он постеснялся. Виктор Карданов казался ему человеком суровым, хотя другие обращались с ним запросто. Говорили, что Карданов по образованию педагог, после армии рабо­тал секретарем горкома комсомола где-то в Сибири, а сюда приехал по направлению комсомольского ЦК. Он был заместителем начальника их строительного управления по политико-воспитательной работе, и с ним, приехав в Тюмень, Лешка встретился в первый же день.