— Вы бы хоть по гривеннику за штуку брали — через полгода автомобиль. — Гони,— тут же потребовал Лешка, вытягивая из корзины, малиновую рубашку Славы. — За мной не пропадет. Верно, Надя? — Ну ладно, Леша,— поднялась Надя,— пойдем. А где же Смелый? Смелый, Смелый! Из подлеска вынырнул ее верный пес. Теперь он был ухожен, чист, в нем появилась некая степенность. Но что это?.. За ним из кустов скользнула еще одна лайка — тощая, квелая, со свалявшейся шерстью. Она выскользнула из кустов и остановилась, чуть присев на задние лапы,— глядела настороженно и робко. — А ты откуда, милая? — удивилась Надя.— Ну иди сюда, иди, не бойся. — Тоже пополнение,— сказал Слава, сплюнул и двинулся к озеру. 2. Этого ждали долго, ждали с нетерпением, и когда наконец стало вдруг известно, что девушки прилетят завтра, братву охватило волнение. Сначала один, по­том другой, третий потихоньку, неприметно взялись за одежонку — кто штопал, кто чистил, а потом и пого­ловно все аврально принялись за свои туалеты. Дель­фина ходила по вагончикам с довольной улыбкой, по­ощряла : — Правильно, женишки, девчата аккуратных лю­бят. А мусор это чей под нарами? Кто дежурный? Да­вайте, хлопчики,— наводить чистоту, так наводить. Ве­нички, метелочки — быстро!.. Повытаскивали ребята бритвы; ножницы шли на­расхват. Многие роскошные бороды полетели в этот день на ветер. Тимка Грач, считавшийся мастером па­рикмахерского дела, осаждаем был кучно. Предпочте­ние он отдавал ребятам из десанта и, заметив Лешку, предложил с охотой: — Давай, Новожил, и тебе наведу красоту. Еще несколько дней назад Маныгин обронил: «Леша, ты что же не побреешься?» Лешка от удоволь­ствия даже зарделся, но возразил грубовато: «Какое там бритье! Пушок».— «Не скажи. Борода настоящая». Это было приятно; побриться Лешка уже давно меч­тал, да все не решался, и стыдно было попросить у кого-нибудь бритву, скажут: куда тебе!.. А тут вот Тимка сам предлагал. — Ну, давай,— сказал Лешка небрежно. Теплая намыленная кисточка бархатно огладила лицо; Лешка сильно скосил глаза вниз, наблюдая,как пышная пена вспучивается на щеках. Бритва, чуть ше­лестя, нежно прошлась по коже... Потом Тимка заклацал ножницами над головой. — На, любуйся.— Он протянул малюхонькое зер­кальце.— Чаевые выдашь, когда первая дюжина дев­чат влюбится. В пожелтевшем зеркальном прямоугольничке по­явилось перед Лешкой вполне знакомое худощавое лицо — светлые, чуть срыжа лохмы, вздернутый нос, тугой подтянутый подбородок. И — ни следа того худо­сочного, детского пушка. Хорошо, если б посильнее впали щеки, обозначились бы суровые складки у рта и, черт с ней, появилась бы щетина — не пушок, а ядре­ный мужской волос. Но и так было неплохо. — Спасибо, Тим,— сердечно сказал Лешка. А тому и отвечать было некогда: бритва уже ходи­ла по физиономии очередного «клиента». После ужина в «Северянку» была занаряжена спе­циальная бригада — вытаскивать мусор, подметать полы, расставлять мебель. Там же трудились электри­ки и столяры, подчищая недоделки. Проработали до полуночи, а грязи все равно осталось изрядно... Если бы Сима Кагальник не улетел накануне по хлопотным своим снабженческим делам, он мог бы с горестью констатировать, что производительность тру­да назавтра опустилась ниже всяких допустимых пре­делов. Все ждали вертолетов, разговоры крутились только вокруг этого, и разговоров было больше, чем работы. Когда появился над тайгой длиннохвостый стреко­чущий летательный аппарат, по троякам и без троп к вертодрому ринулись самые нетерпеливые. Десятка два ребят столпились у края посадочной площадки, из-за Карданова не смея подойти поближе к севшей машине. Но, едва возникли в дверном проеме и начали спус­каться по трапу девчата, удержу уже не хватило — все бросились к прилетевшим, подхватили чемоданы, сумки, узлы и так уж и провожали девушек до самого поселочка. Прибывших прежде всего кормили обедом, и у вагончика-столовки все время околачивались пар­ни — кто торчал на ступеньках входа, кто сидел в сто­ронке; курили, точили лясы, упражнялись в остро­умии. «Северянке» девушки обрадовались и тут же при­нялись наводить чистоту. Дельфина снабдила их вед­рами и тряпками, началось мытье полов до блеска. Парни подтаскивали со склада матрацы, простыни, одеяла, а те, что были посмелей и попроворней, тоже взялись за ведра. Работа на стройке окончательно «на­крылась», и начальство махнуло рукой: стихия! Лешка, понятно, тоже был не прочь поглазеть на девчачье пополнение, но он выдерживал характер. Да и дела не пускали. Вскоре, после того как прибыл первый вертолет, в «предбанник» зашел какой-то незнакомый мужчина лет тридцати, в рабочих сапогах, с плащом на руке и полевой, давнего военного образца сумкой через плечо. — Привет,— сказал он.— Анатолий Васильевич у себя? — И, не дожидаясь ответа, толкнул дверь в ка­бинетик управляющего; двигался он вроде лениво, за­медленно, а прошмыгнул — Лешка и моргнуть не успел. Через пару минут Маныгин попросил принести из производственно-технического отдела месячные свод­ки и, когда Лешка зашел к нему с нужными папками, усадил его за столик в углу: — Сделай, Леша, быстренько выписки по объек­там— план, выполнение, трудозатраты. Это для Корнила Зотовича, он из газеты. Лешка про себя подивился дремучему, не совре­менному имени приезжего и с любопытством взглянул па него. Тот, стоя у окна, неспешно набивал табаком трубку. Газетного корреспондента до этого Лешка видел только один раз — приезжал к ним в совхоз из район­ного центра делать фотоочерк. Маленький, шустрый и очень разговорчивый, он полдня бегал по фермам, ез­дил в поле, заглядывал в дома и все щелкал аппаратом и строчил, что-то строчил в блокноте. Потом в район­ной газете под заголовком «В труде, как в бою» появи­лись три фотографии. На одной из них батя стоял с Мусамбаем и дедом Пантюхой; подпись поясняла, что ветераны труда такие-то обсуждают с совхозным бух­галтером хозяйственные дела. На втором или, как там у них, третьем плане, возле штабеля досок смутно вид­нелись мальчишечьи фигурки. Что за человеки — раз­личить было почти невозможно, но Лешка-то знал, что это он с Джафаром. Газетку батя хранил в папке, где лежали две его палеонтологические заметки из жур­нала «Природа». Делая выписки из документов, Лешка прислуши­вался к разговору Анатолия Васильевича с корреспон­дентом. Судя по всему, они были знакомы и раньше и теперь беседовали запросто, как товарищи. — ...Можно, конечно, и о героизме фанфарить,— говорил Маныгин,— только зачем он нужен, этот «ге­роизм»? Ребята действительно выкладывались полно­стью я не хныкали. Но ведь какая получается цепоч­ка? Вот задержали почти на два месяца наш десант, всё волынили, решали — надо ли и когда. Задержали десант — задержалось и строительство дорог. Хлюпали уже весной. Героизм? Может быть. Только мы из-за этого знаешь сколько техники утопили! Не скажу. Ах­нешь. А если в газете напишешь — не сносить мне головы. Мне. А не тем, кто решал. — В жилетку плачешь? — усмехнулся Корнил Зотович. — Плакать я давно разучился. Просто делюсь... Или вот возьми изыскательские работы. Почему о них должна болеть моя голова? Задание на них обязан дать заказчик, результаты передать проектантам, а те — заложить в проект. А у нас? До сих пор нет полных данных ни по почвам, ни по грунтам, совсем нет по воде. Берем пока из озера, а что за вода — не знаем. — Ну и проектировщики, наверное, как обычно... — А! — махнул рукой Маныгин.— Как всегда. За­паздывают. Кроме того, нет проектов ни на гостиницу, ни на больницу, ни на аэропорт. Не говорю уже о книжном магазине. А сами-то, небось, книжки чита­ют... Мы, конечно, выкручиваемся, проектируем сами, но это — и лишние накладные расходы, и шишки на голову. Опять «героизм», опять пупы надрывать. Из-за просчетов в планировании. Запланированный героизм!.. Корреспондент снова усмехнулся : — Видишь ли, Анатолий Васильевич, тут ведь — как в бинокль смотреть: можно повернуть так, а мож­но этак. Факты одни, а оценивай их как хочешь. Напиши: «План мы выполнили, но у нас были боль­шие трудности». Это грустно, это настораживает. На­пиши чуть по-иному: «У нас были большие трудности, но план мы выполнили!» Эго звучит уже гордо, А? Маныгин глянул на него исподлобья и ничего не ответил. Лешка уткнулся в бумаги. Так откровенно и резко Анатолий Васильевич еще не высказывался. Во вся­ком случае Лешке слышать не доводилось. Вон, ока­зывается, как оно повертывается... — Ну ладно,— встал Корнил Зотович.— Я пойду осмотрюсь. С людьми поговорю. Ты вот начальство свое ругаешь — послушаю, что о тебе говорят. — Провожатый нужен? — Зачем? Разберусь. Что не пойму — спрошу... Я, товарищ Леша, за выписками потом к вам зайду. В дверях корреспондент столкнулся с Бурзаловым. Тот просунул голову, осмотрелся. — Извините, Анатолий Васильевич, там Новожи­лова спрашивают. — Кто? — Девушка какая-то, из новеньких. В «Северянке». — Какая еще девушка? — нахмурился Лешка. — Не знаю. Мне ребята сказали. Ищет Алексея Новожилова. Лешка недоуменно пожал плечами. — Во, брат, как! — улыбнулся Маныгин.—Закон­чишь — дай выписку мне, а сам пойди. Может, род­ственница какая-нибудь.— Он подмигнул... В «Северянке» было суетливо и шумно. Здесь гром­ко разговаривали, перекликались, в какой-то комнате пели. И было множество девчат — Лешке казалось: так много сразу он видит впервые. Кто в брючках, кто в юбках, в платьях, русые, брюнетистые, рыжие, они мельтешили перед ним, и все были очень краси­вые. Но только никто из них не обращал на него ника­кого внимания. Лишь одна спросила на ходу: — Ты что, парень, потерял? Вчерашний день? — фыркнула, рассмеялась и прошла мимо. Что же было делать? Подходить ко всем по очере­ди: «Товарищ, вы меня не спрашивали?» — «А вы кто такой?» — «Алексей Новожилов».— «Ха, это ваш ме­тод знакомиться?» Лешка решил сматываться. Нечего тут чучелом торчать. Кому надо его — найдет. Вдруг позади грохнуло, и кто-то вскрикнул: — Леша! Он обернулся и увидел, что, бросив один конец кровати, которую она несла с подругой, к нему про­тянула руки... Лена Поливина. Опешив, он не сразу шагнул ей навстречу. А она уже через мгновение была рядом, схватила его за плечи, заглядывала в глаза и повторяла: — Леша. Леша! Леша... Он ухмылялся растерянно и бессмысленно. Лена, опамятовавшись, наконец отпустила его, даже отсту­пила на шаг и рассматривала жадно с головы до ног. Тихая улыбка легла на ее лицо, рукой она непрестанно отводила со лба свои белокурые, почти льняные во­лосы. — Ну, Ленка, нашла? — спросила ее подруга, в упор рассматривая Лешку.— Вы идите погуляйте, мы с девчонками тут сами все сделаем. Они вышли из дома и остановились. Теплая волна накатила на Лешку. Лева, прежняя Лена стояла перед ним и щурила большие свои серые глаза — не то от солнца, не то еще от чего. Странно, но Лешкина память в эти минуты начисто выключила многое, что было у него связано с Леной. Он не вспоминал сейчас ни пер­вых ее робких ухаживаний, ни того пожара в овчар­не, когда она спасла его, бросившись под горящую балку, ни свидание, на которое вызвала его записочкой в березовую рощу, ни того, как они танцевали на про­щальной вечеринке, когда уезжали Джафар и Димка Бородин. Ничего этого Лешка сейчас не вспоминал. Просто перед ним была девчонка из их поселка Сов­хозного, дочь агронома Лена Поливина, отличная плов­чиха, с которой в компании дружков проводили они целые дни на берегах степной речушки, на пыльной поселковой улице изображали «тропинки далеких пла­нет», лузгали семечки у клуба, ездили на грузачах в родную школу-интернат. И потому первое, что спросил Лешка, было: — Ну, как там в Совхозном у нас? — О, все хорошо! Я тебе письмо от родителей при­везла. Все здоровы, Виталий Иванович на днях начал работать, повеселел. Вера Никандровна по-прежнему фельдшерит у себя в больничке. Да ведь ты это зна­ешь... — А ребята? — Джафар на каникулы еще не приехал. Димка в своей летной школе. Татьяна готовится в институт.— В голосе ее прошелестела сухость. Только тут Лешка сообразил, что ведь сама-то Лена мечтала после десяти классов пойти в университет, тоже, как Лешка, учиться на гидрогеолога. Ведь экза­мены в вузах еще и не начинались, как же она тут очутилась? — Постой,— сказал он,— а как ты очутилась здесь?