— Новиков... цел? — спросил Аникей. — Новиков-то цел,— не удержал злости Лешка; ему хотелось закричать: «Он-то, гад, цел, а ты вот, дорогой наш Аннушка, умираешь ведь, а?!» Аникею дышалось все труднее. — Подышать бы... кислорода... Леха... Лешка бросился к Анне Максимовне. Больше его в палату не пустили. — Леша,— попросил Маныгин,— сбегай-ка к дяде Кузе, узнай, может, есть что новое насчет погоды. Лешка побежал на пункт связи. Из динамика доносились резкий писк, треск и про­рывающиеся сквозь них голоса диспетчеров ближних аэропортов и бортрадистов. «Сообщите обстановку в квадратах сто двадцать и сто двадцать один».— «Даю обстановку. Видимость три и четыре, ветер сильный и очень сильный. Полет запрещаю, полет запрещаю!..» Лешка вдруг с тоской ощутил, как отчаянно отор­ван от них, от их поселка, этот где-то в метельной ночи неспокойно звучащий большой мир и как до него далеко. И хоть мир этот заботился о них, всполошенно перекликался и тревожился о погоде,— что толку от этого, если погода все равно брала свое, все равно пере­силивала и к Аникею врача не пускала... В уголке, скорчившись, сидел Слава Новиков, — Ты меня осуждаешь. Но я же лучше хотел. Нам бы не отбиться, Васька же уголовник. — Ты знал, что уголовник? — В том-то и дело. Я еще у Татки узнал. И сказки я — пришиб бы, с концом... Лешка встал: — Жалко, что не пришиб. 5. Аникей умер рано утром. Часа через три пришел вертолет с врачом. Хлест­кая воздушная струя сгибала верхушки деревьев, вих­рила снег, и Лешке вспомнилось, как на эту поляну, тогда совсем еще маленькую, прилетел их первый, са­мый первый «борт» и все бросились к нему, только Аникей не бросился — вкалывал своим топором. Леш­ка очень ясно вспомнил его — запаренное, потное лицо, смущенная улыбка: «Дак задание же срочное...» Все же врач прилетел не зря. Кровь, которую он привез Аникею, пригодилась для переливания Антохе. В этот день все забыли о Неунко, его даже не по­кормили, и Лешка случайно наткнулся на старика. Неунко сидел на берегу озера и ел вяленую рыбу у ко­стерка, почти на том же самом месте, на котором Леш­ка и Карданов увидели его впервые, и та же остяцкая лайка лежала рядом — еще одно из далеких воспоми­наний. Блеклыми слезящимися глазами старик посмотрел на Лешку, улыбнулся, показав прокуренные зубы, и покивал, приглашая к костру. — Рыпы хочешь? Хорошая рыпа, муксун. — Спасибо, дед, не хочу. — А-ах, плохо, шибко плохо, ножом человека пы­ряй. Раеве можно, а? Хуже сверя. Приехал строить, сам человека пыряй. — Дед, они же вовсе не строители, которые с ножами. Они уголовники, убийцы. — Та-та-та, — покивал старик. — Упийцы, спаю пантиты. Неунко много снает. Ты войну, отнако, не вител. Неунко вител, помнит. Белые пыли, красные пыли. Я-комиссару провотник пыл. Комиссар говорил: бетный нато много олешков иметь, мяса, рыпы, все иметь. Князь, отнако, иметь как бетный. Как говорил товарищ комиссар — телал. Отнако хутые люти хоро­ших лютей убивай. Полыпая война урмане пыла. Пантиты тоже ножом комиссара пыряй. Ты правильно го­ворил: эти люти плохие. Им пила не нато, им нож нато. Поймал, отнако, их капитан? — Нет, дедушка. Всю Тунгу обыскали — нету их. — Ай-я-яй! — Иеунко поцокал и, кряхтя, поднял­ся.— Ехать, отнако, нато, лютям нато говорить: пан­тит в урмане. Хоронили Аникея на другой день. С Урала, от председателя поселкового Совета, пришла РД о том, что никто из родных покойного вылететь не может: мать лежит больная, брат в морском походе. Могилу вырыли на просеке, у начала дороги. Накануне Петр Силыч, косенько и сочувственно поглядывая на посе­ревшего замкнувшегося.Лешку, говорил: — Вот и кладбище застолбили. Место надобно выбрать получше. Горькая примета, но сильная: об­живают люди поселок. Потому как, Леша, это вполне закономерный кругооборот жизни: свадьбы и похороны. И правда, говорят, уже подыскивали место, выби­рали получше — повыше и посуше, но комиссар во­спротивился. «Обойдемся,— будто бы сказал Карда­нов,— без кладбища пока. Аннушку нашего похороним мы не в сторонке, не в укромном месте, а на виду. И поставим памятник — Первостроителю поселка, де­сантнику Аникею Малых». Вот потому и вырыли могилу на широкой просеке, у начала дороги в Тунгу и дальше, на Большую землю. Плотники сколотили своему бригадиру добротную домо­вину из вековой лиственницы и обили ее красным сати­ном с черной лентой. Были речи и скорбная музыка. Заколотили гроб и опустили в длинную узкую яму на толстые плахи все из той же лиственницы: кто-то из плотников сказал, что именно так погребают по уральской старинке, а Малых — фамилия уральская. Лешка вместе с дру­гими бросил на кумач гроба горсть земли, а потом помог зарыть могилу. В изножье поставили времен­ную пирамиду с алой звездочкой и с надписью — как говорил комиссар. Лена тихо потянула Лешку за рукав: — Пойдем, Он пошел послушно. Их нагнала Галина Гаврилов­на, сказала на ходу: — Алеша, вы зайдите потом ко мне. Вард повестка из военкомата. — Хорошо, — кивнул Лешка, — зайду. Лена, похоже, вела его к дому. — Нет,— сказал Лешка,— ты, Лена, иди, а я один... Я один похожу по лесу. Лена выпустила его руку нехотя. Но все же выпу­стила. Она Лешку понимала. Незаметно для себя Лешка вышел на опушку боль­шой поляны и увидел, кто перед ним вертодром. Сирот­ливо и зябко трепыхался над дощатой диспетчерской будкой линялый флаг. Лешка зашел в будку. Посреди торчала самодельная железная печурка, в ней тлел огонь. Лешка подбросил дровец. Кто-то вошел — Лешка не обернулся. Только услы­шав знакомый голос у кассы, он вполоборота глянул и увидел, как сует в окошечко деньги Новиков. Лешка сразу все понял и сразу решил не вмешиваться. Бе­жит — пусть бежит. Только больно ожгла несправедли­вость. Как же так — Аннушка будет вечно стыть под здешней мерзлой, неуютной землей, а Славка станет шлындать где-то и заливать девахам, как он покорял Север! Но тут же Лешка понял, что еще большей не­справедливостью было бы, если б этот тип остался здесь и ходил по той же славной, суровой земле, на которой встанет памятник десантнику Аннушке. Лешка поднялся и, сутулясь, шагнул к Новикову:: — Что, подлецам здесь не климат? — Леша, ты пойми. — Уволь, пожалуйста, уволь от объяснений! Гадливость вспенилась в нем, Лешка круто повер­нулся и вышел. Он чувствовал гнев и бессилие. На опушке, ткнувшись лбом в холодный шершавый ствол кедра, Лешка тоскливо и громко, почти криком, спро­сил, как у бога, у никого: — Чо же так-то, чо же?! И вдруг вспомнил, что именно эту фразу, такую важную и такую бессмысленную, повторял он над мо­гилой товарища, и вдруг понял, что фразу эту произ­носил совсем как Аникей. «Земляк,— вспомнил он, как Аникей называл его, и подумал: — Все мы здесь зем­ляки в этом краю — уральцы или москвичи, казах­станцы или украинцы, все мы — сибиряки теперь, од­ного дела люди». Он оттолкнулся от дерева и сильно потер лоб; па нем остались вдавлины от коры. Лешку била дрожь. Его поразила собственная мысль и пронзила торже­ственность обета, который он сейчас, вот в эти мгнове­ния, еще не четко сформулировав его, давал себе. То был обет продолжить дело Аникея, то большое и властвующее над душой дело, о котором когда-то Ани­кей ему говорил и которое не закончил сам. Да и не мог один закончить — настолько громадным оно было. ...Лена шла ему навстречу. — Лешенька, замерз ты. Пойдем, я чай горячий приготовила. — Пойдем,— неожиданно для нее улыбнулся он,— только к Галине Гавриловне сначала, повестку взять. — Ой, — вспомнила и Лена. — Забреют тебя, а? — Сейчас не бреют,— деловито возразил Лешка,— лохмы мои оставят, только укоротят. Галина Гавриловна, вручая пакет из военкомата, смотрела на Лешку сочувственно. Гулявый прищурил свой единственный глаз: — Армия, Новожилов, дело хорошее. Закалка. Хотя и здесь ты ничего... узнал, почем фунт лиха, да? Лешка смутился. Он не ждал такой сердечности от этого человека. Лешка смутился, но сказал: — Ну уж и фунт! Полфунта, может быть. — А в армии доберешь до полного. Вернешься — на инженера будешь учиться заочно. Советую.— Гулявый покивал очень серьезно. — Спасибо,— тоже очень серьезно ответил Леш­ка.— Вернусь обязательно. Потом он повернулся к Лене: — Идем,— и за дверью, нежно пожав ей руку, до­бавил : — Пои, Ленуха, чаем. Над урманом неслись легкие рваные облака. Было сумеречно, но солнце, хоть и не пробившееся сквозь облачную заметь, высвечивало дальнюю кромку тай­ги. Кромка вырисовывалась на сером неспокойном небе четко и красиво. Новая повесть Олега Корякова «Полфунта лиха», будучи сюжетно вполне самостоятельной, в то эко время продолжает выходившую в нашем издательстве повесть «Парень с космодрома»« В обеих книгах один и тот же главный герой — Лешка Новожилов« Но в новой повести герой попадает в совершенно иные обстоятельства. Книга рассчитана на старший школьный возраст.