А Силыч вдруг засуетился, махнул Тимке «Выру­бай!» и склонился к устью скважины, не то вгляды­ваясь, не то прислушиваясь. — Что там у тебя, Силыч, заело? — повернул к нему голову Ванята. — Это у тебя заело,— весело огрызнулся мастер,— у меня не заедает. Дело-то такое... уходит раствор, вроде поглощение началось. Слышь, Ваня? — В водоносный пласт вбурились? — обрадовался Ванята. — Поглядим, поглядим... Ну-ка вирай... Минут через пять-семь в устье сильно взбулькнуло и полилась вода, пока еще мутная, смешанная с гли­нистым раствором. Скоро она начала пучиться, при­подыматься, будто кто-то снизу толкал ее поршнем. Вот образовался водяной столбик, еще квелый, клоня­щийся набок, но поршень толкнул сильнее, и вскинул­ся метров на шесть светлый, чистый фонтан. — Ураа! — завопил Лешка. В свою комнату Лешка ворвался переполненный радостью: — Есть вода, братцы! В комнате был один Дим Димыч — с карандашом в руке листал какие-то инженерные справочники. Он поморщился от крика, потом все же улыбнулся: — А я вот перекрытие спортзала заново рассчи­тал — и не кричу. — Так ведь мы до воды добурились! — Вам и положено было добуриться. — Да? — Лешка сник, медленно прошелся по ком­нате и устало сел на стул. — Ладно,— Дим Димыч опять улыбнулся,— позд­равляю. — Ребята где? — В Тунгу поехали, еще часа два назад. Аннушке обещали там какие-то отделочные материалы, а Слава за компанию. На попутке. Ужинать пойдешь? — Переоденусь только, и Лена зайдет. — Меня возьмете? — Хм... Едоков в «Комарике» было уже мало, когда в кафе с неуклюжей торопливостью вошел Ванята Пронин. Он сразу направился к ним: — Слушайте, худо дело. Новиков ваш с Тунги при­бежал, лица нет. На Аникея напали... — Где? Кто? — Да эти... Медведев Васька и его дружок губас­тый. Они — Аникей, значит, и Новиков — шли из Тун­ги лесом, и вдруг эти, с ножами. У Лешки задрожали руки, вилка брякнулась о та­релку. ...Они бежали гурьбой. Кто-то кого-то обгонял. Они топали той, первой просекой. Сильное дыхание выры­валось из десятков глоток. У Лешки воздух обдирал что-то в груди. Он и Карданов почти волокли Славу Новикова — у того отказывали ноги. За спинами мрак наступающей ночи прорезали фары: их настигал вездеход Маныгина. «Как же мы не подумали? — мелькнуло у Лешки.— Ведь все могли на машинах». Маныгин остановился, прихватил Нови­кова и газанул, вездеход показал два маленьких кале­ных огонька, они быстро уплывали вперед. Хлестко мела снежная крупа. Огоньки исчезли. Вдруг они показались опять и замерли — два тре­вожных алых огонька. Шумно дыша, гурьба ребят до­гнала их. Огоньки стояли. Два пронзительных снопа белого света уперлись в оленью упряжку. — Давай в машину его,— говорил Маныгин. — Нет, нащальник, нет, отнако нельзя,— говорил Неунко.— Сапсем хуто путет. На олешках тихонько ехать путу. Он живой, класть туда-сюда нельзя. Нато тихо-тихо, олешки снают, Неунко умеет. Иди, нащаль­ник, Неунко сам... Маныгин прыгнул обратно в кабину, Толя круто развернул вездеход к поселку. В медпункт Аникея внесли на шкуре. Она стала ржаво-бурой и мокрой. Фельдшерица, сухонькая ску­ластая Анна Максимовна, ахнула: — Кровищи-то! — и. тут же построжела, подтяну­лась. Она быстро всех выгнала, оставила только Делю и Лену. Ребята не расходились, топтались у крыльца. Леш­ку ноги понесли в управление. Галина Гавриловна по­смотрела на него шалыми глазами и ничего не спроси­ла. В кабинетике Маныгина сидели несколько человек. Неунко прихлебывал горячий чай. У стены, между канцелярским шкафом и грифельной доской, на кото­рой Анатолий Васильевич любил «рисовать», стоял Слава Новиков. Его била мелкая нутряная дрожь. — Ну-ну, дальше? — спрашивал капитан Рычев. — Что дальше, что дальше? — Сильная дрожь била Славу.— Говорю, из-за деревьев они. «Стой, пад­ла!»— говорят. Я сразу понял — бить будут, не пожа­леют. Значит, за помощью надо, я сразу побежал. Поведя головой, он исподлобья затравленно по­смотрел на всех в кабинетике. У него и глаза дрожали. — Как же ты, сволота, товарища-то бросил? — Товарищ капитан,— нахмурился Карданов,— может, без выражений? — Ну, отвечай! — рявкнул Рычев. — Так я говорю, с ножами они, не устоять... — А Малых — что? — Не знаю, как это... было... — Я скажу, нащальник, как ныло.— Неунко ото­двинул допитую кружку, вышел на средину комнаты и стал всматриваться в пол, будто видел на нем сле­ды.— Я к вам ехал, немножко песню пел, потом, от­нако, олешки кровь чуять стали, потом — человек ле­жит. Он вот так лежал.— Старик показал на полу — как.— Живой человек, только говорить мало-мало не может. Я все быстро смотрел. Один польшой пантит с ним говорил в лицо, тругой пантит ножом утарял в спину. Потом ваш человек встал спиной к сосне и трался, я тумаю. Пантиты патали, я вител. Потом пантиты лежали сторону Тунга. — Все.— Рычев встал.— Вездеход, Маныгин, дашь? И трех ребят добровольцев. Мы этих гадов возьмем быстро. — Я с вами,— ухватил его за рукав Лешка. — Давай. Где остальные хлопцы? — У медпункта. — Пошли. Там Рычев с ходу отобрал еще двоих ребят и, бро­сив: «Подождите, я на рацию», побежал. Толпа у мед­пункта редела. У крыльца сидел, поскуливая, Смелый. На крыльцо вышла Анна Максимовна, фельдше­рица: — Ребята, где Новожилова Леху найти? — Здесь я,— насторожился Лешка. — Зайди. Он тебя просит... — А в Тунгу? — растерянно спросил Лешка ни у кого. — Иди, иди,— негромко зашумели ребята,— ведь он просит... Лешка зашел в приемную. Пахло мятой, спиртом и еще чем-то неприятным. За фельдшерским столом Деля перематывала бинты. Лена помогала ей; она посмотрела на Лешку испуганным взглядом. В углу ва­лялась искровавленная одежда. И тут же, в углу, отвер­нувшись к стене и упираясь в нее руками, стояла Надя; остренькие лопатки под платьем вздрагивали. Анна Максимовна кивком подбородка указала Лешке на белую дверь. В палате стояли три койки. Одна была пустая, на второй сидел весь, как куколка бабочки, толстозапе­ленутый в бинты Антоха, а на третьей лежал Аникей. Лешка остановился, боязливо и растерянно взгля­дывая па длинно и стыло вытянутое тело, неуклюже подвернутую руку. — Сядь...— не разжимая зубов и не шевеля губа­ми, слабым голосом выговорил Аникей. Лешка осторожно присел на белую табуретку и не­решительно тронул вторую руку Аникея, вытянутую вдоль тела. Рука была влажная и холодная. Надо было что-то сказать, спросить что-то, по Лешке было немо. — Вот,— сказал Аникей, говорилось ему очень трудно,— не везет. — Ты помолчи, брат,— склонился к нему Лешка и почувствовал, как туго и сухо стягивается что-то в горле.— Полежи тихонечко, потерпи. Врач скоро при­летит, быстро на ноги поставит. За окном заурчал, потом взревел мотор. Лешка при­встал и увидел, как мелькнули два красных тревож­ных огонька. Уехали, без него. Аникей посмотрел вопрошающе. — В Тунгу поперли, этих гадов ловить. Я должен был тоже, да вот... задержался. Аникей сипло, с присвистом дышал, потом загово­рил: — Сплоховал... я... «Это Новиков, козявка, сплоховал!» — хотелось сказать Лешке, но он этого не сказал: зачем бередить Аннушку?