Часы показывали двадцать минут девятого. Монссон взмок от пота, несмотря на то, что сидел в одной майке. Перед тем как подойти к телефону, он закрыл дверь на балкон, чтобы не мешал шум улицы, и, хотя вечернее солнце давно уже скрылось за крышами домов, в комнате было очень жарко. Он помешивал свой коктейль вилкой, которую, стыдно сказать, утащил или случайно прихватил с собой в ресторане под названием «Полковник». «Можно ли случайно унести вилку?» – подумал Монссон и сказал: – Да, да, понимаю. Это, значит, Лесли Говард… Ах, нет? Кларк Гейбл? А-а… Минут через пять жена добралась до конца, Монссон подсунул ей свою нехитрую выдумку и повесил трубку. Телефон зазвонил. Монссон подошел не сразу. Сегодня он свое уже отработал, и с него хватит. Медленно выпил коктейль и, разглядывая темнеющее вечернее небо, снял трубку. – Слушаю. – Привет. Это Нильссон. Ну и долго же ты разговаривал. Я уже полчаса пытаюсь к тебе пробиться. Нильссон был помощником инспектора и в этот вечер дежурил в полицейском участке на Давидсхалсторг. Монссон вздохнул. – Ну, – сказал он. – Что еще там стряслось? – В «Савое» стреляли в одного из посетителей ресторана. Боюсь, что тебе придется туда подъехать. Монссон приложил пустой, но еще холодный стакан ко лбу и, покатывая его ладонью, спросил: – Он жив? – Не знаю, – ответил Нильссон. – А ты не можешь послать туда Скакке? – Он выходной. Его не поймать никак. Баклунд сейчас там, но ведь ты знаешь… – Баклунд? О'кэй, тогда я сейчас же еду. Он набрал номер вызова такси, положил трубку на стол и стал одеваться, слушая, как записанный на пленку голос механически повторяет «ждите… ждите…», пока наконец не отозвалась дежурная. Перед гостиницей «Савой» вкривь и вкось стояло несколько автомобилей с надписью «Полиция», два полицейских сдерживали любопытных прохожих, толпившихся у входа. Наблюдая за этой сценой, Монссон расплатился с шофером, сунул квитанцию в карман; ему показалось, что один из полицейских действует совсем уж бесцеремонно, и он с грустью подумал, что скоро у полицейских Мальмё будет такая же скверная репутация, как и у стокгольмских коллег. Тем не менее Монссон ничего не сказал, кивнув полицейским, он прошел мимо них в вестибюль. Теперь здесь было шумно, служащие гостиницы, собравшиеся отовсюду, казалось, пытались перекричать друг друга; здесь же толпились посетители. Картину дополняли полицейские. Вид у них был растерянный, они явно не привыкли к такой обстановке. Монссон – рослый, пятидесятилетний, был одет очень легко: рубашка навыпуск, териленовые брюки[1], сандалеты. Достав из нагрудного кармана зубочистку, он разорвал обертку и сунул зубочистку в рот. Пожевал, оценивая ситуацию. Зубочистка была американская и отдавала ментолом, он прихватил ее на пароме, где такого рода вещи держат для пассажиров. У двери в ресторан стоял констебль, которого звали Элофссон и который, казалось, был обескуражен меньше других. Монссон подошел к нему и спросил: – А что, собственно, случилось? – Кажется, в кого-то стреляли. – Инструкции вы какие-нибудь получили? – Никаких. – А Баклунд чем занимается? – Допрашивает свидетелей. – Раненый где? – Наверное, в больнице. – Элофссон чуть покраснел, потом сказал: – По-видимому, «скорая» успела приехать раньше полиции. Монссон вздохнул и вошел в ресторан. У стола, заставленного суповыми мисками, блестевшими, как серебро, официанта допрашивал Баклунд, пожилой человек в очках. Заурядной внешности. Каким-то образом ему удалось стать первым помощником инспектора уголовной полиции. Баклунд держал в руках блокнот и, задавая вопросы, старательно все записывал. Монссон подошел поближе, но своего присутствия ничем не выдал. – И в какое время это случилось? – Примерно так, полдевятого. – Примерно? – Ну да, точно-то я не знаю. – Другими словами, вы не знаете, сколько было времени? – Вот именно. – В высшей степени странно, – произнес Баклунд. – У вас ведь есть часы, не так ли? – Ну есть. – А вон там, на стене, тоже висят часы, если не ошибаюсь? – Да, но… И те и другие идут неверно. Кроме того, я и не думал тогда смотреть на часы. Баклунда, казалось, ошеломил такой ответ. Отложив блокнот и ручку, он принялся протирать очки. Потом глубоко вздохнул и снова взял блокнот. – Значит, несмотря на то, что у вас двое часов, вы не знаете, сколько было времени? – Приблизительно знаю. – Нам приблизительные ответы ни к чему. – Да и идут-то эти часы по-разному. Мои спешат, а настенные отстают. Баклунд сверил часы со своим хронометром. – Странно, – сказал он и что-то записал. «Что бы такое он мог записать?» – удивленно подумал Монссон. – Итак, вы стояли здесь, когда преступник проходил мимо? Вы можете описать его внешность? – Но ведь я на него и не смотрел. – Вы не видели преступника? – поразился Баклунд. – Видел, когда он уже перешагивал подоконник и уходил. – И как же он выглядел? – Не знаю. Я стоял далеко от окна, да еще колонна его загораживала. – Вы хотели сказать, что не можете описать его внешность? – Не могу. – Ну, а как он был одет? – Кажется, в коричневую куртку. – Кажется? – Да, я ведь видел-то его только секунду. – А что еще на нем было, кроме куртки? Брюки, например? – Брюки были. – Вы уверены? – Да, потому что иначе это было бы немножко… Ну странно, что ли. То есть, если бы он был без штанов. Баклунд писал как одержимый. Монссон повернул во рту зубочистку и тихо сказал: – Слышь, Баклунд! Тот сердито обернулся: – Я веду важный допрос… Узнав Монссона, он сразу скис.