— Полицейское управление подсунуло поддельные показания. Об этом кричал прокурор Сасэ? — Он не говорил этого! Иё внезапно вышел из себя и, навалившись на стол своим огромным телом, злобно уставился на Накао. — Говорил. Точно. — Неужели ты собираешься написать о том, что подслушал? У Накао тоже вдруг закипела кровь. — Кто дал вам право тыкать мне? И потом, что значит «подслушал»? Все было хорошо слышно. — В любом случае эти слухи неточные и сомнительные. — Это не слухи. Я слышал это собственными ушами. И записал. Иё с отвращением посмотрел на блокнот, лежащий перед Накао. — Неважно. Как бы то ни было, если твой материал будет основан на том, что ты якобы услышал, тебе конец. Что он имел в виду? — Что значит «конец»? Бросив взгляд в окно, Иё произнес: — Акуцу из газеты «Тоё» — мой университетский кохай[30]. Накао в сердцах поднялся. Спускаясь по лестнице, он кипел от гнева. Акуцу. Он точно не знал, но ему приходилось видеть это имя в списке сотрудников газеты на руководящей позиции. Черт побери! Вот с какой стороны он мне угрожает! В этот момент, когда все внутри у него кричало, в кармане завибрировал телефон. Накао резко ответил. — Эй, ты что такой раздраженный? — На другом конце провода был Мияути из токийского центрального офиса редакции. — Извини. Издеваются тут некоторые… — Ха-ха, везде есть такие. Мияути был старше Накао на три-четыре года, но оба они четыре года назад поступили на работу в «Тоё». Их связывало также и то, что раньше оба трудились в местных газетах региона Тюбу[31], поэтому время от времени они созванивались и обменивались новостями. Однако это было впервые, когда Мияути позвонил средь бела дня. — Что у тебя сегодня? Накао уже подошел было к пресс-центру, но смутное беспокойство заставило его развернуться и отойти. Мияути вдруг понизил голос: — Ты ведь занимаешься тем делом об убийстве жены полицейским? Накао невольно выпрямился. — Да, конечно. — Те «два дня неизвестности», о которых шла речь в вечерних выпусках… Очень может быть, что он был в Синдзюку. — Подожди-ка минутку… Накао вышел из бокового выхода и побежал к машине. У него сильно забилось сердце. Раньше он работал в газете с уклоном в экономику, а Мияути, будучи способным журналистом обычной местной газеты, состязался с крупными изданиями. И сейчас, когда он перешел в «Тоё», Мияути вместе с молодыми журналистами отвечает за все, что касается столичного полицейского управления. Вот и получается: ревностный криминальный репортер, каким он и является, хочет передать информацию о деле Кадзи… — Извини, что заставил ждать. Я слушаю. — Сидя в машине, Накао был весь внимание. — Слушай, в вашем полицейском управлении главный по особо опасным преступлениям как называется? — Старший следователь. Старший следователь по особо важным делам. — Накао вспомнил скуластое лицо Сики Кадзумасы. — Да, точно. Этот старший следователь и заместитель руководителя отдела в Синдзюку — однокурсники по полицейской академии… Накао торопливо записывал в блокнот. Сики и Мородзуми из первого уголовного отдела районного полицейского управления в Синдзюку, прежде чем получить повышение, вместе проходили обучение для будущего руководящего состава в полицейской академии в Накано[32], поэтому были в дружеских отношениях. Несколько дней назад Сики звонил Мородзуми по поводу дела Кадзи Соитиро. Высока вероятность того, что на второй день из «двух дней неизвестности», а именно 6 декабря, Кадзи ездил в Кабукитё, в Синдзюку. В общем, Сики просил Мородзуми выяснить это. Рука, державшая ручку, дрожала. Кадзи ездил в Кабукитё. Вот оно что. Вот почему полиция так настойчиво скрывает то, что Кадзи ездил в Токио. Кабукитё… Когда человек из провинции слышит это название, первое, что приходит ему в голову, — это секс-индустрия. И тот факт, что полицейский, бросив тело задушенной им жены, отправляется в Кабукитё, переходит все границы. Сики просил выяснить это. Получается, куда конкретно в Кабукитё и с какой целью ездил туда Кадзи, ему неизвестно. Полиция, испугавшись тени Кабукитё, отправила в прокуратуру протокол ложных показаний, где говорилось, что «он бродил по улицам в поисках места, чтобы умереть». — Правда, когда я спросил об этом Мородзуми, он все отрицал. Сказал, что никакого звонка от Сики не было. — Как?.. — Эту информацию я выведал в полицейском участке в Кабукитё. — В полицейском участке… Они получили инструкцию от Мородзуми, да? — Именно. В ближайшие дни попробую еще раз побеседовать с ним. Мияути уже собрался закончить разговор, но Накао остановил его. — Мияути-сан, об этом… никому больше не рассказали? Он тут же пожалел, что сказал это. Ведь Мияути позвонил не в редакцию и не в пресс-центр, а лично на мобильный Накао. — Будь спокоен. Я никому не говорил. Постарайся сделать из этого конфетку. Несколько раз поблагодарив Мияути, Накао повесил трубку. Ура! Он хотел крикнуть это про себя, но получилось вслух. Накао вышел из машины. Как же ему хотелось опять заявиться в кабинет Иё и сунуть ему в морду блокнот, где было написано «Кабукитё»! 4 Вернувшись в пресс-центр, Накао увидел, что на диване, стоящем в общей зоне для всех изданий, лежит Татара из «Кэнмин таймс». Спецкор, которому уже перевалило за сорок, что даже для местной газеты считалось довольно «поздним расцветом». — О, Накао-тян[33], что-то случилось? На секунду Накао напрягся, но Татара сонным голосом продолжал: — Я пришел, а никого нет, поэтому подумал, может, убили кого… — Сегодня вроде тихо по всей префектуре. — Вот как… Тогда, с твоего позволения, я немного вздремну. Татара тоже находился в довольно растерянном состоянии. Подобно тому как Накао из-за его сенсационного материала о маньяке возненавидели в первом отделе расследований, Татара, намекнувший в своей статье о том, что Кадзи ездил в Токио, тоже, должно быть, волновался, что потеряет возможность получать от полиции дополнительную информацию о деле Кадзи и от него отвернутся коллеги из других изданий. Не говоря уже о том, что в случае с Татарой, помимо того, что ему пришлось справляться со злобой, обрушившейся на него за «удар по полиции», сам его сенсационный материал был опровергнут органами правопорядка и повис в воздухе. Униженный и оскорбленный Татара… Поэтому можно было понять его, когда он по-дружески окликнул Накао. Им обоим пришлось тяжело после того, как каждый из них выдал хороший материал. Это действительно так: вы можете недолюбливать друг друга, однако лишь тот, с кем ты на ножах, может понять твои истинные чувства. Такой вот парадокс журналистской работы. Это относится и к взаимному утешению двух отвергнутых, а если случится такое, что из-за публикации сенсационного материала вы окажетесь в тяжелом положении, происходит взаимное признание, и эмоции переполняют вас. Репортеры других изданий постоянно злословят о том, как свободно «Тоё» и «Таймс» бегают от одного следователя к другому. Тут ты невольно падаешь духом — и рассчитываешь, что соперник станет твоим «боевым товарищем» на короткое время. Но установятся ли такие отношения, зависит от того, что у кого есть в запасе. Нет никого более жалкого и слабого, чем репортер без материала. Однако если ты хоть раз добыл хороший материал, у тебя прибавляется смелости, как будто ты прячешь пистолет в кармане…