— Что, черт возьми, это должно означать? Я прищуриваю глаза. Еву, кажется, совершенно не трогает боль, которую я причинил. Какая-то часть меня отчаянно хочет надавить на нее еще сильнее, посмотреть, как долго она продержится, и я так близок к тому, чтобы последовать этому инстинкту. У каждого есть переломный момент, и я хочу посмотреть, как долго она будет придерживаться своих высоких моральных устоев. — Я дам тебе еще один шанс, Ева. Ее глаза сужаются. — Или что? Как будто все, что она говорит, предназначено для того, чтобы вывести мою тьму на поверхность. — Я задеру юбку и выкрашу твою задницу в красный цвет, пока ты не скажешь мне правду. Ее челюсть отвисает, глаза расширяются — наконец-то она реагирует на меня, даже если это заняло больше времени, чем следовало. — Вы с ума сошли? Я скрещиваю руки на груди, свирепо глядя на нее, чтобы она поняла, насколько я серьезен. — Наклонись. Горло Евы мягко вздрагивает, а ноздри раздуваются, когда она качает головой. — Мне жаль, но этого не будет. Несмотря на страх, вспыхивающий в карих глазах, ее голос спокоен, как всегда. — Не заставляй меня просить дважды, Ева. Тебе не понравится то, что произойдет, если ты это сделаешь. Она внезапно двигается, вскакивая на ноги и бросаясь к запертой двери моего кабинета. Все ее тело напрягается, когда она дергает за ручку, вспоминая, что видела, как я запирал ее. — Что ты делаешь? — Спрашиваю я, подходя к ней. Мой член тверже камня, плотно обтянутый трусами-боксерами. Крайне неуместно, что я запер нас здесь вместе, не говоря уже о том, что попросил ее наклониться для меня. — Если ты не перегнешься через мой стол в ближайшие пять секунд, я раздену тебя догола и привяжу к нему, — рычу я. Ее глаза расширяются, когда она поворачивается ко мне лицом, выглядя потрясенной моей угрозой. — Вы сейчас серьезно? Этот вопрос подпитывает мою ярость, когда я направляюсь к ней. — Это прозвучало как шутка? — рычу, хватая ее за запястья и притягивая к себе. Вздох срывается с ее пухлых губ, когда она качает головой. — Я говорю Вам чертову правду. Вы ведете себя как мудак, не веря мне, совсем как мои родители. — Как ты меня назвала? — Я свирепо смотрю на нее. Ее горло сжимается, когда она тяжело сглатывает от моего тона, но она не повторяет сказанное. — Наклоняйся. Прямо. Сейчас. — Я крепче сжимаю ее запястье между пальцами. — Последнее предупреждение. Я больше не буду просить. Ее щеки бледнеют, она медленно кивает, как будто только сейчас осознав, насколько я серьезен. Каждый её шаг к моему столу является нерешительным, я смотрю, как она отходит, прежде чем оглянуться через плечо. Я не отворачиваюсь, удерживая ее взгляд. Ева наклоняется над моим столом, пытаясь удержать подол юбки на заднице. Ей это не удается. Мой член упирается в молнию костюмных брюк при виде обнаженной кожи и узкой полоски черного хлопка. Я стискиваю зубы, чтобы не застонать, и делаю шаг к дрожащей Еве. Как только я оказываюсь в метре от нее, она наконец говорит. — Сэр, в этом нет необходимости. Я ухмыляюсь, поскольку ей еще многому предстоит научиться, когда дело доходит до дисциплины. — Это необходимо. Как я просил тебя называть меня, Ева? — спрашиваю я, приподнимая подол ее юбки, чтобы положить ей на зад край линейки. Я не могу подавить тихий стон, который срывается с моих губ при виде ее стрингов и практически голой, идеальной, упругой попки. — Оак, — бормочет она. — Пожалуйста, не делай… Я опускаю линейку на ее левую ягодицу сильно и быстро, заглушая любую мольбу, готовую сорваться с пухлых губ. А затем делаю то же самое с правой. Оба раза она визжит от боли. — Оак, пожалуйста, прекратите, — бормочет она. Я делаю глубокий вдох. — Почему? Ты собираешься признать правду? — Никогда, — выплевывает она. — Тот дерзкий огонь, который мне начинает нравиться, вспыхнул так же быстро, как и исчез. Я сильнее шлепаю ее линейкой по заднице, два раза подряд по каждой ягодице. Она хнычет, ее бедра дрожат. Я прищуриваюсь, когда замечаю влажное пятно, образующееся прямо между ее бедер, говорящее мне, что это ее заводит, хотя должно быть наказанием. Я двигаю кончиком линейки между бедер и провожу по влажному шву на хлопке, заставляя ее ахнуть. — Ева, это не должно быть приятным, — говорю холодно. Сдавленный крик срывается с ее губ, когда я осторожно прижимаю линейку к мокрому, обтянутому тканью, возбуждению. — Такая грязная девчонка. — Я провожу кончиком линейки по ее покрасневшей коже. — Это доказательство того, что ты была в таком отчаянии, что трахнулась со школьным уборщиком. — Я снова шлепаю ее по ягодицам, наблюдая, как краснеет кожа. Рубцы за гранью эротичности, и все, чего я хочу, это провести руками по её коже, лаская боль, прежде чем дать ей больше. — А теперь ты становишься мокрой для своего директора, не так ли? — Нет, — рычит она, ее тело напрягается. — Ты чертов психопат. Я смеюсь над ее вспышкой и шлепаю еще несколько раз, пока она не начинает задыхаться от смеси боли и удовольствия. — Хватит, — кричит она, в голосе смесь муки и чистой похоти. — Пожалуйста, Оак, остановитесь. Я кладу линейку на стол, над которым она склонилась, и подхожу ближе. — Ты уже усвоила свой урок? Собираешься сказать мне то, что я хочу услышать? В этот момент раздается звонок. — Мне нужно идти на следующий урок, — выдыхает она. — Я хочу, чтобы ты сказала правду. Расскажи мне, что ты делала со своим уборщиком, грязная девчонка, — рычу я, мой самоконтроль дает трещину. — Я уже говорила Вам. Ничего. — выдавливает Ева. — Встань, — приказываю я. Она делает, как я говорю, выпрямляется и одергивает подол юбки. Я хватаю ее за запястье и заставляю повернуться ко мне лицом. Наши тела так близко, что мы соприкасаемся, когда ее грудь поднимается и опускается от резких вдохов. — Я хочу, чтобы ты посещала это занятие каждый день. Я пришлю тебе расписание по электронной почте. В некоторые дни тебе придется сократить время обеда. — Не думаю, что это то, что имела в виду моя мать, когда просила Вас обучить меня дисциплине. Я поднимаю бровь. — Твоя мать сказала мне использовать любые необходимые средства, и так и будет, Ева. Не думай, что я этого не сделаю. Она качает головой.