Пораженные Glossolalia cryptica[30] с самого начала болезни теряют способность говорить на родном языке, вместо этого они произносят бессмысленные, случайные слоги. Однако декламации их не лишены ритма и модуляций, свойственных поучительным речам: нередко богословы утверждают, что больные получили дар Святого Духа. Криптографы, разбирая их слова, обнаруживают зашифрованные анекдоты, басни и назидательные рассказы. Но и басни представляют собой шифр. Проницательным истолкователям удается разгадать этот следующий уровень шифрования, отыскать глубокую диалектику в простых историях. Впрочем, недавно выяснилось, что и эти простые истории суть зашифрованные послания. Распутать их может лишь горстка криптографов. Недавнее заявление Общества криптографов гласит, что их работа до сих пор лишь поверхностно затрагивала эти речи и под каждым новым истолкованием кроется более глубокий пласт откровений. Следующие шифры непроницаемы, как гранит. Криптографы рылись в рукописях и учебниках, обращались к трудам Альберти[31], Полибия[32], Тритемия[33] и аль-Кинди[34], надеясь найти подсказки, которые направят их на нужный путь, но пока что все их усилия не принесли результата. Заявление завершается предположением, что последний пласт, таящийся в самой глубине шифра, возможно, даст ответы на вечные вопросы о сущности Бога и принципах истины — ответы, поиски которых стоят затраченных усилий. Однако ученые умалчивают о своем, без сомнения, главном страхе: быть может, нет никакого окончательного откровения — скорее, бесконечная регрессия пластов, и каждый следующий туманнее предыдущего. Остается неясным, сознают ли пациенты с Glossolalia cryptica важность своей болезни, поскольку не предпринимают попыток пояснить свои речи и перевести собственные слова на понятные языки. Недуг наделяет их странной безмятежностью. Они игнорируют потребности своего тела и мало-помалу чахнут. Torpor morum При тяжелом течении болезни паралич, поражающий жертв Torpor morum, не отличить от состояния, вызванного другими недугами. Однако более мягкие формы недуга диагностировать легко. Пациенты с Torpor morum, или моральным параличом, неспособны различать градации нравственного. Они ощущают пагубную обязанность тщательно раздумывать над плачевными последствиями своих поступков. Несчастные лица нищих или упомянутые мельком давние сражения, прежде вызывавшие у больных лишь равнодушие, теперь обретают абсурдные, омерзительные пропорции. Пациентам делаются нестерпимы малейшие намеки на жестокость, даже если дело касается животных. Мясо и шкуры внушают им отвращение, они даруют животным нелепое покровительство по законам их государств. С началом болезни даже безжалостные охотники закапывают арбалеты и копья, избавляются от коллекций чучел добытых зверей. Одержимые Torpor morum стараются говорить правду, однако, не в силах вынести двусмысленностей даже в самых искренних своих заявлениях, умолкают. После этой стадии недуг трудно диагностировать. В самых тяжелых формах, когда больные уже не выносят порочности, заключенной в мельчайших движениях, их разбивает паралич. Те немногие, кому удается оправиться от недуга, сообщают, что лишь в рамках чистых мыслей им удалось найти прибежище от абстрактных размышлений о добродетели, не оскверненной пороком. В кругах философов и моралистов признание этого недуга воскресило извечный спор о природе человеческой совести. Нет никого, кто отрицал бы, что совесть дана человеку от Бога, создавшего человека по Своему образу и подобию. Разногласия между моралистами заключаются в гипотезах, которые они выдвигают, дабы объяснить болезнь. Традиционалисты утверждают, что Torpor morum вызывает гипертрофия органа, в котором пребывает совесть, и как только этот орган удастся определить, чтобы раз и навсегда избавиться от болезни, достаточно будет хирургическим путем удалить избыточно разросшуюся ткань. Вольнодумцы же высмеивают этот подход и предлагают вместо него ужасную, нечестивую гипотезу. Они говорят, что в основе болезни лежит неразрешимый вопрос зла. Несправедливости, пронизывающие все сущее, наверняка тревожат и совесть Бога, и если Он действительно сотворил человека по Своему образу и подобию, то, несомненно, наделил его не только совестью, но и способностью при необходимости заглушать ее голос. Если бы Бог не мог заставить молчать Свою совесть, вся жизнь небесная и земная остановилась бы: следовательно, причина паралича Torpor morum заключается в неспособности больного заглушить голос своей смертной совести, единственного дара, который в первую очередь дал человеку власть над рыбами, птицами, скотом и землей. Conceptus continuus Полки Центральной библиотеки пока что не украшает ни один трактат о Conceptus continuus[35], но, вероятно, вскоре мы увидим его, поскольку приезжающие к нам из Индии ученые говорят, что в их краях растет заболеваемость этим недугом. Когда у женщин с Conceptus continuus вскоре после первого рождается второй, а следом и третий ребенок, они радуются своей исключительной плодовитости. Но следом на свет появляются четвертый, пятый, шестой, и у соседей возникают подозрения. Обычно такая болезнь вызывает пересуды о женщинах, чьи мужья на войне, и о вдовах. Пациентке с Conceptus continuus достаточно зачать лишь раз, и дальше ее утроба обречена на постоянную беременность. Не успеет родиться один ребенок, как уже зреет второй, точная копия первого, — независимо от того, вступала больная в соитие или нет. Она превращается в средство вынашивания младенцев, лишается сил, тяготы беременности и родов приковывают ее к постели. К мукам этой болезни прибавляется открытие, что все ее отпрыски неполноценны. У одних деформированы конечности, у других порок сердца, у третьих плохое зрение. Некоторые кажутся нормальными, пока не вырастут: тут-то и обнаруживаются пагубные дефекты умственного развития. Те, кому удалось познакомиться с семьями, пострадавшими от этого недуга, признаются, что это жуткое зрелище: они словно увидели одного и того же человека на разных стадиях физического развития, с разными заболеваниями — последовательность дефективных вариаций неизвестной темы. В нашей научной среде эта болезнь изучена слабо, поскольку страдает ею лишь горстка несчастных в далеких краях. Те, кому довелось заниматься этой проблемой, утверждают, что болезнь возникает из-за того, что первый зародыш оказывается заложником ущербной утробы, а многочисленность потомства — следствие попыток пленника вырваться из лабиринта. Однако индийские ученые, приезжающие в Библиотеку, с этим мнением не согласны. Они полагают, что недуг символизирует процесс повторения, тщетные попытки природы создать совершенного человека. Большинство больных в конце концов не выдерживают физических тягот, вызываемых беспрестанным деторождением. Ученые предполагают, что если бы этим женщинам суждено было выжить и продолжать бесконечно размножаться, то в конце концов у них родился бы младенец без единого изъяна — достойный соперник любого ребенка, когда-либо появившегося на свет. Однако ученые воздерживаются от оценки, сколько раз этот процесс должен был бы повториться, каковы были бы природа или значение этого идеального младенца. Третья группа ученых выдвигает совсем иную гипотезу. Они утверждают, что если бы Conceptus continuus был процессом повторения, то каждый отпрыск оказывался бы чуть ближе к идеалу, чем его предшественник. Неизменные же дефекты, с новой силой повторяющиеся в каждом следующем ребенке, свидетельствуют о механизме более пагубном. Возможно, недуг превращает утробу больной в средство общения мира смертных и небесных сил, которым поручено извещать нас о гневе Господнем, — в особенности тех небесных сил, кому вменили в обязанность наделять дефектами еще не рожденных младенцев. Блуждающая слепота Мы знаем об этом недуге по рассказам исследователей и торговцев, чьи корабли доплывали до самого холодного Севера. Они сообщают, что там обитает племя, где кто-то один всегда слеп. Его называют «кануак», то есть «невидящий». По обычаям племени о кануаке следует заботиться: все выполняют любые его потребности. Вероятно, столь привилегированное положение объясняется блуждающим характером слепоты, ведь каждый представитель племени знает, что может стать следующим. Никто из торговцев, побывавших в тех краях, не ослеп: видимо, недугу подвержены только представители племени. Но соседние народности, опасаясь заражения, сократили торговлю с племенем. В самом племени недуг объясняют инфекцией, хотя это неубедительно: по прошествии пяти лунных циклов кануак прозревает и возвращается к нормальной жизни, и кануаком тут же становится кто-то другой. Блуждающая слепота достойна изучения, независимо от того, миф это или реальность. Отдельно стоит упомянуть три сказки, бытующие в племени. Первая — о глупце, который попытался избавить племя от слепоты, заколов кануака, но сам до конца своих дней превратился в кануака. Во второй говорится о влюбленных, чья привязанность друг к другу была так велика, что если один обращался в кануака, то слеп и второй. В третьей рассказывается о чародее, на заре времен даровавшем племени дар слепоты, чтобы страдание одного человека искупало общие грехи. Кануак упивался темнотой, чтобы остальные могли упиваться светом. Dysacousis torrens Масса недугов лишает страдальцев слуха, но лишь Dysacousis torrens[36] причиняет людям страдания в период выздоровления. После продолжительной абсолютной глухоты пациенты с этим недугом обнаруживают, что слух вернулся к ним самым неожиданным образом. Словно в открытые шлюзы хлынул поток звуков, наполняя сознание шумом прошлого. Больные слышат шелест каждого ливня, который пропустили с тех пор, как оглохли, нестерпимый скрип тысяч дверей, буйный шорох миллиона осенних листьев. И лишь когда стихает эта пронзительная какофония, вступают голоса. Пациенты слышат слова, не предназначенные для их ушей: все, что бормотали в их присутствии, когда они были глухи, оскорбления, которые кричали им, полагая, что те никогда не достигнут их нечувствительного слуха, напраслину, которую возводили на них мелочно и настойчиво. Они слышат слова любви и злости, произнесенные любимыми: слова, которые были сказаны за их спинами, желания, о которых шептали, когда у них были закрыты глаза, откровения из тех, что доверяют лишь надгробиям и зеркалам. Спавшая пелена глухоты сменяется потоком секретов. На полке Центральной библиотеки лежит запись о первом известном случае Dysacousis torrens. К пациентке, десять лет страдавшей от глухоты, вернулся слух, и она вынуждена была слушать голос уже скончавшегося мужа, который на протяжении восьми лет признавался в грехах жене, а не священнику в решетчатой исповедальне. «Прости меня, ибо я согрешил», — выговаривал его дрожащий голос, когда она готовила, пряла, молилась. Он изливал ей душу, рассказывал об изменах, о которых она понятия не имела. Теперь, когда к ней вернулся слух, она узнала, что все эти годы он ходил по борделям. Исповедь его не умолкала, и женщиной овладели сперва гнев, потом ненависть, а потом и печаль. Наконец откровения стали иссякать, женщина осознала, что сохранившийся голос вот-вот умолкнет навсегда, муж умрет во второй раз, и простила его. Синдром проклятого целителя Быть может, синдром проклятого целителя внушил языческим народам представление о катарсисе и очищении, научил их совершать жертвоприношения в надежде, что перемещение вредоносных гуморов от человека к животному способно исцелять болезни. Сообщения историков об этом недуге, пусть и облеченные в притчи, помогают подтвердить его длительное существование в самых разных культурах. Рассказы о нем есть почти в каждой стране. Больной с синдромом проклятого целителя, порой на четвертом десятке лет, выясняет, что перенимает физические недостатки окружающих. В его присутствии люди обнаруживают, что искривленный нос стал прямым, исчезли пятна на щеках, бородавки на шее. Окружающие исцеляются, пациент же мало-помалу превращается в омерзительного уродца. Искривленные артритом пальцы стариков выпрямляются, его же собственные скрючиваются, изгибаются; горбуны расправляют спины, он сутулится, позвоночник становится губчатым; слепые прозревают, в его глазах развивается катаракта. Несчастный пытается убежать в лес, в горы, подальше от людей, но его все равно находят недуги тех, кто оказывается поблизости. Пальцы его отнимаются из-за проказы, на лбу выступает пот лихорадки, сознание рассыпается от преждевременного слабоумия. Иногда его ловят, продают богатым властителям, и те вынуждают его впитывать болезни своих родных. Теперь любая мелочь может свести его в могилу — чужая инфекция, врожденный паралич, опухоль незнакомца. Ученые полагают, что источник этой болезни таится в чистой душе целителя. Его сочувствие к немощным и нездоровым так велико, что расплетает нити судьбы и переносит недуг с больного на целителя. Исходя из этого предположения, некоторые врачи предлагают лекарство столь же ужасное, сколь и действенное. При первых признаках синдрома проклятого целителя они внушают больному высокомерие и ненависть к человечеству, приучают его перенимать у окружающих не болезни тела, но раны души. Благодаря этой методе пациенты оказываются в состоянии преодолеть проклятие и сохранить здоровье и бодрость, но ужасной ценой. Их души, некогда чистые и беззащитные, обращаются в сырые темницы. Богословы такое лечение осуждают. Они указывают на то, что болезнь начинается в том же возрасте, в каком был распят Спаситель. Следовательно, эта болезнь, быть может, дар Божий, приглашение помочь Ему очистить греховную природу человека. Богословы призывают больных молча сносить страдания и через них сблизиться с Богом, подобно величайшим святым. VI Мне следовало бы спросить тебя, когда мы начали, веришь ли ты в то, что чахотка якобы заразна. Кто знает, какими парами я дышал на тебя весь день… Ты ведь в это не веришь, правда? Вот и хорошо. Я тоже не верю. Я недавно прочел занимательный трактат: в нем говорится, что чахотку вызывает демонический пес, который грызет легкие больного, провоцируя кровохарканье и лающий кашель. Удивительно, если вдуматься, как мало я сегодня кашлял. Должно быть, мой пес отыскал себе кость. Позавчера вечером я задумался, есть ли на том свете библиотеки. Глупость, конечно, но, видишь ли, я посвятил этому месту всю жизнь. Я знаю Энциклопедию как собственное тело, я читал о каждом из недугов. Всякий раз, как я читаю о них, понимаю что-то новое, взаимосвязь между описанными в разных томах болезнями, которую прежде не замечал. Как было бы славно продолжить свои занятия за гробом: читать, понимать и думать, главное — думать. Единственное, чем страшит меня посмертие, — что связи между земными вещами, людьми и историями, которые я разгадывал всю жизнь, покажутся мне очевидными и простыми, едва я попаду на тот свет. На каждый вопрос уже будет готов ответ. Нечего изучать. Для меня это вовсе не рай. Не удивляйся так. Чем старше я становлюсь, тем свободнее размышляю о подобных вещах. И не бойся, что нас услышат. Что они сделают? Вздернут старого библиотекаря на дыбу? Болезнь Ланфранко Болезнь Ланфранко вызвал случайный взрыв бочек с порохом на ярмарке в маленьком городке в Саксонии. Никто не погиб, но сотни посетителей ярмарки, оказавшиеся поблизости, лишились слуха. Крайняя степень их глухоты уже тогда вызывала удивление, однако лишь развитие болезни выявило ее истинные особенности. Сперва у больного звенит в ушах, как обычно бывает при воспалениях органов слуха. Врачи сочли это признаком того, что слух непременно вернется, но больным никогда уже не суждено было услышать звуки внешнего мира. А вот звон в ушах изменился. Он дрожал, колебался, становился отчетливее и в конце концов превратился в скопления звуков. Через год с небольшим после происшествия больные начали различать ноты мелодий. Синьор Ланфранко, музыковед, случившийся в то время в городке проездом в Лейпциг к знакомому органисту, обучил некоторых больных записывать звуки, которые они слышат. Он понял то, о чем никто не догадался бы. В ушах больных вились музыкальные фразы из одного-единственного произведения. В следующие недели городок заполонили теоретики и контрапунктисты, готовые отдать последние деньги, которые им удалось выманить у покровителей, за возможность научить горожан записывать свою музыку. Ныне взору открывается величественный бескрайний простор, шедевр полифонии, изобилующий темами и контртемами, лейтмотивами и разновидностями, экспозицией и развитием. Немногие отваживаются задуматься о природе этой неземной музыки. Те, кто ее изучал, как один в отчаянии, поскольку записанные фрагменты чудовищно незаконченны. Крестьянам нужно чистить стойла, доить коров, печь хлеб; они недолюбливают ученых, вмешивающихся в их жизнь. Самые великолепные отрывки раздражают больше всего, поскольку наводят на мысли об изысканных полифонических шедеврах, которые никогда не будут закончены. Композиторы пытались представить это произведение в целом, заполнить пробелы, но их попытки — ничто по сравнению с совершенством оригинала. Крестьяне привыкли к глухоте, вернулись к своим трудам, рожали здоровых детей, не обращая внимания на неумолчно звучащие в ушах ноты. Ни на полках Библиотеки, ни в трудах многих ученых, каждый день бывающих здесь, нет упоминаний о других случаях этой болезни. Прошло много лет, и горожане, во время взрыва бывшие детьми, уже состарились. Возможность доступа к музыке сократилась до горстки нитей. Вскоре она умалится до трио, дуэта, соло. Болезнь Мнемозины