— Ну, дайте мне хоть нить!.. — Нити обрываются. И вы рискуете заблудиться в лабиринте. — Вы меня окончательно загнали в угол. Давайте говорить о другом. — Вот превосходная тема — хозяин дома. Много лет назад его окрестили Прекрасным Принцем. — Ах, не напоминайте мне об этом! — воскликнул Дориан Грей. — Хозяин сегодня несносен, — сказала герцогиня, краснея. — Он, кажется, полагает, что Монмаут женился на мне из чисто научного интереса, видя во мне наилучший экземпляр современной бабочки. — Но он, надеюсь, не посадит вас на булавку, герцогиня? — со смехом сказал Дориан. — Достаточно того, что в меня втыкает булавки моя горничная, когда сердится. — А за что же она на вас сердится, герцогиня? — Из-за пустяков, мистер Грей, уверяю вас. Обычно за то, что я прихожу в три четверти девятого и заявляю ей, что она должна меня одеть к половине девятого. — Какая глупая придирчивость! Вам бы следовало прогнать ее, герцогиня. — Не могу, мистер Грей. Она придумывает мне фасоны шляпок. Помните ту, в которой я была у леди Хилстон? Вижу, что забыли, но из любезности делаете вид, будто помните. Так вот, она эту шляпку сделала из ничего. Все хорошие шляпы создаются из ничего. — Как и все хорошие репутации, Глэдис, — вставил лорд Генри. — А когда человек чем-нибудь действительно выдвинется, он наживает врагов. У нас одна лишь посредственность — залог популярности. — Только не у женщин, Гарри! — Герцогиня энергично покачала головой. — А женщины правят миром. Уверяю вас, мы терпеть не можем посредственности. Кто-то сказал про нас, что мы «любим ушами». А вы, мужчины, любите глазами… Если только вы вообще когда-нибудь любите. — Мне кажется, мы только это и делаем всю жизнь, — сказал Дориан. — Ну, значит, никого не любите по-настоящему, мистер Грей, — отозвалась герцогиня с шутливым огорчением. — Милая моя Глэдис, что за ересь! — воскликнул лорд Генри. — Любовь питается повторением, и только повторение превращает простое вожделение в искусство. Притом каждый раз, когда влюбляешься, любишь впервые. Предмет страсти меняется, а страсть всегда остается единственной и неповторимой. Перемена только усиливает ее. Жизнь дарит человеку в лучшем случае лишь одно великое мгновение, и секрет счастья в том, чтобы это великое мгновение переживать как можно чаще. — Даже если оно вас тяжело ранит, Гарри? — спросила герцогиня, помолчав. — Да, в особенности тогда, когда оно вас ранит, — ответил лорд Генри. Герцогиня повернулась к Дориану и посмотрела на него как-то странно. — А вы что на это скажете, мистер Грей? — спросила она. Дориан ответил не сразу. Наконец рассмеялся и тряхнул головой. — Я, герцогиня, всегда во всем согласен с Гарри. — Даже когда он не прав? — Гарри всегда прав, герцогиня. — И что же, его философия помогла вам найти счастье? — Я никогда не искал счастья. Кому оно нужно? Я искал наслаждений. — И находили, мистер Грей? — Часто. Слишком часто. Герцогиня сказала со вздохом: — А я жажду только мира и покоя. И если не пойду сейчас переодеваться, я его лишусь на сегодня. — Позвольте мне выбрать для вас несколько орхидей, герцогиня, — воскликнул Дориан с живостью и, вскочив, направился в глубь оранжереи. — Вы бессовестно кокетничаете с ним, Глэдис, — сказал лорд Генри своей кузине. — Берегитесь! Чары его сильны. — Если бы не это, так не было бы и борьбы. — Значит, грек идет на грека? — Я на стороне троянцев. Они сражались за женщину. — И потерпели поражение. — Бывают вещи страшнее плена, — бросила герцогиня. — Эге, вы скачете, бросив поводья! — Только в скачке и жизнь, — был ответ. — Я это запишу сегодня в моем дневнике. — Что именно? — Что ребенок, обжегшись, вновь тянется к огню. — Огонь меня и не коснулся, Гарри. Мои крылья целы. — Они вам служат для чего угодно, только не для полета: вы и не пытаетесь улететь от опасности. — Видно, храбрость перешла от мужчин к женщинам. Для нас это новое ощущение. — А вы знаете, что у вас есть соперница? — Кто? — Леди Нарборо, — смеясь, шепнул лорд Генри, — она в него положительно влюблена. — Вы меня пугаете. Увлечение древностью всегда фатально для нас, романтиков. — Это женщины-то — романтики? Да вы выступаете во всеоружии научных методов! — Нас учили мужчины. — Учить они вас учили, а вот изучить вас до сих пор не сумели. — Ну-ка, попробуйте охарактеризовать нас! — подзадорила его герцогиня. — Вы — сфинксы без загадок. Герцогиня с улыбкой смотрела на него. — Однако долго же мистер Грей выбирает для меня орхидеи! Пойдемте поможем ему. Он ведь еще не знает, какого цвета платье я надену к обеду. — Вам придется подобрать платье к его орхидеям, Глэдис. — Это было бы преждевременной капитуляцией. — Романтика в искусстве начинается с кульминационного момента. — Но я должна обеспечить себе путь к отступлению. — Подобно парфянам? — Парфяне спаслись в пустыню. А я этого не могу. — Для женщин не всегда возможен выбор, — заметил лорд Генри. Не успел он договорить, как с дальнего конца оранжереи донесся стон, а затем глухой стук, словно от падения чего-то тяжелого. Все всполошились. Герцогиня в ужасе застыла на месте, а лорд Генри, тоже испуганный, побежал, раздвигая качавшиеся листья пальм, туда, где на плиточном полу лицом вниз лежал Дориан Грей в глубоком обмороке. Его тотчас перенесли в голубую гостиную и уложили на диван. Он скоро пришел в себя и с недоумением обвел глазами комнату. — Что случилось? — спросил он. — А, вспоминаю! Я здесь в безопасности, Гарри? — Он вдруг весь затрясся. — Ну конечно, дорогой мой! У вас просто был обморок. Наверное, переутомились. Лучше не выходите к обеду. Я вас заменю. — Нет, я пойду с вами в столовую, — сказал Дориан, с трудом поднимаясь. — Я не хочу оставаться один. Он пошел к себе переодеваться. За обедом он проявлял беспечную веселость, в которой было что-то отчаянное. И только по временам вздрагивал от ужаса, вспоминая тот миг, когда увидел за окном оранжереи белое, как платок, лицо Джеймса Вэйна, следившего за ним.