– Нет, допросы проводить не умею, – улыбнулась в ответ Настя. – Да и не мое это дело. А вот отвезти вас к Жене Пикляеву могу. Вы же вчера говорили, что хотите с ним встретиться. – Да, верно, говорил. А вы, стало быть, запомнили. Что ж, все правильно. Я наметил встретиться с коллегами погибшего Артюхова, поговорить с каждым. Шмайлиса я вчера уже видел. Давайте теперь поговорим с Пикляевым. Тем более я его имя уже слышал. Мне о нем даже генерал Тарасов говорил, что у него с Артюховым были плохие отношения. – Ерунда все это! – уверенно заявила Настя. – Самые настоящие домыслы. Их могут распространять только люди, не знающие Женю. Вот вы его увидите, и сами все поймете. – Хорошо, – согласился Гуров. – Стало быть, я вызываю такси. – Зачем? – удивилась она. – Женя недалеко отсюда живет, возле городского парка. Пешком можно дойти. – Что ж, прогуляемся пешком, – кивнул Лев. Они двинулись вниз по улице, ведущей к Волге. Иногда вдалеке над крышами домов мелькала гладь реки. – Значит, Николая убили… – задумчиво проговорила Настя, повторяя слова, которые утром услышала от Гурова. – И убили те самые люди, что напали на Григория Алексеевича… Лев Иванович, о вас идет такая слава! Говорят, вы раскрываете все преступления. Найдите, пожалуйста, негодяев, которые убили Колю и Григория Алексеевича! Я вас очень прошу! Я буду на вас надеяться… – Простите за нескромный вопрос, но я должен его задать, – внимательно посмотрел на нее Лев. – Как я понял, вы с Козловым были близки? – Да, вы правильно поняли, – просто ответила Настя. – Он был такой замечательный человек! Такой обаятельный, веселый… В него невозможно было не влюбиться. – Может, все так, но вы в этой истории не можете быть беспристрастны, – заметил Гуров. – Ваши симпатии полностью на стороне Козлова. И мне это надо учитывать… Глава 10 Евгений Пикляев ждал сыщика возле подъезда своего дома. Это был еще молодой человек (на взгляд Гурова, лет тридцати пяти), высокий, черноволосый, с небольшой бородкой. Он еще издалека увидел сыщика в сопровождении Насти и двинулся им навстречу. Хмуро поздоровался с обоими, буркнул, глядя в сторону: – Настя сказала, кто вы. Сказала, что хотите со мной поговорить… о Григории Алексеевиче. Я готов поговорить. Но не дома. Дома жена, двое детей… Я не хочу, чтобы они слышали. Убийство, подозрения, улики… Нет, дома не хочу. Идемте лучше ко мне в мастерскую. Или, если хотите, зайдем в кафе. – Нет, зачем же кафе, там будет неудобно, – возразил Лев. – Идемте лучше в мастерскую. Шли молча – Пикляев не хотел поддерживать разговор на постороннюю тему, а Гуров не хотел на улице говорить о деле. Но вот они дошли до старого дома, на первом этаже которого художник устроил свою мастерскую. Пикляев отпер дверь, и когда они вошли, Лев в восхищении покачал головой и воскликнул: – Какая красота! Да тут у вас настоящее птичье царство! Действительно, в развешанных на стенах картинах преобладали птицы. Здесь можно было увидеть дроздов, чижей, щеглов, привычных обитателей городских скверов – синиц, а также более редких птиц, которых горожане видят редко. Он пошел вдоль стен, всматриваясь в полотна. – Ага, вот вертишейка. А тут малиновка… пеночка… а вот и соловей! Надо же… – А вы, я вижу, разбираетесь в пернатых, – произнес Пикляев, и в его голосе прозвучало уважение. – Так я же в деревне вырос, в Ярославской области, – ответил Гуров, не оборачиваясь. – До десяти лет там прожил. Так что многое видел, чего москвичи не видят. Ага, вот и иволга! – Но у меня не только птицы, – заметил художник. – Я могу показать вам серию пейзажей. У нас большинство художников на Волге работают. А я, знаете ли, предпочитаю малую реку Медведицу. Выезжаю туда на половодье, и летом там работаю, и осенью. Хотите, покажу? – Хочу! Только давайте устроим этот показ после беседы. А то как-то нехорошо получится – вроде я сюда любоваться картинами приехал, а не убийство вашего коллеги раскрыть. – Согласен, – кивнул Пикляев. – Тогда давайте присядем, и задавайте ваши вопросы. Художник и сыщик сели по разные стороны стола, Настя примостилась в стороне, на шатком табурете. – Скажите, Евгений, когда вы в первый раз увидели последнюю картину, которую писал Артюхов? – спросил Гуров. – Вы имеете в виду «Делёж»? – Да, именно его. – В первый раз, в первый раз… – повторил Пикляев и задумался. Потом решительно тряхнул головой и сказал: – Пожалуй, месяца полтора назад. Да, это было в самом начале августа. Я как раз собирался на Медведицу, пришел к Григорию Алексеичу повидаться перед поездкой. Ну, и хотелось попробовать уговорить его съездить со мной. – А вы вообще часто к нему заходили? – Почти каждую неделю. А чего удивительного – ведь он мой учитель. Правда, в последний год отношения у нас испортились… – Да, я тоже слышал, что вы с Артюховым ссорились, – заметил Лев. – А что стало причиной ухудшения отношений? – Вот они и стали, картины наши, – кивнул на стену с развешанными на ней полотнами Пикляев. – Я никак не мог смириться с тем, что Григорий Алексеевич, с его чувством цвета, с его рисунком, пониманием природы, отдает весь свой талант на изображение изнанки жизни. Я все старался втолковать ему, что достаточно с нас передвижников, не нужно второго издания этого «социального направления». Только мы, художники, умеем донести до людей красоту мира, показать разные грани этой красоты. А разоблачениями пусть вон Настя и ее коллеги занимаются! – И на этой почве у вас с Артюховым возникали разногласия? – Да, возникали, – со вздохом признался Пикляев. – А может, даже ссоры случались? – Бывало и такое. – А относительно этой последней картины, «Дележа», вы не ссорились? – Была, была ссора, – ответил художник и снова тяжело вздохнул. – Наговорил я тогда лишнего… Сейчас бы взял все это назад, да уже поздно… – А вы ему, случайно, не угрожали? – спросил Гуров. Пикляев вскочил, глаза его метали молнии. – Вижу, куда вы клоните! – воскликнул он. – Хотите сказать, что это я Григория Алексеевича убил из зависти к его успехам! Да как вы могли такое подумать! Я за Артюхова свою жизнь готов отдать! Если бы я мог его спасти, уберечь от убийцы, я бы все сделал! Своим телом его заслонил! А вы… – Спокойней, спокойней! Я вас ни в чем таком не обвинил, так что это вы на меня напраслину возводите, а не я на вас. Пикляев еще немного постоял, гневно сжимая и разжимая кулаки, потом взял себя в руки и сел. – Да, вы такое не говорили. Но до меня доходят… разные слухи… – мрачно произнес он. Тут заговорила Настя, до этого хранившая молчание: – Да эти слухи по всему городу ходят. И я знаю, кто их распространяет! Это начальник управления генерал Тарасов, вот кто! Он всем говорит, что это Женя убил Григория Алексеевича. – Да, мне генерал при нашей встрече тоже нечто подобное высказывал, – припомнил Гуров. – Но давайте забудем об обвинениях и вернемся к вашим показаниям как свидетеля. Значит, в начале августа Артюхов рассказал вам о своем замысле написать картину под названием «Делёж». Или он уже наброски вам показывал? – Нет, никаких набросков тогда не было, – покачал головой Пикляев. – Был только замысел. Ну, и название. Название для картины он сразу придумал. – А он говорил вам, кого собирается изобразить на своем полотне? – Называл некоторых людей… Человек пять или шесть. Там был, в частности, наш городской прокурор Угрюмов, начальник СИЗО Сачко, этот самый генерал Тарасов… Еще был следователь, из молодых… фамилия у него еще такая говорящая… – Случайно, не Злобин? – спросил Гуров. – Точно, Злобин! – воскликнул художник. – Человек шесть он называл. Говорил, что надо отобрать троих самых отпетых, самых мрачных злодеев, чтобы его картину можно было рассматривать как прямое обвинение, как разоблачительный документ. Это у него такой замысел тогда возник. Даже не замысел, а концепция нового вида живописи. Он ее называл «живопись прямого действия». – Ну, и как вы отнеслись к этому замыслу учителя? – поинтересовался сыщик. – Я же вам говорил! Плохо отнесся. Говорил все то, что и вам сейчас: о нашей роли как творцов красоты, своего рода учителей человечества. О передвижниках, о том вреде, который они принесли русской живописи… Пытался отговорить его от этого замысла, но мне, конечно, не удалось. – А вы не приводили тот аргумент, который мне высказывал уважаемый искусствовед Сорокин – что писать такую картину опасно? – Нет, такая мысль мне тогда в голову не пришла, – признался Пикляев. – Да если бы и пришла, никакой пользы от нее все равно не было бы. Григорий Алексеевич был человек бесстрашный, даже отчаянный. Если бы ему сказали, что писать такую картину опасно, он ее еще скорее начал бы писать. – Значит, отговорить вашего учителя вам не удалось, – резюмировал сыщик. – И Артюхов начал работать. Когда вы в первый раз увидели уже начатую картину? – Это было… пожалуй, в конце августа. Я вернулся с Медведицы и зашел к Григорию Алексеевичу. Хотел рассказать о своей работе, посмотреть, что у него нового… – И увидели картину «Делёж»? – Да, я увидел начатую картину. – Сколько человек было изображено в тот момент на полотне? – Столько, сколько он задумывал с самого начала – трое. Но лишь у одного было прописано лицо, он был узнаваем. – И кто же это был? – Вот и я задал Григорию Алексеевичу такой же вопрос. Понимаете, я, в отличие от Артюхова, не знаю этих людей. Совсем не интересуюсь этой сферой, не в курсе, кто там первый злодей, кто второй. Так что, если бы Григорий Алексеич мне не сказал, я бы и не знал, кого он нарисовал. – И кого же? – Он сказал, что это начальник тюрьмы.