Первым возбудился Гучков. Этот «Юань Шикай», как его называл сам Император, словно закусил удила и стал раздувать обстоятельства этого дела всеми доступными способами. Боевой журнал Максима Федоровича оказался напечатан в газетах. Да не «в голую», а с «экспертными мнениями», которые Сухомлинова незамысловато смешали с содержимым выгребной ямы. А парня представил каким-то античным героем, просто сверхчеловеком… Вопли личного врага Государя не вызвали у него никакого отклика. И более того – сам факт того, что Максима Федоровича отстаивал Гучков, породил у Императора отвращение к поручику. Но на этом кризис не остановился. Через несколько дней Великий князь Николай Николаевич Младший совершенно неожиданно для всех поддержал Гучкова. И, со своей стороны, атаковал Сухомлинова, воспользовавшись столь удачным поводом. Ведь тот постоянно вмешивался в работу фронтов и фактически сковывал деятельность Главнокомандующего. Амбициозный Ник-Ник этого потерпеть никак не мог. А тут такой замечательный повод. И плевать, что он сам в немалой степени поспособствовал появлению тех недостатков армии, на которые обрушилась критика. Это оказалось совершенно не важно. Ведь козлом отпущения в сложившейся ситуации должен был стать совсем не он. За Главнокомандующим потянулись и другие генералы, направив в столицу депеши. Многочисленные. Они топили министра коллективно, организованно и с особой страстью. А тот же Ренненкампф пошел дальше и встал грудью за этого поручика, требуя его себе в штаб офицером по особым поручениям. И этот снежный ком с каждым днем усиливался. Все новые и новые силы подключались, втягиваясь невероятно амбициозным и энергичным Гучковым в это дело. Зазвучал голос Парижа, где деятельный Александр Иванович смог поведать людям, как зовут человека, остановившего немецкое наступление на столицу Франции. Отозвались и Великобритания, и Сербия с Черногорией, и Бельгия… Казалось бы – какая мелочь. Нужно ведь просто наградить поручика и закрыть вопрос. Но Государь прекрасно понимал, что чествование Максима Федоровича возможно только на крышке гроба Сухомлинова. Да, почитав материалы по делу этого Максима Федоровича, он согласился с фактом того, что этот молодой человек совершил действительно выдающийся подвиг. Но жертвовать министром ради поручика? Странная комбинация, на которую он не хотел идти. Впрочем, на этом проблемы не закончились. Удар пришел оттуда, откуда он его совсем не ожидал. Несколько дней назад доставили письмо от супруги, поведавшее про концерт, да с приложенными текстами песен. И Александра Федоровна уверяла: их автор – поручик, ибо никто никогда ранее их не слышал. Хотя юноша не признавался, стеснялся, видимо. Это немало озадачило Государя. А через пару дней пришло еще одно письмо. Огромное. Целая небольшая книга. И там его супруга, едва сдерживая эмоции, пересказывала очень странный разговор. А потом и мнение госпожи Гедройц, относительно лечения наследника. Она посчитала предложенную Максимом Федоровичем методику вполне разумной и реальной. Но требующей предварительных изысканий. Николай Александрович в тот день сидел раздавленный несколько часов кряду, переваривая эту информацию. На фоне всех этих новостей, депеша о том, что этот парень открыл способ полевого лечения гнойных ран показался Императору сущей нелепицей. Подумаешь? Раны лечит. Он тут уже столько всего наворотил, что на эти раны – плюнуть и растереть. И вот – совещание. Сухомлинов сидел бледный и затравленно смотрел по сторонам. Еще бы! Он прекрасно понимал свои перспективы. Напротив, в оппозицию, стоял Главнокомандующий. И сторона Николая Николаевича была полна людей, в то время как Сухомлинова поддерживал только Жилинский, обязанный ему своей карьерой. Император тяжело вздохнул и сел во главе стола. Последние надежды развеялись. Сейчас человека, которому он безраздельно доверял, станут уничтожать самым решительным образом. И он, судя по всему, помешать этому никак не сможет… Глава 9 5 ноября 1914 года, Царское Село Излечение Максима завершилось. Во всяком случае, госпитальное. Ему выдали комплект пошитой на него уставной формы, шашку и трость, потому что он все еще заметно прихрамывал на раненую ногу. Конечно, форма была хуже той, что ему шили в XXI веке. И ткань пожиже, и швы похуже. Но все равно – аккуратно и добротно. А главное – она сидела на нем изумительно. Портные явно знали свое дело. Кроме того, вернули личные вещи: часы, зажигалку, бинокль, портмоне с очень крупной суммой денег, ну и прочее за исключением гитары. Видимо, последнего сражения она не пережила. А также вручили приказ прибыть по некоему адресу в Петрограде для дальнейшего прохождения службы… Максим последний раз осмотрел себя в зеркале. Провел пальцем по самым тщательным образом выбритой щеке. И, удовлетворенно кивнув сам себе, покинул помещение. В этом госпитале ему предстояло сделать последнее дело… Татьяну он нашел в одном из переходов. Она держала в руке какую-то записную книжку и что-то черкала там карандашом. Достаточно громкая и уверенная поступь Максима привлекла ее внимание. Увидев приближающегося поручика, Татьяна улыбнулась и охотно отложила свои дела. – Я пришел попрощаться, – щелкнув каблуками, с ходу произнес он. – Меня выписали из госпиталя и предписали прибыть в Петроград. Полагаю, что мы с вами больше никогда не увидимся. Она вздрогнула от этих слов и с испугом взглянула на него. В то время как Максим смотрел на нее уверенно, открыто и смело. Никакой подобострастности. Никакой робости. Никакого заискивания. Полная уверенность в себе и своих силах. За эти дни Татьяне так полюбился этот взгляд… После конфликта с корнетом офицерское общество немало охладело к Максиму. Задевать боялись, понимая фатальность таких поступков. Но и в друзья больше не набивались. Этакая вежливая прохлада. А Таня не сторонилась его… скорее сама навязывалась. Во всяком случае, поначалу. Но уже через пару дней поручик втянулся и охотно проводил с ней все свободное время, что она могла выкроить для общения. Играли на фортепьяно. Гуляли по парку. Болтали, сидя в беседке или стоя в одном из переходов Царскосельского госпиталя. Много. О разном. И весьма увлекательно. Таня оказалась девушкой с широким кругозором и спокойно воспринимала все оговорки поручика. Да и его шутки девушку на полном серьезе веселили. Ей пришелся по душе тот налет цинизма, что имелся в таких необычных анекдотах Максима. Окружающие же, заметив это сближение, лишь многозначительно улыбались. Они-то уже насмотрелись на эти цирковые номера… Все дело было в том, что старшие дочери Александры Федоровны рвались в госпиталь не только из-за удивительного милосердия и патриотического рвения. И это тоже сказывалось, но все было куда интереснее. С одной стороны – госпиталь для них стал отдушиной от постоянного гнета материнской опеки. Суровой и строгой. Этакий глоток свежего воздуха, пусть и насквозь пропитанного лекарствами и продуктами жизнедеятельности больных. С другой стороны, и Ольга, и Татьяна прекрасно осознавали, что после огласки болезни их брата они стали «отрезанными ломтями» в аристократической среде. Общаться – общаются. Но сочетаться браком в рамках Павловского и Александровского законов они не могут. То есть болезнь Алексея обрекала их на смерть старыми девами. По закону. Конечно, какое-то сватовство происходило время от времени, но больше из вежливости, чем для дела. С третьей стороны – у них перед глазами был пример дяди Миши. Он ведь взял да и начхал на их августейшего папашу и женился на той женщине, которую любил. А Император поворчал несколько лет – и простил его. Поэтому, дорвавшись до Царскосельского госпиталя, обе старшие дочери Императора пустились во все тяжкие. Попытались, во всяком случае. Почему не вышло? Так просто все. Офицеры, особенно гвардейские, прекрасно знали, что это за девушки, и откровенно ссали лезть им под юбки. Не потому что не хотели. Нет. Просто опасались последствий. Им ведь могли и не простить такой выходки. Вот и ограничивались лишь платонической страстью. И если Татьяна держалась одного воздыхателя, ожидая момента, когда он наконец созреет, то Ольга работала методом перебора, порхая как бабочка от одного ухажера к другому, в надежде найти достаточно смелого… или глупого. В общем – та еще история была. Александра Федоровна прекрасно знала о похождениях дочерей, но не вмешивалась, с улыбкой наблюдая над их потугами. Ведь в ее представлении это все было совершенно безопасно… Смелость и дерзость. Именно эти качества Максима и убедили Татьяну так легко позабыть Маламу. А еще уникальная ситуация, при которой парень не знал, кто она такая. И не боялся. Вот и сейчас, заглянув в глаза парню, Таня растаяла. Может быть, она еще была юна и глупа, но ей безумно нравилось, когда мужчина смотрел на нее как на женщину, а не как на неприкасаемую Великую княжну… – Максим Федорович, – наконец сказала она, подавшись вперед… но осеклась, не зная, что сказать. А потом робко добавила: – Я вас чем-то обидела? – Нет, что вы! – Так вы наконец узнали, кто я такая… – убитым голосом произнесла она. – Танюш, вы – это вы. Кто ваш отец или мать, меня не волнует совершенно. Я даже не пытался это выяснить. Потому что мне с вами было легко и приятно проводить время, а не с вашими родителями. Вы красивы и умны. Да и при чем тут все это? – Серьезно? – переспросила Татьяна. – Вы действительно не знаете, кто я? – Нет. – О боже! – ахнула она, смотря на него удивленным взглядом. – Но тогда почему вы прощаетесь? Что случилось? – Я чужак и изгой. Во всяком случае, таким я себя чувствую здесь. Вы – единственный человек, который отнесся ко мне тепло и с интересом. Все эти дни я думал, что мне делать дальше, и пришел к выводу, что у меня нет будущего в России. Так что я, добравшись до Петрограда, подам прошение об отставке по состоянию здоровья. А потом покину Россию. Навсегда. – Максим Федорович! – воскликнула она, невольно подойдя слишком близко. – Почему вы так говорите? Это вздор! Поверьте – весь Петроград в восторге от вас! Да что столица? Вся Империя! – От меня? – горько усмехнулся Максим. – Я слишком внимательно читаю газеты, Танюш. Гучкову и Николаю Николаевичу нужно было свалить Сухомлинова. Справедливо свалить, ибо он тот еще балбес. Но я в их комбинации лишь пешка. Одноразовая пешка. Пошумят и успокоятся. Всем было бы намного лучше, если бы я умер от ран здесь, в госпитале. В России мне не сделать карьеры. Заклюют и затопчут. Ведь и Генеральный штаб от моих заметок не в восторге. Я же любимые этими пнями идеи генерала Драгомирова втоптал в ничтожество. Почти все генералы старого поколения станут нерушимой стеной на моем пути. Да и, пожалуй, Его Императорское Величество присоединится. Из-за Гучкова он станет испытывать ко мне самые пасмурные чувства. Мне здесь жизни нет. – Но вы нужны мне! – Вам? Я ворвался в вашу жизнь и наверняка многое перевернул вверх дном. К добру это или нет – бог весть. Но полагаю, что я принесу вам больше вреда, чем пользы. Как я уже сказал Павлу Карловичу Ренненкампфу, я – гарантированные неприятности. Слишком деятельный. Слишком дерзкий. Слишком прямой. В России это ни к чему хорошему не приведет. Здесь успеха достигают лишь тишком да связями. Я же никто и звать меня никак. Но я не хочу прозябать. Я хочу славы и больших свершений. Мне здесь тесно и душно. – И куда вы хотите уехать? – упавшим голосом спросила она. – Я пока не решил. Возможно, в Новый Свет. Там много возможностей для таких людей, как я. – Если бы я попросила вас остаться… вы бы дали мне слово? – Танюш, зачем вы хотите меня мучить? Я не Малама. Вздохами любить не умею. А взять вас в жены не могу. У меня ни кола, ни двора и проблем – что семечек в арбузе. – Я прошу вас, не уезжайте из России! – Я подумаю, – ответил Максим, заглядывая Татьяне в глаза и чувствуя какое-то смятение и неловкость. Пауза немного затянулась. Пора было уже и что-нибудь вякнуть. Поэтому поручик выдал первое, что ему пришло в голову: – Поцелуемся на прощание? – Что? О… но здесь ходят люди. Мне, право, неловко. Максим окинул взором коридор. Прямо сейчас здесь никого не было. Однако действительно регулярно кто-то проскакивал. И тут взор его уцепился за подсобку. Он уверенно взял Таню за руку и потащил туда. Точнее, повел, потому что она ни в коей мере не сопротивлялась. Занырнули внутрь. Прикрыли дверь. И, не медля более ни секунды, поручик крепко обнял девицу, плотно прижимая к себе. Под «хламидой» сестры милосердия обнаружилось стройное и весьма приятное на ощупь тело. Он поцеловал ее в губы, страстно и истово, насколько мог. Заглянул в глаза. И с радостью обнаружил там массу светлых эмоций. А лицо Татьяны осветила улыбка. Поэтому он скинул с нее платок с накидкой и стал покрывать обнажившуюся шею и плечи страстными, горячими поцелуями. Это продолжалось минут пять, не меньше… потому что оказалось и ему приятно. Ее кожа была такая нежная… такая аппетитная… ее так хотелось целовать… Завершив, он чуть отстранился, все еще плотно прижимая девушку к себе. Ее руки оплелись вокруг его шеи, а крепкая эрекция, прекрасно ею ощущаемая, ничуть не смущала. Глаза расширены и полны восторга. Дыхание прерывисто. Губы чуть приоткрыты и словно тянутся к нему… Секундное размышление. И он принял решение. Разведка боем прошла успешно. А значит, пора дать генеральное сражение! И он лезет к ней под юбку. Но никакого отпора не получил. Она сдалась без боя, став такой покладистой и податливой в его руках. Максим тихо зарычал от предвкушения и… Спустя минут пятнадцать дело было сделано. Татьяна улыбалась, а поручик со смешанными чувствами пытался осознать – что же он натворил. Ладно секс. Но ведь Таня оказалась девственницей… Первой, к слову, в его жизни. Обычно ему попадались более опытные девицы. Об этом он как-то не подумал. Да и, если честно, он вообще ни о чем не мог думать в тот момент. Давно у него не было женщины. Изголодался. Мысли в голове прыгали пьяными мартышками, поэтому он решил подумать об этом происшествии потом, как успокоится. Тем более что его женщина выглядела так заманчиво. И желание вновь стало закипать в нем. Но нет. Он удержался от повторения, понимая, что ей это вряд ли сейчас доставит удовольствие. Как можно более галантно ухаживая, он помог ей одеться. Собрался сам. А потом они вышли, оставив на мешке с постиранным сменным бельем характерное кровавое пятно. Тихо и молча они прошли до крыльца, где поручика уже поджидала пролетка, дабы доставить к вокзалу. Остановились. Взглянули еще раз друг другу в глаза. – Что же мы натворили… – тихо шепнул Максим. Девушка же, уже никого не стесняясь, прижалась к нему, обняла за шею и, заглянула в глаза: – Пообещай не уезжать… – произнесла она, перейдя с ним на «ты». – Обещаю, – после достаточно долгой паузы ответил поручик. Ему жутко не хотелось сковывать себя обязательствами. Но… устоять перед ее взглядом, особенно после того, что между ними произошло, он не смог.