Целоваться прилюдно они не стали. Ну да и этих объятий хватило, чтобы все, находящиеся на крыльце, малец охренели… Глава 10 7 ноября 1914 года, Петроград Максима Федоровича сопровождали на всем протяжении пути до Петрограда, буквально передавая из рук в руки. Поручик отмалчивался и был довольно хмур. В разговоры с ним особенно не лезли, видя дурное настроение, так что он смог успокоиться и подумать над своим поведением. Точнее, очередной выходкой. С одной стороны, Таня ему вполне нравилась. Любовь не любовь, но с ней ему было хорошо. Она понимала его юмор, немного грубоватый и излишне циничный для этих лет. Да и вообще оказалась с ним на одной волне. С другой – все, судя по всему, было плохо. ОЧЕНЬ плохо. Максим отказался от обезболивания наркотическими средствами сразу после того странного разговора[40]. И теперь, в немалой степени протрезвев и погасив эмоциональные скачки, вызванные отказом от наркотиков, смог уделить ситуации больше внимания. И чем дольше он думал, тем дурнее ему становилось. Тут и реакция ее мамы на сведения о лечении Алексея. Такого пронзительного взгляда он никогда в своей жизни не видел. Даже в очереди в туалет. Тогда он не придал этому особого значения. А сейчас… он понял, что это неспроста. А «подружка» Ольга? Подружка ли? Да и все эти странные взгляды и ужимки окружающих, что на концерте, что после. Зависть? Нет. Отнюдь. Офицеры смотрели на него со смесью усмешки и жалости. А реакция самой девушки? Почему она так расстроилась, узнав о том, что поручик узнал про ее происхождение? Явно же не простая селянка. Чего же тогда? Стесняется? Вряд ли. Скорее боится, что родители помешают и вмешаются, и отгонят от нее эту «блохастую дворняжку» в лице Максима. Или он сам, осознав всю сложность положения, убежит, поджав хвост. Наш герой напряженно думал, прокручивая в голове все эти детали. И чем больше уделял этому вопросу внимания, тем сильнее ему становилось не по себе. Потому что он начинал догадываться о том, кому он залез под юбку. Конечно, все было не так однозначно. При личном общении Татьяна обходила все вопросы о семье, а люди вокруг ему ничего не говорили, полагая, видимо, что он и так все знает. Расспрашивать же напрямую, в такой обстановке, он не решался. Что же до косвенных признаков, то и с ними была беда. Парадных портретов Великих княжон он не видел, фотографий из будущего не помнил, а те уродства, что, как правило, печатались в местных газетах, никуда не годились. То есть годились, конечно, но по ним можно было опознать добрую половину Петрограда. И необязательно женскую. С Александрой Федоровной выходило лучше. Но не сильно. Парадный портрет, увиденный в Зимнем дворце, запечатлел Императрицу совсем юной, едва ли старше той прелестницы с фотографии, запомненной им в будущем. Так что никаких доказательств своих измышлений он не имел. Лишь подозрения. Надеясь, что со временем все окончательно прояснится. – Максим Федорович, – спросил его капитан на вокзале в Петрограде. – Вы бледны. С вами все хорошо? – Все прекрасно, – кивнул поручик. – Я две недели назад отказался от лекарств, снимающих боль, и нога иной раз беспокоит. Но не сильно. – Вы уверены, что все хорошо? – Вполне. Дел никаких в тот день не решали. Просто отметили факт прибытия и отпустили до утра. Но ушел поручик недалеко. Его «приютил» тот самый капитан. Дескать, гостиницы переполнены, и он как благородный человек не может пройти мимо беды Максима Федоровича. Да и куда ему с раненой ногой? Почему нет? Вечером посетили ресторан. Покушали. Выпили по рюмочке. Немного поговорили о малозначительных вещах. Петрограда еще не коснулась война, поэтому он был милый, приятный, ухоженный и весьма изящный. Во всяком случае, его центральные районы. Что там на рабочих окраинах – бог весть. Но тут было все замечательно. Переночевали. Очень тщательно привели себя в порядок и поехали по делам – на ковер к начальству. Однако вместо того, чтобы заехать во вчерашнее заведение, они покатили по Невскому в сторону Генерального штаба. Это поручика немало напрягло. Он прекрасно понимал, что в то заведение ему путь заказан. Если уж умницу Головина всякие там Бонч-Бруевичи[41] и прочие вредители сожрали, то его и на порог не пустят. Слишком явным новатором он выглядит, диссонируя с духом «этой богадельни». Но, минув арку Генерального штаба, пролетка покатила дальше. – Куда мы едем? – поинтересовался Максим, продемонстрировав некоторую нервозность. – В Зимний дворец. – Мне было предписано явиться по другому адресу. Как это понимать? – Вас хочет видеть Его Императорское Величество. Поручик побледнел. Но возражать не стал. На фоне его переживаний о генитальном терроризме, этот внезапный вызов к Императору выглядел очень несвоевременно. Но в бега он не подался. Все было слишком неочевидно. Мало ли? Тем более что он действительно не знал наверняка, является ли Татьяна Николаевна Великой княжной. А если и так, то вряд ли удалось столь быстро все выяснить и доложить наверх. Бегства же его никто не поймет. Да и всегда успеется, чай, не в кандалах ведут. Подъехали. Выгрузились из пролетки. Вошли в холл. Капитан сдал Максима какому-то поручику лейб-гвардии. Немного повертелись перед зеркалом, приводя внешний вид после дороги в порядок. Поднялись по лестнице на второй этаж. Вошли в галерею 1812 года. Остановились, не доходя до дверей у караула, где их уже ждали. Лейб-гвардеец доложился полковнику, тоже совсем не армейскому. Тот подошел ближе и осмотрел Максима Федоровича с головы до ног. Все. Вообще все. От блеска качественно надраенных сапог до чистоты бритья и посадки мундира. Но поручик старался, придраться было не к чему. Полагал, что придется предстать перед возможным начальством. Вот и не хотел ударить в грязь лицом. Об Императоре и не помышлял. Однако все одно – пригодилось. Минуты две пытливый взгляд лейб-гвардейского полковника изучал поручика. После чего он удовлетворенно кивнул и произнес: – Следуйте за мной. А потом развернулся и пошел вперед, нырнув в правую дверь. Максим тяжело вздохнул. Вручил лейб-гвардии поручику свою трость, нисколько не заботясь о ее судьбе, и, собрав волю в кулак, двинулся за полковником чеканным шагом. Было больно. Но он уже догадался, зачем его пригласили. И что там, в Георгиевском зале Зимнего дворца, судя по гулу шепотков, уже собралась целая толпа народа. А значит, что? Правильно. Нужно производить впечатление. Вошел. Весь Большой тронный зал был заполнен людьми, стоящими по левую и правую стороны от просторного прохода в центре. Максим выдвинулся вперед и остановился на указанном ему месте. Вытянулся по стойке «смирно», удерживая головной убор в правой руке, а левую опустив на рукоятку уставной шашки. Его широкие плечи хорошо тренированного тела были расправлены и производили самое благоприятное впечатление. Равно как и выбритая голова. Вся. Он не носил ни усов, ни бороды, ни бакенбард. Даже сверху волос не имелось – тщательно выскобленная кожа сверкала. Но ему этот образ шел – его волевое лицо с правильными чертами и идеальной геометрией черепа напоминало скульптуру. Что в сочетании с крепкой «рамой» выгодно отличало на фоне остальных офицеров… Император сидел на троне и задумчиво рассматривал странного поручика. Ни радости в глазах Максима, ни восторгов. Спокойный. Уверенный в себе. Даже слегка хмурый и словно бы чем-то недовольный. Вроде как оторвали от дела всякой суетой. Награждение начали издалека. Точнее, с фундамента, без которого не было никакой возможности оформлять приказы. За неимением возможности установить личность потерявшего память поручика, ему решили присвоить фамилию. Если бы не было такого резонанса, обошлись бы чем-нибудь банальным вроде «Непомнящего» или «Беспамятного». Но все вышло куда как интереснее. Дело в том, что светлейший князь Иван Николаевич Меншиков-Корейша[42] в свои сорок восемь лет был хоть и женат, но бездетен. То есть с его смертью род Меншиковых должен был угаснуть. Вновь. Не прошло и поколения. Впечатленный подвигами поручика, светлейший князь подсуетился, заявив, что такой офицер сможет лучшим образом продолжить славные традиции его семейства. И походатайствовал об усыновлении. Тем более что Максим имел с ним определенные сходства как по лицу, так и по конституции. Такой же крепкий и широкоплечий, только ростом выше. Не копия, конечно, но поставь рядом и скажи, что отец и сын – никто и сомневаться не станет. Очень удачное в этом плане обстоятельство. От такой новости поручик мысленно выругался. Грязно. Становиться «Корейкой», как он мысленно себя окрестил, он совсем не желал. Но обошлось. Согласно зачитанной «бумажке» Максим наделялся усеченной фамилией «Меншиков», за ним признавалось право потомственного дворянства, но без титулов. Разве что герб пожаловали, но тоже усеченный – в виде кусочка оригинального княжеского варианта – восставший красный лев на серебряном поле. Этот образ как нельзя лучше подходил под характер парня. Однако без острых нюансов не обошлось. Отчество поручику поменяли, назвав Ивановичем. По нормам усыновление это было совсем необязательно. Особенно при сознательном возрасте человека, принимаемого в семью. Поэтому для всех окружающих данный «акт усыновления» выглядел более чем забавно. С одной стороны, сыну передавалась лишь часть фамилии и герба. Так обычно поступали с бастардами. С другой стороны, немалое внешнее сходство, только закреплявшее дурные мысли. С третьей – возраст. Максиму по документам усыновления поставили день рождения 12 августа 1889 года с именинами в честь Максима Грека. То есть Ивану Николаевичу в момент рождения парня было двадцать четыре года. Лихой гусар Сумского полка[43], гуляка и мот вполне мог заделать ребеночка на стороне. Так что формат усыновления был весьма и весьма любопытен и отчаянно напоминал неловкую попытку узаконить собственного ребенка, нагулянного на стороне. А значит, пойдут слухи и Максима Ивановича за глаза повсеместно будут считать бастардом, гадая, кто его мама. Конечно, по законам Российской Империи на усыновление требовалось и согласие Максима. Но если уж «бумажку» подписал сам Государь, то это было совершенно лишним. Видимо, Иван Николаевич нашел подход к Императору и убедил его в том, что он его незаконнорожденный сын. Иначе вряд ли бы удалось провернуть дело именно в таком формате. Дальше оказалось еще интереснее. Было оглашено, что после демонстрации высочайшего уровня выучки в боевой обстановке и выборочной проверки знаний Максиму Ивановичу Меншикову было велено подтвердить выпуск по высшему разряду из Николаевского военного училища[44]. «А вот это подарок так подарок!» – подумал парень, прямо посветлев лицом. В сочетании с очень своевременным усыновлением это решало все проблемы легализации. Он теперь был не хрен с горы, а вполне определенный крендель. Сама по себе вот такая выдача «корочек» – явление экстраординарное. Так не поступали. Однако если этого не сделать, то возникнет масса неудобных вопросов. Например, о том, какого лешего этот дивный мальчик бегал в форме поручика. Тут либо под трибунал его вести, либо «восстанавливать» корочки, подтверждая уровень образования. Максим был хоть и искренне обрадован, но не сильно удивлен. Чего-то подобного он и сам ожидал. Да. Смутило вручение корочек именно Николаевского кавалерийского училища. Но, по здравом размышлении, он понял – выбора-то особого и не было. Весь его рейд – хвалебная ода апокрифической кавалерии. То есть с родом войск нет никаких сомнений. А училище? Так и тут никак вариантов. Где еще мог учиться столь эпичный герой? Правильно! Там же, где почти все Романовы обучались. Не выбрать Николаевское кавалерийское училище в данной ситуации означало унизить большую часть мужской половины Августейшей фамилии. Что глупо и недальновидно. Закончив с формальностями, перешли к самому зрелищному и интригующему этапу – вручению «побрякушек» лично Императором. Сначала за уничтожение маршевой роты противника ему выдали орден Святой Анны IV степени на заранее изготовленной уставной шашке с «клюквой». То есть Аннинское оружие. Потом навесили Станислава III степени за разгром встречным боем кавалерийского эскадрона и Анну III степени за ликвидацию батареи гаубиц. Да не простые, а с мечами и бантом, что говорило о награждении за непосредственное участие в бою. Ведь простыми «мечами» могли и военных чиновников за дела в тылу порадовать. Ну и в качестве вишенки на торте Император повесил ему белый крестик ордена Святого Георгия IV степени, поздравив с производством в штабс-капитаны. Этим было отмечено уничтожение штаба корпуса и захват германского корпусного генерала в плен. И Максим напрягся в предвкушении. Все дело в том, что лимит наград, полагавшихся ему в рамках традиции Российской Империи, оказался исчерпан. Медальки для солдат и унтеров обер-офицеру давать было нельзя, а для более высоких орденов – чинами не вышел. Оставалось, по сути, только золотое оружие «За храбрость». Но, несмотря на то что оно официально относилось к знакам отличия ордена Святого Георгия, ценилось много ниже любого из орденских крестов. И вручать его в качестве замены собственно ордена было, мягко говоря, странно. Ситуация усугублялась еще и тем, что даже за первый рейд его не отметили полностью, упустив приличное количество важных эпизодов. И то – все награды кончились. А тут еще и за второй рейд что-то отсыпать нужно. Но он зря переживал. Всеобщая истерия, созданная вокруг его фигуры, и эпичность подвига заставили презреть многие условности мирного времени. Да и самодержец на то и самодержец, чтобы иметь возможность нарушать правила там и тогда, когда считает нужным. Особенно в такой обстановке. – За уничтожение двух стратегически важных мостов и воспрепятствование подхода подкреплений к германской армии Максим Иванович Меншиков награждается орденом Святого Станислава II степени! – огласил мужчина, читающий приказ. – С мечами[45]. Зал зааплодировал. А Император повесил на шею Максима орденскую ленту с наградой, которую обычно ниже капитанского чина не вручали. А следом и еще одну «капитанскую товарку» – за разгром эшелона с батальоном пехоты. Раз. И на его шею «упала» лента ордена Святой Анны II степени с мечами. Далее начали зачитывать приказ, повествующий о встречном бое с кавалерийским дивизионом при батарее. В красках и деталях. Особенно подчеркнув, что в отряде Максима Ивановича насчитывалось два десятка человек. А он сам, несмотря на три пулевых ранения и контузию, смог забраться в грузовик и, лично управляя им, таранить орудие противника, приведя к молчанию. Формально – классика георгиевского подвига. Но такими наградами не разбрасывались. Ведь и за первый рейд, если по совести смотреть, пять орденов Георгия можно было дать. Что не шло ни в какие ворота. Так и тут, вместо еще одного белого крестика, выдали поручику подполковничий орден Святого Владимира IV степени с мечами и бантом. Навесили «висюльку». А потом «махнули, не глядя» его Аннинскую шашку на заранее изготовленную георгиевскую с надписью: «За храбрость» и «клюквой» Святой Анны на эфесе. То есть дополнили орден золотым оружием, подтягивая его значимость. Но и это еще не все! Оставался самый значимый подвиг – разгром штаба армии и захват в плен сразу двух генералов: командующего армией и начальника его штаба. Орден Святого Георгия III степени ему выдать не могли, в силу того, что его присуждала только Дума и только офицеру не ниже штаб-офицерского чина. То есть подполковнику минимум. Конечно, можно было бы и продавить это решение. Причем без особенных проблем. Абсолютная монархия имела немало преимуществ в этой ситуации. Но Император решил поступить иначе: – За уничтожение штаба 8-й германской армии, захват ценных документов, командующего армией и начальника штаба армии наградить Максима Ивановича Меншикова орденом Святого Владимира III степени с мечами и произвести досрочно в звание – капитана с установкой старшинства в два года[46].