– Ты зверь, – проговорила она, в ее голосе послышался страх. – Ты зверее всех зверей!.. Ты сломал ему руку с наслаждением, я все видела!.. Я вошел в гостеприимно распахнутые двери кафе, зал освещен ярко, ненавижу эти якобы романтичные полумраки, за спиной простучали каблуки Ингрид. – Да, – ответил я, – мне тоже так показалось. Похоже, то ли еще не гуманист, то ли уже не гуманист. Как думаешь? – И, – договорила она тем же потрясенным голосом, – как молниеносно!.. И просто, будто соломинку… Я присмотрел свободный столик, здесь готовят и принимают, как добрых друзей, скромно и ненавязчиво, Ингрид села рядом и покосилась с недоверием, будто и ее то ли стукну, то ли укушу. – Что-то нашло, – повторил я. – Какое-то первобытное бешенство. Силы в это время почти удесятеряются. Наверное, ты так подействовала? – Я так тебя разозлила? – Ты меня всегда злишь, – ответил я. – У тебя такие сиськи, а ведешь себя так, будто их у тебя нет вовсе!.. За это убить мало. – Как я всех вас ненавижу, – прошипела она. – Доктор наук, профессор!.. А на самом деле просто самец, дикий и примитивный! К нашему столику заспешила официантка, Ингрид умолкла, а я быстро продиктовал заказ и повернулся к боевому сотоварищу. – Да, что-то есть такое-эдакое… Вот войдем в сингулярность… Она почти выкрикнула шепотом: – Как же ты достал своей сингулярностью! Да не будет никакой сингулярности!.. Ты посмотри по сторонам!.. Не видишь, что творится? Какая на хрен впереди сингулярность? Я покачал головой. – Сингулярность неизбежна. Ее творит сама вселенная, постоянно развиваясь от простейших частиц, дальше звезды, галактики, усложнение структуры пространства, и наконец сингулярность, что тоже не конец, для вселенной это только начало разбега… Но для нас, плесени на поверхности планеты, это конец. – От плесени слышу, – отрезала она. – А-а, врубилась! – Зануда, – сказала она. – Не понимаю тебя. То вроде бы напыщенный доктор наук, сплошная одухотворенная святость, то вот это… Да что с тобой? Я зябко передернул плечами. – Ощущение большой беды. Как будто из глубин галактики надвигается нечто исполинское и очень опасное. Вселенная тоже может болеть, не знала?.. – То вселенная, – возразила она, – а то мы. Может быть, она и человечество создала для защиты от болезней и всего-всего? – Вроде иммунной системы? – Ну да, ты же медик, формулируешь точнее. – Мы еще слишком слабая защита, – ответил я. – Честно говоря, вообще никакая. Но лет через сто защитим галактику, а через двести и вселенную… Официантка, продолжая улыбаться, будто слышит наш разговор, принесла на подносе несколько тарелочек с фирменными блюдами. Я втянул запах и ощутил, что да, спасем не только вселенную, но и весь гигамир, где вселенных больше, чем песчинок на всех пляжах мира. – Догадываешься, – спросила Ингрид, – зачем я тебя перехватила? – Влюбилась, – предположил я. – Да я скорее в крокодила влюблюсь! – Ну и вкусы у современной молодежи, – сказал я с укором. – Совсем с этой политкорректностью сдвинулись. Так чего, колись. А то я в женском методе мышления не совсем, у нас Гуцулов спец по простейшим, могу познакомить… – О тебе идут дебаты, – шепнула она. – В Генеральном штабе, а потом перекинулось даже в Министерство обороны. Сразу скажу, почти все за то, чтобы твоему отделу дать полномочий еще больше. Но… – …но командовать им самим, – вставил я. – Так? Она аккуратно резала бифштекс, придерживая кусок мяса вилкой, на меня не смотрела, но по тому, как напряглось ее лицо, заметно, мое замечание задело за живое. – А ты как хотел? – отрезала она. – Сама знаешь. – Так не получится, – определила она. – А как хотят они, – ответил я, – не подходит мне. – Жизнь, – сказала она, – это компромисс. Не помню, кто сказал. Получится где-то посредине. От чего-то придется отказаться им, от чего-то тебе… Ты ешь, мясо стынет быстро. – Потому что я ем, – ответил я, – а ты глотаешь, как утка. В Генеральном штабе, где все еще изучают тактику применения боевых слонов, с которыми Ганнибал нанес поражение Риму, до сих пор не поняли, что мир меняется настолько стремительно, что даже танковые заводы пора закрывать за ненадобностью! Потому, Ингрид, уж извини, но из-за таких компромиссов вся планета вот-вот накроется медным тазом. Она взялась за чашку с горячим кофе обеими руками, на меня взглянула поверх края испытующе и недоверчиво. – И уступать не намерен? – Ни на дюйм, – отрезал я. – Как нельзя быть немножко беременной, так и нельзя допускать… ну как тебе на пальцах для доступности… В общем, выпустить из лаборатории миллиард смертельных вирусов или только одного, разницы нет, понимаешь?.. Через десять минут из одного вируса получится тот же миллиард. И они будут множиться, пока будут находить корм. Она медленно и чисто механически прожевала отрезанный кусочек, на меня не смотрит, плохой признак. Я ел молча, она сказала наконец задумчиво: – Беда еще в том, что ты не силовик, у тебя даже склад мышления другой… – Ну-ну? – Насколько я знаю, – продолжила она тем же прокурорским тоном, – высокий интеллект вовсе не означает присутствие высоких моральных принципов. Скорее, наоборот, не так ли? Я подумал, кивнул. – Бесспорно. Чтобы совершать открытия, мозг должен быть свободен от догм. – Вообще? Я продолжал тем же профессорским голосом, сам осознавая, что для простого человека, а силовики не могут быть не простыми, звучит занудно: – От любых вообще. Моральных, этических, социальных, кастовых, корпоративных… Потому писатели, к примеру, пьют больше и чаще слесарей, курят и развратничают… хотя теперь не существует даже такого слова, однако потребность в диком и разнузданном разврате заменили разнообразием в наркоте, поисками в сексе, опасными играми, извращениями… – Вот-вот, – прервала она, – только на писателей не кивай. Ишь, удобная мишень. Ученые такие же, только не так на виду. У вас тоже мозги… без моральных принципов. Я сказал мирно: – Договаривай. Судя по пупырышкам на твоих руках, ты увидела меня в каком-то из сексуальных маньяков? – А у тебя есть другие объяснения? – отпарировала она. – Ты же совершенно не признаешь над собой контроля. А без этого просто не может быть общества. – Контроль над наукой? – спросил я. – Понимаешь, коня можно привести к водопою силой, но заставить пить не получится…. Так и с наукой. По приказу не делают открытий. Либо буду свободно работать на родную страну… пусть даже в ГРУ, я же признаю острую необходимость в такой организации контроля на данном этапе развития общества… во как задвинул!.. либо буду так же свободно, как и хочу, работать в научно-исследовательском Центре Мацанюка. Она покачала головой. – Никто не будет ради тебя ломать систему. Будь реалистом. – Ты так полагаешь? – спросил я. – Системы ломали, начиная с первобытно-общинного. Систем было столько, что можно перечислять до утра, а ты вообще-то даже не о системе, а крохотном ее пятнышке. И хочешь, чтобы все оставалось неизменным, несмотря на резкие перемены в обществе!.. Нет уж, если я вижу, что впереди, и это мне нравится… надеюсь, продолжать не надо? Она помолчала, глядя крупными глазищами, как я расправляюсь с бифштексом. – Ты слишком… независим, – произнесла она уже тише и не таким агрессивным голосом. – Нельзя жить в обществе и быть от него независимым. Потому у меня… – Недоверие? Она покачала головой. – Хочу, чтобы недоверия не было у других. – Пусть другие о своих делах и заботятся, – предложил я. – Ингрид, я вижу твою настороженность и твое, давай уж по-честному, недоверие. Если что не так, скажи. Я все отвечу. Только, предупреждаю, недоверие… эта штука обоюдная. Если буду чувствовать его к тебе, могу просто воздержаться от работы с тобой. Прости за откровенность. Она запнулась, во взгляде вспыхнуло чуть ли не бешенство, но не разгорелось, а осталось вот такое, жестко контролируемое. Никто не станет работать с напарником, которому не доверяет или который не доверяет ему, так что мой ответ предельно ясен. Ничего личного, таков кодекс как моральный, так и уставно-служебный. – Ты груб, – проговорила она, сдерживая в себе нечто недоброе, – никто со мной так не говорил! – Правда? – спросил я. – А у тебя были напарники?.. И сколько держались?.. День-два?.. Ладно, Ингрид, мне пора идти… и работать, а не. Захочешь извиниться, могу выслушать. Но извинения должны быть не ля-ля для формы. Я оставил деньги на столе и покинул кафе, выказывая всем видом, что глубоко возмущен, хотя на самом деле, если честно, никакого возмущения. Мысли и эмоции Ингрид как на ладони, все типично, но все равно такое спускать нельзя, если хочет работать со мной. У нее сильный характер, всех нагибает и заставляет работать под собой, и хотя я не против работать под начальством женщины, какая вообще-то разница, но я против того, чтобы работать под нажимом менее развитого интеллекта. Конечно, это я в самом деле задвинул, никто Ингрид надо мной не ставит, это я в принципе, почему бы не работать под началом, скажем, Марии Склодовской-Кюри, будь она такая, как на портретах и в официальной биографии, но мы, ученый люд, знаем, что все ее открытия сделаны в содружестве с мужем, гениальным химиком Пьером Кюри и Анри Беккерелем, а после смерти мужа работала с великим химиком Андре Дебьерном, и ни одного дня самостоятельно, однако Нобелевскую премию надо было дать женщине для поощрения равноправия, сейчас бы дали негру, если бы нашли хоть одного среди работающих в такой области.