А тут – любовь, семья, уют дома, вся будущая жизнь. И сравнивать нечего, каждый понятно что выберет. Еще Ляля вдруг осознала, что боится за будущего ребенка: а вдруг ему (или ей) передастся этот ужас, этот алкоголизм? Что тогда? Наверное, надо как-то сразу воспитывать его, неустанно, с раннего возраста говорить о вреде, о том, что пить нельзя, показывать пример трезвости. Много роилось мыслей в ее бедной голове. Она думала, уверена была, что от нее все зависит, что все можно поправить, изменить. На этой молодой уверенности и держится, наверное, мир человеков. Утром Артем со слезами на глазах каялся, просил прощения. Он предлагал ей придумать любое наказание: он готов был из окна выброситься, на полу в прихожей спать, готов был… на все… Вот что она скажет, на все то и готов. – Только поклянись, что не будешь пить! – улыбалась уже Ляля. – Твердо-твердо, в последний раз. Иначе потом мы расстанемся. Ты не видишь себя в эти моменты. Это ужасно. – Да, я понимаю. Это чудовищно. Я клянусь, Лялечка, любимая. Клянусь. Жизнью своей клянусь. Прости меня, пожалуйста. Разве можно тут не простить? Конечно, она простила. И снова началось счастье, любовь. Тем более подтвердилось, что они уже не просто муж с женой, а будущие счастливые родители. Оба парили на седьмом небе от счастья. Месяц прошел в образцовой любви, согласии, обоюдной заботе, мечтах, планах, трудах. Ляле повезло с работой. Ей, молодой переводчице, доверили трудиться над книгой знаменитого и популярного американского автора. Так удачно сложились обстоятельства, иначе в жизни бы ей такого заказа не видать. Труд ее прекрасно оплачивался. Никому дела не было, беременна ли переводчица или нет, хоть рожай одного за другим. Главное: работу выполни в оговоренный срок. Идеальное стечение обстоятельств. Артем старался в своей больнице, набирался опыта, набивал руку на не очень сложных операциях. Хорошая, осмысленная жизнь. Что еще надо? Но не бывает же, чтобы все шло хорошо бесконечно. Это Ляля уже начала осознавать. И даже слегка побаивалась. Ведь если опять случится с Артемом то самое ужасное, придется непременно выполнять обещанное: расставаться. Ей даже подумать об этом было страшно: уж очень хорошо им жилось вдвоем, уж очень большое взаимопонимание царило между ними. Могли полночи проговорить о прочитанной книге, о том авторе, которого она переводит, или о больных Артема. Ясное дело, гром опять грянул. Да еще какой! Ляля, кстати, в какой-то момент почувствовала тянущую тревогу. Будто силы кто-то высасывал из души. С одной стороны, она понимала, с чем связана ее тоска и внезапная слабость. С другой же стороны, все ее существо отказывалось прислушиваться к предчувствию. Однако она в тот раз, ожидая мужа с работы, почему-то оделась как для выхода на улицу и приготовила сумку с небольшим количеством одежды и других необходимых вещей. Предчувствие, к величайшему сожалению, не обмануло. Уже по тому, как муж открывал дверь, стало ясно, что предстоит расставание. Гнать Артема Ляля не собиралась. Решила: пусть побезумствует в одиночестве. Ножи и другие острые предметы убрала в шкаф, заперла, а ключ спрятала в надежном месте. Она намеревалась уехать на дачу, там спокойно поработать, отоспаться, а потом вернуться домой, в свободную уже от Артема квартиру, так как пришла ему пора понять: она не шутила, обещая расставание. Он не дал ей выйти за дверь. Прямо с порога начал кричать, глаза налились кровью. Слова запоминать не стоило, ведь в ней жил маленький человек, которому нельзя начинать жизнь с таких слов собственного отца. Ляля просто подхватила сумку, стараясь все же оказаться на лестнице. – Стой, гадина! Стой! Ненавижу! Я вас всех ненавижу! – Опомнись. Ты потом пожалеешь! – не удержалась Ляля. И тогда он стал ее душить. Схватил ее шею своими сильными пальцами и по-настоящему сдавил. Ляля захрипела, теряя сознание. Почему он не додушил ее тогда? Она упала. И как раз пронзительно зазвонил телефон в прихожей. Артем побежал на звук, разбивать проклятый аппарат. В это время Ляля, гонимая желанием выжить, каким-то чудом выползла на лестничную клетку и ухитрилась захлопнуть за собой дверь. Сумка оказалась при ней. Оказывается, она судорожно вцепилась в нее во время нападения мужа. Ляля с трудом вспоминала, как добралась до вокзала, как села в электричку, как шла от станции к своим. Все плыло перед глазами. Она пережила такой невероятный испуг, что ни минуты не сожалела о расставании с некогда любимым человеком. Жива осталась – и слава богу. Родители буквально онемели, увидев дочь с синяками на шее, с дорожной сумкой… Скрывать что бы то ни было уже не имело смысла. Ляля рассказала все. В это трудно, почти невозможно было поверить, но пришлось. – Я его посажу, – пообещал отец. – Он у меня, поганец, от наказания не уйдет. – Ему лечиться надо. Он же хороший парень, но вот ведь что творит, – страдала мама. Ляле хотелось только улечься, почувствовать себя в безопасности. И все. Больше ей не хотелось ровным счетом ничего. Ах да! Еще ей мечталось никогда-никогда больше не видеть Артема. Ну, чтобы он проснулся, вспомнил, что творил, сообразил, что она к нему не вернется, и уехал бы к своим папе-маме навсегда. Чтоб не было больше выяснений отношений, обещаний, всех этих «прости, я клянусь, что больше никогда…». Она теперь понимала цену всем этим его словам. Если смотреть правде в глаза, плевать ему было на все и на всех, кроме собственных низменных желаний и побуждений. Если человек знает, что из-за чего-то может превратиться в дикого бешеного зверюгу, уж наверное, ему имеет смысл обходить это «что-то» за километр. А не вливать в себя. Почему-то диабетики не едят сладкое и мучное, понимая, как в противном случае им будет худо. Находят силы отказаться. Ради собственной жизни. И если человек не отказывается, значит, это, именно это, причиняющее окружающим страшное зло, и есть для него самое-самое главное, самое дорогое. Он предпочитает от жены отказаться, от не рожденного еще ребенка, от спокойной доброй семейной жизни, но не от выпивки. О чем тогда говорить? Ляля лежала, заботливо укрытая любящей мамой, и радовалась, что сейчас среди своих. Отец наскреб пятнашки на телефон (из загородных автоматов звонили на пятнадцатикопеечные монетки) и пошел к дачному правлению звонить родителям зятя. Он это дело так оставлять не собирался. Пусть отвечают за сыночка, если такого вырастили. Ляля не возражала. Она вообще все воспринимала как в полусне. Папа вернулся довольно скоро: очереди у телефона в этот раз практически не было. Дозвонился с первого раза, без срывов. Разговор с матерью Артема состоялся. Странный какой-то разговор. Она как бы ничего не понимала. Будто бы впервые слышала о том, как ведет себя сын, напившись. – Такого прежде за ним не замечалось! – строго и холодно отрезала свекровь поначалу. – Это вам лучше у дочери своей спросить, что послужило поводом. Папа Лялин опешил. Но вспомнил синюю шею дочери и быстро взял себя в руки. – У моего ребенка мне спрашивать нечего. Мне достаточно того, что я увидел. И вот о чем я попросил бы вас: заберите своего сына из нашего дома. И если он еще раз приблизится к Ляле, я не посмотрю уже ни на правила приличия, ни на Уголовный кодекс. Снесу ему башку. Поэтому лучше разберитесь с сыном сами. Без экстремальных мер. Вроде бы свекровь поняла. Во всяком случае, больше не изображала из себя святую невинность. Дала слово, что приложит все усилия для изменения ситуации. Так официально и выразилась, как на дипломатическом рауте. В результате короткой телефонной беседы отец понял, что такое с зятем случалось постоянно, что родители Артема рады были его женитьбе как избавлению от ответственности: пусть теперь жена за ним приглядывает, пусть она сражается, доказывает делом свою любовь. И речевка новоиспеченного зятя на свадьбе вспомнилась во всей красе… Эх, о чем говорить. Нельзя было так скоропалительно замуж выходить. Пару лет повстречаться, приглядеться. А то – через месяц после знакомства раз – и в загс заявление подавать. Хотя… Кто бы мог подумать? Такая семья! Сам такой… приличный, представительный, воспитанный. А оказалось как всегда: чужая душа – потемки. Что было дальше? Ну, дальше Ляля пожила неделю на даче. Следы от пальцев Артема на шее исчезли. Страх тоже испарился. Она радовалась августовскому солнышку, яблокам, шарлотке, которую пекла мама, своей работе, в которую все больше и больше погружалась. Одно мешало: она скучала по мужу. Да! Стоило войти в норму, отдышаться, и любовь снова дала о себе знать. Никуда она не делась, не убежала восвояси. Спряталась себе в укромный уголок души и выжидала до времени. Мама, сама по себе, без Лялиных просьб, отправилась в Москву. Хотелось ей посмотреть, в каком состоянии квартира после всех зятевых выкрутасов. Она надеялась, что у того хватило совести хоть прибраться перед тем, как он покинул семейное жилище. Приехала она к вечеру, договорившись с отцом, что тот, возвращаясь с работы, заберет ее во дворе дома. Каково же было ее удивление, когда она не смогла войти! Квартира была заперта изнутри! Пришлось звонить. Дверь быстро открыли. На пороге стоял Артем. Трезвый. Осунувшийся. Подавленный. – Ты почему здесь? – воскликнула пораженная теща. – Я… не могу уйти… Я… жду Лялю, – потупился зять. – Ты? Ждешь Лялю? Зачем, позволь узнать? Чтобы ее добить? – Я… этого больше не повторится. Это твердое мое слово. Я виноват кругом. Нет мне оправдания. Но я не выживу без Ляли. Не гоните. Лялина мама прошла в квартиру. Там царил образцовый порядок. Артем выглядел несчастным – дальше некуда. Сердце ее дрогнуло, хоть она этого не показала. – Я думаю, Ляле с тобой под одной крышей находиться попросту опасно. Мой муж сказал, что в следующий раз шею тебе свернет. Он может. Я знаю. Только мне твоя шея не нужна. Мне нужна здоровая дочка и мой собственный муж рядом, а не в местах заключения. – И мне нужно, чтоб все было у всех хорошо. Я сам в ужасе. Я не знаю, что со мной было. – Так-таки и не знаешь? Не помнишь? – Смутно помню. Мама потом приехала, рассказала, что вы ей звонили. Мне пить нельзя. – Вот и не пей. – Я не буду. Конечно, не буду. Позвольте мне только Лялю увидеть. Просто увидеть. – Не знаю, захочет ли она. Пожалела Лялина мама своего зятя. Просто, по-женски пожалела. Она же лично с таким не сталкивалась. Не понимала до конца, что с ним такое. Он так искренне обещал, так каялся! Она вернулась на дачу и рассказала дочке обо всем: и как Артем выглядел, и каким несчастным казался. Ляля обрадовалась. В юности проблемы забываются быстро, а иллюзии услужливо заслоняют своими радужными красками любую неприглядную реальность. На следующий день на дачу приехал Артем. Он даже не вошел на участок, стоял у калитки, ждал. Ляля подошла. Он попросил прощения. Пообещал приезжать хоть всю оставшуюся жизнь, пока она его не простит. Оставил в траве у забора сумку с фруктами и ее любимым пористым шоколадом «Слава», повернулся и пошел к станции. Ляля смотрела на его ссутулившуюся спину и до боли сердечной жалела его, и хотела остановить. Но понимала: пока нельзя. Надо выдержать. Она очень старалась. Артем действительно приезжал каждый вечер. Лялин папа негодовал, призывал выгнать подонка взашей и не верить ни одному его лживому слову. Уже нарушал – еще не раз обманет. – Несчастный парень, – возражала мама. – Он очень страдает, разве не видно?