Ляля, естественно, соглашалась с матерью. Наконец Артем приехал и со слезами на глазах продекламировал: Я кончился, а ты жива. И ветер, жалуясь и плача, Раскачивает лес и дачу. Не каждую сосну отдельно, А полностью все дерева Со всею далью беспредельной, Как парусников кузова На глади бухты корабельной. И это не из удальства Или из ярости бесцельной, А чтоб в тоске найти слова Тебе для песни колыбельной[2]. «Я кончился, а ты жива» – каким упреком звучали эти слова из уст измученного ожиданием и ежедневными поездками на дачу несчастного мужа. Да-да! Он там совсем один, в своих муках, в терзаниях, а она тут, с заботливой мамой, со вкусной едой, среди прекрасных душистых цветов, яблонь, елей… Поверила. Вернулась. Что было дальше? Ну, во избежание длиннот можно обозначить весьма лаконично: никакого слова искренне прощенный муж не сдержал. Вот и все. Что тут еще скажешь? Если б это был один-единственный муж у одной-единственной беременной жены на всю нашу необъятную страну, который клялся перестать пить, но пил все чаще и все больше, то можно было дальше плести тонкие кружева с нюансами на тему «почему она ему поверила» и в сотый, и в тысячный раз, какие слова и стихи он подбирал… Но тут каждая вторая читательница может вполне добавить «приправы по вкусу», так как многим из нас есть что рассказать на эту наболевшую тему. Была еще одна странная деталь, относящаяся к вопросу «патологического опьянения» и его симптомов. Вроде, считается, люди, подверженные ему, ничего не помнят, отчета себе ни в чем никакого не отдают. А все же что-то тут не так. Потому что Артем, например, тот урок запомнил хорошо и, очевидно боясь тестя, никогда больше не поднимал на жену руку. Вот вам и потеря памяти! Да Ляля уже не требовала от мужа совсем не пить. Она придумывала компромиссы, которые, впрочем, сводились к сущей ерунде: уж если так хочется выпить, пить дома, сразу после чего ложиться спать. Не буянить. Вот, собственно, и все настоятельные просьбы. Но у Артема именно это и не выходило. Пил он всегда вне дома, а возвращаясь, скандал затевал обязательно. Правда, без рукоприкладства. Следовательно, какой-то контроль над собой все-таки имел. Пока она вынашивала Региночку, пил муж нечасто, не чаще раза в месяц. Она даже научилась предчувствовать, даже точно знать, когда это с ним случится. Приспособилась. Своим ничего не рассказывала, боялась папиной реакции. – Все у нас хорошо, – так отвечала, если интересовались. И действительно, когда муж был трезв, все было более чем замечательно. Жили душа в душу. Пара красивая, все любовались. Регинка, Рыжик их ненаглядный, родилась образцовым ребенком: ночами спала, вопила крайне редко, улыбалась во весь рот, гулила, развивалась с опережением. Настоящий вундеркинд. Легко она им досталась. Отец на доченьку налюбоваться не мог. Носил ее на руках и, сияя от счастья, общался: – Агууу, Рыженька, агуууу, мое золотко! – Агуууу, – таял от счастья младенец в надежных папиных руках. – Агуууу. Налюбоваться этой картиной было невозможно. И очень быстро получился второй результат их любви. С любовью обстояло интересно. Ляле рассказывали рожавшие подруги, что после родов на какое-то время теряли всякое желание близости. Сразу вспоминался этот ужас, боль, возникал непреодолимый страх… Какое уж тут желание! У них с Артемом все почему-то происходило совсем наоборот. Желание только раскрылось, только начало показывать себя, какое оно на самом деле бывает. Хотя раньше казалось, что сильней тянуться друг к другу невозможно. Оказалось – вполне возможно, да еще как! После родов полагалось сколько-то ждать, на этом настаивали врачи, приводя вполне логичные и понятные доводы. У них ждать не получалось. Едва-едва продержались две недели. Потом начался новый медовый месяц, гораздо более глубоко прочувствованный, чем тот, первый, послесвадебный. Была у них даже фразочка, свой тайный код. Достаточно произнести: «Все. Умираю». Чем бы ни занимались в этот момент, бросали все. Кидались друг к другу – спасать. И стонали: – Ох, наконец-то! Ну, сколько можно ждать! – Скорее, скорее! Немудрено, что меньше чем через год на свет появилась Птича, Сабиночка. Рыся себя и не помнила одной, без сестры. Она так всегда и считала потом: Птичу ей Бог послал в помощь, одна бы она с парнями, появившимися следом, не управилась ни под каким видом. Парни народились командирами, нетерпеливыми крикунами. Одной двоих обуздать – куда там. Сколько Рыся помнила, все окружающие их семейству завидовали. И правда: и родители, и дети, две девочки, два мальчика, выглядели как с картинки про счастливую жизнь. Образцовая семья, если не считать тайных отцовских превращений. А они случались вполне регулярно. Мать не смирилась, не приспособилась. Но – все лелеяла какую-то призрачную надежду на то, что когда-нибудь муж сдержит данное слово, бросит пить. И тогда уляжется ее тревога и заживут они долго и счастливо. Если б не эта надежда, давно бы выгнала Ляля его из своей жизни. После рождения четвертого ребеночка, Дая, Ляля почувствовала страшную, безысходную усталость и печаль. Подумать только! Ей было всего-навсего двадцать семь годков. Иные ее подружки еще и замужем не побывали, а у нее имелся более чем полный комплект, требующий постоянной заботы, внимания, ухода. И – пьющий муж, о чем она не говорила никому, даже родителям. Просто закрылась напрочь. Только дети и знали, что происходит вечерами в их доме. Не каждым вечером, конечно, нет. Но каждую неделю уж точно. Короче, что считать?.. Им вполне хватало. У Ляли и у детей выработались определенные ритмы-предчувствия, когда предстоит им спокойный добрый семейный день, а когда грядет ужас. Собственно, самыми хорошими, надежными и стабильными периодами обычно можно было назвать первые три дня после очередной жесточайшей пьянки отца. Дело в том, что после удара по семейному счастью у него наступал недолгий период раскаяния. Он не стыдился просить прощения – напротив: просил его трогательно, униженно даже. В эти три дня Артем являл себя как подлинное совершенство: заботливый муж, добрый и внимательный отец, прекрасный семьянин и хозяин дома. Он испытывал острую необходимость, потребность в чистоте, наводил порядок, мыл кухню, ванную, пылесосил все углы. Возможно, связано это было с желанием уничтожить следы очередных разрушений, произошедших в период «беспамятства». Именно так, в кавычках, с некоторой долей иронии произносила про себя это слово Ляля. За годы наблюдений она сумела сделать вывод: помнил ее муж достаточно, чтобы кое в чем держать себя в руках. Так, например, в любом состоянии он больше не дерзал поднять на нее руку. Значит, всерьез воспринял угрозу Лялиного отца. И запомнил ее. Только слова шли с той поры в ход. Но что это были за слова! Их бы забыть. Но они-то как раз и отличались редкостной липкостью. Ляля уже согласна была на регулярные пьянки Артема. (Хотя, если взглянуть правде в глаза – кто спрашивал ее согласия?) – Пей, – говорила она. – Пей, но только, умоляю, дома. И сразу после этого ложись спать. Не буянь. Почему обязательно все крушить, всех оскорблять, пугать, скандалить? Выпей и ляг спать. Если иначе не можешь, не обещай бросить пить. Просто старайся отравлять нашу жизнь по минимуму. Естественно, в трезвом состоянии добрый любящий муж обещал. Увы… После заветных трех дней семейной идиллии наступала пора некоей напряженности. Это чувствовали все. По чуть-чуть. Вот уже улыбка сползала с лица отца семейства. Вот уже отказывался он помочь с домашними заданиями кому-то из детей. Вот уже требовал оставить его в покое, не мешать отдыхать. И значило все это одно: скоро грянет буря. В какой точно день – это они угадать не умели. И потому случалось все каждый раз совершенно неожиданно. Ну, почти неожиданно. Некоторые знаки имелись. У Ляли, например, начинало ныть сердце. Ее вполне здоровое и надежное сердце почему-то тревожно ныло именно в те вечера, когда Артем напивался. И ничем эту странную боль устранить не получалось. Ни каплями, ни самовнушением, ни играми с детьми, порой веселыми и самозабвенными. Сердце ее, словно дикий зверь, чувствовало приближение бури. И она непременно происходила. Почему-то мужу необходимо было высказаться в пьяном состоянии, обличить Лялю в жестокости, в ненависти к нему, в том, что она замуж за него не по любви вышла, а по расчету. Хороший расчет! Хорошая нелюбовь! По расчету поселить Тему в своей квартире. По расчету работать днем и ночью, зарабатывая больше супруга. По расчету родить четверых прекрасных детей, которыми не нарадуешься, до чего хороши, здоровы, красивы и добры. Но что пьяному докажешь? Что тут поделаешь? Ляля, как и ее мама, повторяла про себя: «Несчастный человек. Он так страдает. Я должна ему помочь. Он же без меня пропадет». И все брала с мужа обещания, что он больше не будет, все заставляла поклясться. И главное: все верила и верила клятвам – вот что удивительно. Ни Ляля, ни дети не догадывались в те времена о том, что страдают болезнью, навязанной им собственным мужем и отцом. Если алкогольная зависимость признана немочью, то и зависимость жизни целой семьи от алкогольных циклов одного из ее членов – это тоже симптом. Признак нездоровья. И название есть у этого недуга: созависимость.