– Стучите, – командует Алекс. Но и без его понуканий я впиваюсь костяшками в слегка разбухшее от постоянной влажности дерево. Никакого ответа. – Доминик, это я! Открой! – Он мог куда-нибудь уйти, – замечает Алекс. – Вряд ли. Он наверняка дома. За дверью по-прежнему тихо. Спустя минуту тишина начинает раздражать меня. – Доминик! Мы же договаривались, Доминик!.. Шорох, шлепанье босых ног, покашливание – слава богу, хоть какие-то подвижки. – Это ты, Саша?? – Ну конечно! Мне не нравится голос Доминика: придушенный, хриплый, дрожащий как осиновый лист, загнанный. Он пропитан влагой, так же, как вход в его берлогу, ничего хорошего ждать от этой влаги не приходится. С Домиником что-то не так, это чувствуется и через дверь. – Черт возьми, Доминик! Откроешь ты или нет? Покашливание переходит в сопение, как будто Доминик пробежал марафонскую дистанцию и остановился в пяти метрах от финиша: двигаться дальше он не в состоянии, бедняга Доминик. Остается надеяться, что ему еще хватит сил повернуть ключ в замке. – Мы пришли посмотреть доски, – уламываю я Доминика. – Я ведь говорила тебе… Дверь распахивается – наконец-то! Дверь распахивается, и передо мной предстает Доминик. То есть я понимаю, что это он, ведь никого другого здесь быть не должно. Перемены, произошедшие в Доминике за те несколько часов, что мы не виделись, разительны. Полнота, и без того его не красившая, теперь кажется болезненной, щеки обвисли, глаза ввалились, по вискам струится пот, губы запеклись и покрылись струпьями. Картина, открывшаяся мне, так неожиданна и так страшна, что я не в состоянии произнести ни слова. Если бы мужем Фатимы был не Наби, а сам Доминик, я решила бы, что он потерял кого-то из близнецов, Джамиля или Джамаля, или, что вероятнее, – их обоих. Доминик раздавлен. Уничтожен. Он едва держится на ногах. – Что-то случилось? – решаюсь спросить я. – Ничего. Все в порядке. – Ты неважно выглядишь, Доминик. Сколько раз то же говорил мне сам Доминик – и по гораздо более ничтожным поводам! – Я же сказал – все в порядке! – Это Алекс Гринблат, – представляю я стоящего за моей спиной Алекса. – Он заинтересовался твоими досками. Прилетел сюда ради них. Ты впустишь нас? Доминик колеблется. Облизывает струпья на губах. Скребет щетину на подбородке. Хватается за дверной косяк; единственное, что заслуживает сейчас внимания, руки Доминика. Они перепачканы красным, мне даже начинает казаться – это кровь. Наваждение длится секунду, от силы – две; наличие крови объяснило бы все – и ввалившиеся щеки, и общую болезненность. – Твои руки… – Пустяки, – Доминик сглатывает слюну. – Я перевернул банку с краской. Краска, ну конечно же! Кровь не может быть такой вызывающе яркой, такой однозначной, ее удел – приглушенность, ее удел – полутона. Я судорожно пытаюсь вспомнить, как часто Доминик прибегал к помощи красного (все его работы я изучила до последнего мазка) – ничего убедительного на ум не приходит. Аквамарин – да, кобальт – да, охра – да, умбра – может быть, но кармин никогда не был определяющим цветом Доминика. Доминик всегда его побаивался, всегда был осторожен с ним – и вот теперь, пожалуйста, – перевернул целую банку!.. – Сейчас не самое подходящее время для визита, Саша?. – Вымой руки и приведи себя в порядок. – Так просто я не сдамся! – Мы подождем. – Не стоит. Разве что потом. Позже. Ситуация – глупее не сыскать, представляю, что думает о нас с Домиником Алекс. Специальный гость Алекс Гринблат, ради которого все и затевалось. – Когда? Я готова к любому ответу, «приходите вечером», «приходите завтра» – не самый шокирующий вариант, рано или поздно я дожму толстяка. – Так когда? – Никогда! – выдыхает Доминик и с треском захлопывает дверь. Вот ублюдок! – Что это с ним? – вяло интересуется Алекс. – Понятия не имею. Причуды гения. – Он грешил ими и раньше? – Да нет. Доминик – милейший человек. Вполне адекватный. – Я вижу. Попытайтесь поговорить с ним еще раз, Саша?. Я с тоской смотрю на дверь, волшебным образом увеличившуюся до размеров крепостных ворот, – такая играючи выдержит любой таран. А стенобитных орудий у меня под рукой нет. – Я подожду вас в номере. Поговорите с ним. – Я не уверена… – Вам он откроет. – Алекс делает ударение на первом слове. – Уж поверьте… Он едва не добавил «спасителю мира», но вовремя ограничился «психологом со стажем», каждую минуту Алекс Гринблат открывается для меня с новой, неожиданной стороны. Я отдаю Алексу пакет с рыбой и с тоской провожаю взглядом его прямую спину. И снова сосредотачиваюсь на двери. – Доминик? – Да. Как и следовало ожидать, Доминик никуда не делся – его сопение нестерпимо, к нему добавились хрипы и странное бульканье, неужели весь этот обвал звуков вызван инцидентом с перевернувшейся банкой краски? – Я одна. Ты впустишь меня? – Ты правда одна? – Правда. …Доминик прячет руки за спину, чтобы не смущать меня и себя заодно. В комнате царит страшный беспорядок, на полу валяется испачканная краской ветошь, постель не убрана, стулья опрокинуты. И только библиотека, занимающая одну из стен, дышит спокойствием. Совершенно машинально я ищу глазами франкоарабский словарь, это самый толстый том в библиотеке Доминика. Словарь на месте, только его сафьяновый переплет еще больше посерел от пыли. – Что за представление ты устроил? – Ничего я не устраивал. – На кого ты только похож! – Да ладно тебе, Саша?… – Я предупреждала тебя. Алекс очень заинтересовался тем, что ты делаешь. Не поленился и прилетел в наше захолустье. – Я в сердцах машу рукой. – Как это понимать, Доминик? – Мне нечего ему показать. – Что значит – нечего? – То и значит. – А доски? – Досок больше нет. Смысл сказанного Домиником не сразу доходит до меня: расписанных досок для серфинга не меньше тридцати, а то и сорока, они не могли разом исчезнуть, они не могли оптом отправиться в прокат, их гибель в огне тоже представляется мне проблематичной – в этом случае сработала бы пожарная сигнализация. Пожарная сигнализация в нашем отеле всегда была на высоте. Обойдя Доминика, я направляюсь в комнату, которую до сегодняшнего дня занимали доски. И первое, что я вижу, – огромная карминовая лужа. Ее размеры поражают, одной банкой дело явно не обошлось. Все остальное поражает не меньше, пейзаж после битвы, да и только! Доминик не соврал, досок больше не существует. Вместо них по всей комнате валяются обломки, осколки, щепы – груда бесполезного дерева, еще недавно бывшего мечтами о Марракеше, Касабланке, Рабате. Рыбный рынок разрушен, тщательно выписанные тела женщин обесчещены и густо замазаны краской. Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, – кто мог сотворить такое… такое… синонима произошедшему так с ходу и не подберешь, даже рейда во франко-арабский словарь будет недостаточно. – Успокойся. – Голос подошедшего Доминика заставляет меня вздрогнуть. – Успокоиться? – Ты кричала.