Мы возвращаемся в комнату, а мужчины выходят в коридор. Раздается много смешков и приглушенных восклицаний, прежде чем они заходят обратно в комнату. – Ну а теперь мне хотелось бы, чтобы вы все пошли и встали возле своих ярлычков, – говорит Кэт. Я закрываю глаза. Ли очень не понравится, что его выставят в данном вопросе на всеобщее обозрение. Мы всей толпой выходим в коридор, и раздается еще больше смеха и восклицаний, когда мы видим, что все синие ярлычки сгрудились в одном конце. Я становлюсь возле своего ярлычка. Рядом со мной становятся две женщины, но их мужчины располагаются сравнительно недалеко от них. Ли же от меня – далеко. Он – в другом конце. Насколько мне видно, возле отметки в три дня. Все остальные, заметив это, начинают смеяться. – Ага, Ли и Джесс, – говорит Кэт. – Между вами, я думаю, может состояться разговор относительно разницы в ваших ожиданиях, когда вы будете сегодня вечером возвращаться домой. Но такого разговора, конечно же, не происходит. Просто удручающее молчание. Я не могу подобрать каких-либо подходящих слов, но мне очень хочется что-то сказать – что-то такое, что позволит предотвратить то, что, как я подозреваю, скоро может произойти. – Послушай, если тебе не хочется туда ходить, то мы на следующей неделе можем не пойти. Я твоей маме ничего не скажу. Я сказала это, чтобы как-то поднять ему настроение, но он, похоже, вовсе и не хочет, чтобы его настроение улучшилось. Он продолжает пребывать в крайне дурном расположении духа и в машине, и в лифте, и даже уже находясь перед нашей входной дверью. Он открывает ее, и я захожу в квартиру, чувствуя, что уже начинаю дрожать. Он тихо закрывает дверь за собой. Невероятно тихо. А затем поворачивается и дает мне сильную пощечину. Я взвизгиваю и пытаюсь поднести руку к своей щеке, но он перехватывает мою руку за запястье до того, как я прикасаюсь ладонью к щеке. – Больше никогда-никогда меня так не унижай, – говорит он. – Понятно? Я киваю, стараясь удержать слезы. – Хорошо. Мы туда больше не пойдем. Ты удалишь все номера этих женщин из своего телефона, и если они позвонят тебе или пришлют сообщение, ты не должна им отвечать. Я на следующей неделе отправлю Кэт сообщение по электронной почте, скажу ей, что тебе нездоровится и что мы на эти курсы ходить больше не будем. Понятно? Я снова киваю. – Хорошо. А теперь иди в ванную и умой свою физиономию. ЛИЧНОЕ СООБЩЕНИЕ Сейди Уорд 20/09/2018 18: 45 Он выкрутился, Джесс. Мне очень жаль, но присяжные признали его невиновным. Я думаю, благодаря тому, что им сказал судья. Он попросил их помнить, что Ли Гриффитс судят не за насилие над Эммой Маккинли и не за то, что он делал или же не делал с тобой незадолго до твоей смерти. Единственный вопрос, на который им нужно было ответить, состоял в том, действительно ли – вне всякого разумного сомнения – он ударил тебя, когда ты находилась в душе в то утро, тем самым заставив тебя упасть и удариться головой о раковину и покрытый плитками пол. Это были два удара, которые оказались достаточно сильными для того, чтобы ты потеряла сознание и чтобы у тебя поднялось внутричерепное давление, что и привело к твоей смерти. Судья сказал, что они должны рассматривать только фактические доказательства, а не предположения. Я думала, что показаний Фарах может оказаться достаточно, тем более что стоматолог подтвердил, что ты приходила к нему на прием и что он поставил в тот день на твой передний зуб коронку. Защита, однако, заявила, что это мог быть несчастный случай – как ты сама и сказала стоматологу, а Ли это подтвердил. Не было никакого доказательства того, что Ли выбил твой передний зуб. И даже если он его выбил, это еще не доказывает, что он поднял на тебя руку в тот день, когда ты умерла. Защита, конечно, также попыталась дискредитировать Фарах на основании того факта, что она не сказала всей правды сразу после того, как ты умерла. Когда полицейские допрашивали ее после того, как она обнаружила тебя лежащей на полу в ванной, она даже не упомянула ни о зубе, ни о крови, которую она видела раньше. Она попыталась объяснить, что просто очень боялась, что ее могут отправить обратно на родину. Она сказала, что, увидев тебя лежащей среди пятен крови, она невольно вспомнила о трагедии, произошедшей с ее близкими родственниками. Но присяжные в конечном счете ей не поверили. Они предпочли поверить Анджеле. Анджеле, которая считает, что ее драгоценный ребенок не способен никого обидеть, и которая заявила, что ничего не знает о том, что произошло с Эммой, и – самое главное – что она, Анджела, пришла в квартиру после того, как Ли ушел на работу, и увидела, что с тобой все в порядке и что ты просто сильно устала, потому что тебе прошедшей ночью приходилось часто вставать. И именно поэтому, сказала она, она забрала «Г» к себе домой, а тебе она якобы посоветовала снова лечь спать. А ты, по ее словам, ей ответила, что вряд ли сможешь заснуть, но хочешь принять душ, чтобы попытаться как-то взбодриться. Она даже сказала, что как-то говорила Ли купить резиновый коврик для ванны, но он не захотел этого делать, потому что, по его словам, это старомодно и, более того, такие коврики быстро плесневеют. Я знаю, что Анджела соврала, Джесс. Я наблюдала за ней, когда она давала показания. Я не отводила от нее взгляда ни на секунду. Я слушала все эти ее враки по поводу того, что она переживала о твоем психическом здоровье и думала, что у тебя послеродовая депрессия. Она сказала, что она даже начала приходить к вам домой каждое утро, потому что переживала, что ты не в состоянии полноценно ухаживать за «Г» и что у тебя в любой момент может начаться психическое расстройство. Она даже набралась наглости и заявила, что ты не проявляла больших чувств к своему малышу и что ей было боязно оставлять тебя наедине с ним надолго. Все это была чушь – одна лишь чушь. Я в какой-то момент едва не выкрикнула это из зала. Мне жаль, что меня не вызвали давать показания еще раз, потому что, если бы они это сделали, я сказала бы им правду о том, что я в своей жизни еще никогда не видела никого, кто проявлял бы такие большие чувства к своему ребеночку, как ты, причем начиная уже с того момента, когда ты сказала мне, что беременна, и не говоря уже о том моменте, когда он родился. Но вместо этого мне пришлось слушать, как Анджела нагло врет. Конечно же, она врала: я видела это по ее глазам, хотя она и пыталась прятать их под своей дурацкой челкой. Впрочем, она не могла поступить по-другому, не так ли? Ли ведь ее плоть и кровь. Я готова поспорить, что она забрала Гаррисона еще до того, как Ли ушел на работу, и что они потом вместе состряпали изложенную ею версию. Потому что, если бы она его не выгородила, ее сын сел бы за решетку и, более того, она потеряла бы «Г». Теперь же, раз Ли удалось выкрутиться, она получит своего сыночка обратно и ее внук останется у нее. И она будет ухаживать за ним, пока Ли будет на работе. Его показали в новостях: он выходит из суда свободным человеком. И делает при этом душещипательное заявление о том, что это было для него жутким кошмаром – быть обвиненным в том, что он тебя убил, – что данный инцидент вовсе не следовало доводить до суда и что единственное, чего он сейчас хочет, – так это отправиться домой, к своему сыну. Именно это меня больше всего раздражает, Джесс. Он теперь будет растить «Г» и расскажет ему свою версию этой истории. И поэтому «Г» никогда не узнает правды. Твой милый маленький мальчик будет расти, думая, что его мамочка умерла в результате трагического несчастного случая. Но сам Ли знает правду. И Анджела знает. И им придется жить с ней всю свою оставшуюся жизнь. X Джесс Вторник, 21 марта 2017 года Ах вот как оно будет. Вот что со мной произойдет. Меня убивает в моей собственной ванной мой собственный муж. Муж, который затем выходит сухим из воды, потому что против него нет никаких фактических доказательств. Единственным очевидцем преступления являюсь я, но меня уже нет в живых. Ли будет продолжать жить своей жизнью и, возможно, сделает то же самое по отношению к своей следующей подружке. А за маленьким «Г» станет ухаживать его бабушка и мать убийцы, которая врала на суде, чтобы этого своего сыночка-убийцу спасти. Что это за жизнь? И что это за смерть? Ни то и ни другое я для нас обоих не хочу – я это знаю точно. Я кладу свой телефон и пытаюсь потянуться, поскольку чувствую в нижней части спины тупую боль, которая сильнее, чем обычная боль, связанная с беременностью. Все мое тело ноет. Я провела всю ночь на диване. Для меня было невыносимо вчера вечером ложиться в одну постель с Ли, поэтому я легла здесь, на диване, в своем домашнем халате. Думаю, мне ночью иногда удавалось ненадолго заснуть, но большую часть времени я таращилась на потолок, сжимая руками свой халат и дожидаясь наступления утра. И что теперь? Я буду просто пассивно ждать, когда все это произойдет? Я так не думаю. Все, хватит. Теперь я знаю, что он и в самом деле распускает руки, что он меня бьет. Я больше не могу убеждать себя в том, что это всего лишь плод моего воображения. Я все время говорила самой себе, что это, возможно, неправда, что он, возможно, не тронет меня даже пальцем. Теперь же я знаю, что еще как тронет. Мне вспоминается то, что сказала мне Фарах: легко быть смелой, если в противном случае тебя ждет смерть. И теперь я вижу, что она права. Я знаю, что если останусь рядом с Ли, то через некоторое время пополню собой статистику несчастных случаев, а я этого не хочу. И дело тут даже не в смелости. Мне просто нужно поступить благоразумно. Ради себя самой и – что еще более важно – ради «Г». Я поворачиваюсь на бок, медленно опускаю ноги на пол и сажусь, подложив себе под спину подушки. И тут открывается дверь. У меня мелькает мысль, что я сейчас, наверное, увижу поднос с кофе и рогаликами. Но ничего такого я не вижу. Я вижу мужчину, у которого раскаивающееся выражение лица и который выглядит так, как будто он, как и я, этой ночью почти не спал. Он идет по направлению ко мне, как бы стыдясь смотреть мне в глаза. Подойдя ко мне, он опускается на колени, наклоняет голову и начинает плакать. Я к такому не готова. Я не знаю, что мне следует сказать или сделать. Он протягивает ко мне руку и всхлипывает: – Прости. Пожалуйста, прости. Я беру его руку. Я не знаю, что еще можно было бы сделать. Он поднимает голову и смотрит на меня своими огромными глазами. – Я вовсе не хотел делать тебе ничего плохого, – говорит он. – Но ты сделал. – Я знаю. Именно поэтому я и пришел извиниться. – Думаешь, извинишься – и все уладится? Он качает головой. – Иногда, – говорит он дрожащим голосом, – я боюсь самого себя. Да, очень сильно боюсь. Вчера вечером был как раз такой случай. – Ты и меня заставил бояться. Он кивает, и его взгляд падает на мой живот. – Подумать только – я сделал это, когда ты… Он запинается и обхватывает свою голову руками. – То, что я рассказал тебе о своих родителях, – говорит он, – это еще не все. Они не просто ссорились. Все было гораздо хуже. Я никогда об этом никому не рассказывал, но мой отец… – Он снова замолкает, закрывает глаза и пытается взять себя в руки. – Мой отец бил маму, – говорит он. – Я помню это только отрывками, потому что я тогда был еще очень маленьким, да и мама, я думаю, пыталась все это от меня скрывать, но один раз я отчетливо видел, как он ее ударил в спальне кулаком по лицу. Он ударил ее так сильно, что сбил с ног и она упала и ударилась об стену. Из ее носа брызнула кровь. На обоях потом были брызги крови. Родители при этом не замечали, что я их вижу. Я пришел из своей комнаты, чтобы посмотреть, что там в спальне за крики. Он не помог ей подняться на ноги. Он подошел к ней и плюнул на нее. То, что я сказал тебе вчера вечером: «А теперь иди в ванную и умой свою физиономию» – вот именно это он ей тогда и сказал. Он снова начинает плакать. Я не знаю, что мне следует сказать или сделать. Я все еще пытаюсь совместить Анджелу, которую я знаю, с женщиной, про которую он мне только что рассказал и которая лежала на полу с окровавленным лицом. Я и понятия не имела об этом. Я даже не представляла себе, через что ей пришлось пройти. – Мне жаль, – говорю я, положив руку на его плечо. – Мне жаль, что тебе довелось такое увидеть, но это не означает, что ты можешь поступать так по отношению ко мне. Мой голос даже чуточку не дрогнул. У меня откуда-то появилась сила. Сила, о которой я и не подозревала, что она у меня может быть. – Я знаю, – говорит Ли. – Именно поэтому мне сейчас так плохо. Я боюсь того, что превращаюсь в своего отца. Я понимаю это. Я понимаю, что это такое – терять контроль над самим собой. Я решаю дать ему шанс. Дать ему шанс быть честным по отношению ко мне. – А ты уже так поступал раньше? – спрашиваю я. – С другими своими подружками? Он колеблется, а затем поднимает на меня взгляд. – Нет, – говорит он. – Никогда. Это было в первый раз. Я тяжело сглатываю, зная, что он лжет. Перед моим мысленным взором появляется лицо Эммы после того, как он сломал ей челюсть. От него, наверное, пострадали подобным образом и другие девушки. Они просто побоялись об этом заявить. – Тебе нужно обратиться к психиатру, Ли. – Если нужно, то обращусь. Я сделаю все ради того, чтобы как-то выправить ситуацию. Я не хочу, чтобы наш сын в своем детстве видел то, что видел в детстве я. – Он не будет этого видеть, – говорю я абсолютно спокойным голосом. Ли поднимает на меня взгляд. Его лицо – уже не такое перекошенное, каким оно было только что. – Мы поговорим позднее, когда я приду домой с работы. Я поведу тебя куда-то поужинать. Или же принесу еды, если ты слишком утомлена. Сделаю так, как ты захочешь. Я, ничего не говоря, киваю. Он встает и целует меня в макушку. – Такого больше никогда не повторится, – говорит он. – Даю тебе свое слово. Я жду, пока услышу, как за ним закрывается входная дверь. Я уже ничего не могу делать быстро, но я, по крайней мере, могу сейчас заставить себя двигаться чуть-чуть быстрее, чем обычно. Я иду в нашу спальню и достаю из платяного шкафа свой чемодан. Я дала ему шанс, и он его не использовал. Он солгал мне, что такого раньше никогда не было, а затем пообещал мне, что такого больше никогда не будет. Я уверена, что он говорил такие слова и Эмме. И другим девушкам, которые у него когда-то были. Я впервые радуюсь тому, что видела в «Фейсбуке» те публикации. Они показали мне такое мое будущее, которое мне совсем не нужно. Они показали мне, что его слова ничего не значат. Я не кладу в чемодан ничего из той одежды, которую мне купил он. Я упаковываю только те удобные вещи – лосины и футболки, – которые носила Джесс Маунт. Потому что я оставляю Джесс Гриффитс позади себя. Застегнув чемодан на молнию, я выкатываю его в коридор. Я бросаю последний взгляд на детскую комнату. В ней все выглядит тихим и мирным. Эта комната как бы ждет, когда в ней появится новый маленький обитатель. Ее красота, однако, обманчива. Что имеет значение – так это то, что лежит под поверхностью. Я иду в ванную. Я быстренько приму душ и свалю отсюда. Мне необходимо смыть с себя свою боль и обиду, чтобы затем начать жизнь заново. Я снимаю домашний халат. Мой живот теперь уже такой огромный, что мне даже трудно залезать в ванну и вылезать из нее. Я уже в сотый раз жалею о том, что у нас тут нет душевой кабинки. Думаю, чтобы втиснуть в конструкцию этой квартиры дополнительную спальню, пришлось урезать площадь ванной комнаты. Я держусь одной рукой за край раковины, чтобы устойчивее стоять на ногах. Все, о чем я сейчас могу думать, – так это что я в данный момент нахожусь как раз в том месте, где это произойдет. Я нахожусь в том месте, где меня убьют. Я мысленно представляю себе, как это произойдет – произойдет через четыре месяца. Но пока «Г» все еще внутри меня. Там он – в безопасности. Оттуда его у меня никто не отберет. Он бьет ножкой, как бы напоминая мне о том, что он и в самом деле там. Я подставляю лицо под поток теплой воды. И спрашиваю себя, что бы я делала, если бы не знала конца этой истории. Впрочем, тут все понятно. Я осталась бы здесь. Я поверила бы его обещаниям о том, что такого раньше никогда не было и что такое больше никогда не повторится. Однако у меня есть возможность заглядывать в будущее, а потому я должна этим воспользоваться. Я не хочу стать героиней трагической истории. Хотя я все еще люблю Ли – ну, в какой-то степени, – я знаю, что, если останусь здесь, мне придется расстаться с жизнью. Я знаю, что буду лежать вот здесь в луже крови и что меня обнаружит уборщица – несчастная девушка, которая и так уже видела за свою недолгую жизнь слишком много смертей. Я знаю, что Ли сумеет выйти сухим из воды и что растить «Г» будет он. Именно поэтому мне удается игнорировать голоса, звучащие в моей голове и уговаривающие меня поверить ему и понять, что он тоже является жертвой. Они шепчут мне, что, возможно – всего лишь возможно, – я все это просто выдумала, потому что в силу каких-то причин пытаюсь уничтожить то счастье, которое преподнесла мне судьба.