Хардин подходит к кровати и ложится, глядя на меня. – Ничего. Мы познакомились. Когда мне показалось, что я уделил нашему гостю достаточно времени, решил прийти сюда. – Пожалуйста, скажи, что вел себя с ним хорошо. Я едва познакомилась с отцом. И я не хочу еще большего обострения отношений, чем есть сейчас. – Я держал себя в руках, – отвечает он, закрывая глаза. – Думаю, отнесу ему одеяло и, как всегда, буду извиняться за твое поведение, – с досадой произношу я. Отец сидит на полу гостиной и теребит прорези на джинсах. Услышав меня, он поднимает взгляд. – Ты можешь сесть на диван, – замечаю я, складывая вещи на диван. – Я… ну, я не хочу как-нибудь испортить твой диван. – Он краснеет от смущения, и у меня ноет в груди. – Не волнуйся… ты можешь еще раз принять душ, и у Хардина найдется что-нибудь сменное, в чем ты можешь лечь. Он слабо протестует, не глядя мне в глаза. – Не хочу его утруждать. – Это пустяки, правда. Я принесу какую-нибудь одежду. Иди и прими душ. Вот полотенце, можешь вытереться им. Он улыбается: – Спасибо. Я так рад видеть тебя снова. Я так скучал по тебе… и вот мы наконец встретились. – Прости, если Хардин был с тобой груб. Он… – Защитная реакция? – продолжает он за меня. – Да, думаю, так и есть. Он иногда срывается. – Все нормально. Я мужчина. Я могу его понять. Он лишь беспокоится за тебя, я его не виню. Он меня не знает. Черт, собственно, как и ты. Он напоминает мне кое-кого, с кем я был знаком раньше… – Отец с улыбкой замолкает. – Кого? – Меня… Я был очень похож на него. Не уважал тех, кто не зарабатывал денег, расталкивал локтями всех, кто стоит у меня на пути. В меня встроен тот же чип, что и в него; разница лишь в том, что у него больше татуировок. Отец смеется, и его смех будит воспоминания, которые почти уже стерлись из памяти. Мне нравится стоять рядом с ним и улыбаться, но он поднимается и хватает полотенце. – Пойду в душ. Отвечаю, что принесу ему сменную одежду и положу ее возле двери ванной. Вернувшись в спальню, обнаруживаю, что Хардин так и валяется на кровати с закрытыми глазами. – Он пошел в душ. Я сказала, что ты можешь дать ему что-нибудь из своей одежды на смену. Он садится. – Зачем ты это сказала? – Затем, что у него нет своей. – Я иду к кровати, протянув руки, чтобы успокоить его. – Конечно, Тесса, давай, отдай ему мою одежду, – резко говорит он. – Может, нужно предложить ему лечь вместо меня на нашу кровать? – В данный момент тебе нужно успокоиться. Это мой отец, и я хотела бы посмотреть, как все пойдет. То, что ты не можешь простить своего отца, не значит, что я не должна предпринимать попыток как-то наладить общение со своим, – так же жестко отвечаю я. Хардин пристально на меня смотрит. По глазам я понимаю, скольких усилий ему стоит сдержаться и не наговорить мне злобных грубостей, которые крутятся у него в голове. – Все это не то, что кажется. Ты слишком наивна. Сколько раз тебе повторять? Не каждый человек заслуживает твоей доброты, Тесса. – Только ты, так, что ли? – огрызаюсь я в ответ. – Ты единственный, кому я должна все прощать и давать презумпцию невиновности? Это чушь собачья, а ты эгоист! – Я роюсь в ящике комода в поиске чистого белья. – Знаешь что? Лучше быть наивной и готовой видеть в людях хорошее, чем нервно и настороженно предполагать, что всем от меня что-то надо. Беру футболку, несколько пар носков и выхожу из комнаты. Когда я кладу вещи у двери ванной, то слышу, как отец, моясь, что-то тихо напевает себе под нос. Я прижимаю ухо к двери, слов все равно не разобрать, но приятные звуки вызывают улыбку. Я помню, мама рассказывала об ужасном слухе и голосе отца, но я считаю, что они прекрасны. Разворачиваю телевизор в сторону гостиной и кладу пульт на стол, чтобы дать понять, что он может смотреть все, что захочет. Смотрит ли отец телевизор? Я убираю кухню, но оставляю на столе остатки ужина. Когда он в последний раз так же хорошо ел? Я снова погружаюсь в раздумья. Вода в ванной все еще льется; наверное, он сейчас нежится под горячим душем, и это подсказывает мне, что он, скорее всего, давно не мылся. Наконец возвращаюсь в спальню. Хардин, сидя на кровати, расстегивает новый кожаный ремень. Я прохожу мимо него, не глядя, но он хватает меня за руку. – Мы можем поговорить? – спрашивает он, притягивая меня к себе и заставляя встать между своих ног. Он быстро отбрасывает ремень в сторону. – Давай. – Прости за то, что я такой урод, ладно? Я просто не знаю, что об этом всем думать. – О чем? Ничего не изменилось. – Изменилось. Этот человек, которого мы оба не знаем, – в нашем доме, и он хочется сблизиться с тобой, после всех этих лет. Это меня напрягает, и мое побуждение – защищаться, ты же знаешь. – Я понимаю, что ты говоришь, но тебе не стоит быть таким жестоким и говорить при мне такие вещи – например, называть его нищим. Это очень неприятно. Хардин протягивает ко мне руки, сплетает свои пальцы с моими, притягивает поближе к себе. – Прости, детка, прости. – Он подносит мои руки к губам, целуя костяшки пальцев, и мой гнев медленно растворяется в его поцелуях. Я приподнимаю бровь. – Ты правда перестанешь говорить с ним так жестко? – Да. – Он поворачивает мою руку и разглядывает линии на ладони. – Спасибо. – Я слежу, как он водит указательным пальцем по моему запястью. – Только будь осторожна, ладно? Потому что я не колеблясь… – С ним ведь, кажется, все в порядке, правда? Я имею в виду, что он хороший, – тихо говорю я, прерывая его. Пальцы Хардина перестают двигаться по моей коже. – Я не знаю его достаточно хорошо, я могу только предположить. – В твоем детстве он не был хорошим. Взор Хардина пылает, хотя голос звучит очень мягко. – Не напоминай мне об этом, когда он рядом, пожалуйста. Я и так стараюсь изо всех сил, так что давай не будем его отталкивать. Я слезаю с его колен, и мы ложимся, обнимая друг друга. – Завтра будет длинный день, – вздыхает он. – Да, – шепчу я в ответ, уткнувшись носом в его руку. На завтра намечено слушание об отчислении Хардина за избиение Зеда, и это не наш звездный час. Вдруг на меня накатывает страх: я вспоминаю сообщение, которое послал мне Зед. После встречи с отцом я почти забыла об этом. Телефон, установленный на вибрацию, лежал в кармане, мы ждали возвращения Стеф и Тристана, а Хардин молча смотрел на меня, пока я читала сообщение, и, к счастью, не спросил, в чем дело. «Можно ли поговорить с тобой завтра утром наедине?» – написал Зед. Я не понимаю, что делать, и не знаю, о чем говорить, учитывая, что он заявил Тристану, что собирается выдвинуть против Хардина обвинения. Надеюсь, что Зед сказал это только для того, чтобы произвести впечатление и сохранить репутацию. Хардин – в беде, у него реальные проблемы. Я должна ответить на сообщение, но не думаю, что встречаться с Зедом наедине – хорошая мысль. Боюсь, что Хардин из-за меня может снова попасть в беду, а у него и без этого много проблем. – Ты меня слушаешь? – толкает меня Хардин, и я смотрю на него, не размыкая обьятий. – Нет, извини. – О чем ты думаешь? – Обо всем. О завтрашнем дне, обвинениях, отчислении, Англии, Сиэтле, отце… – вздыхаю я. – Обо всем. – Ты будешь со мной? Когда будут решать, исключить ли меня? – Если ты захочешь, чтобы я была там, – говорю я. – Я хочу.