– Помолись со мной, – шепчет Люк. – Помолись со мной, Мунбим. Вдруг еще не слишком поздно. Я качаю головой. – Нет, Люк. Я не стану этого делать. Его рот искривляется в самую пугающую ухмылку, какую я только видела. – Ты ведь никогда не была одной из нас, так? Никогда не имела истинной веры. С самого начала притворялась. – Ошибаешься, – возражаю я. – Вера у меня была, и очень долго. – А теперь? Я не отвечаю. Пускай истолковывает мое молчание как угодно. Несколько долгих, бессмысленных секунд мы просто смотрим друг на друга в упор. Потом глаза Люка превращаются в узкие щелочки, ухмылка исчезает. – Это твоих рук дело, – шипит он. По моему позвоночнику пробегает дрожь. Неужели он знает, что я наделала? Как такое возможно? Ничего он не знает, моментально отзывается мой внутренний голос. Но ты должна быть осторожна. Крайне осторожна, особенно сейчас. Внезапно я остро сознаю, что нас разделяют какие-то сантиметры и что я не могу отодвинуться от Люка незаметно. – Люк, я тут ни при чем, – говорю я, сохраняя ровный тон. Его глаза постепенно расширяются, как будто он узрел нечто удивительное. – Ты, это все ты, – шепчет он. – И как я раньше не понял? – Мне пора. – Я стараюсь держаться спокойно. – Просто хотела убедиться, что у тебя все нормально. Он хватает меня за руку. Спокойно. Главное, спокойно. – Отпусти, – говорю я. Он крепче сжимает хватку. – Люк, отпусти меня. Он не двигается, лишь прожигает меня взглядом; в его глазах снова вспыхнул огонек безумия, и я больше не в силах смотреть в них. Выдергиваю руку, вскакиваю на ноги. Люк стремительно распрямляется, словно атакующий гремучник, его лицо багровеет от ярости. – Ты! – рычит он. В комнате воцаряется тишина – все Братья и Сестры прерывают свои занятия и оборачиваются на нас. Краем глаза я замечаю, как Хани, сурово нахмурившись, делает шаг ко мне. – Люк, я не сделала ничего плохого, – говорю я. – Нет причин для расстройства. Вид у Люка такой, точно мои слова его обескуражили, – он как будто не верит своим ушам, ведь на самом деле причины для расстройства есть, целая уйма, – однако он быстро овладевает собой. – Твоя мать была еретичкой! – выкрикивает он, и я словно бы получаю удар под дых. – Она была еретичкой, а твой лучший дружок шпионил на Чужаков, и поэтому ты прислужница Змея! Вот почему за нами не вернулись! Потому что ты здесь! Все из-за тебя! ЭТО ТЫ ВО ВСЕМ ВИНОВАТА! Я отступаю на шаг, пятясь от ревущего пламени его ярости, но не протестую, не спорю – а что тут скажешь? Люк прав. Дверь распахивается, в комнату входят двое санитаров – раньше я их не видела. – Люк, – произносит первый, – пожалуйста, успокойся. Люк резко разворачивается, его глаза горят. – Катись к дьяволу! – кричит он. – Посмотри, Чужак, разве ты не видишь? Перед тобой стоит Змей! – Понимаю, ты расстроен, – продолжает санитар. – Как по-твоему, ты сможешь успокоиться и продолжить сеанс или лучше, чтобы мы отвели тебя в твою комнату? Лицо Люка искажено багровой ненавистью; он смотрит на санитара, потом плюет на пол. – Я не хочу находиться рядом с этой. От ее вони меня тошнит! Он шагает через все помещение и не оглядываясь выходит в коридор. Санитары следуют за ним. Дверь захлопывается. Я в одиночестве стою посреди комнаты. Взгляды всех Братьев и Сестер обращены на меня, но я не смею смотреть им в глаза. Мне хочется уверить их, что все в порядке, все хорошо, но не могу, ведь все не хорошо. Все совсем не в порядке, все совсем плохо. И я не знаю, будет ли когда-нибудь иначе. После Снова явился агент Карлайл. Когда часы над дверью показали ровно десять, он вошел в «Кабинет для интервью № 1» следом за доктором Эрнандесом и, улыбнувшись мне, сел за стол. Прошлой ночью я плохо спала, и не буду делать вид, что это меня удивляет. В темноте передо мной маячило искаженное злобой лицо Люка, осознавшего – либо убедившего себя, – что только из-за меня он не Вознесся и не сел одесную Господа. В итоге голова у меня ватная, я чувствую разбитость и даже не могу решить, радоваться визиту агента Карлайла или нет. Судя по вчерашнему сеансу, он, в отличие от доктора Эрнандеса, скорее настроен получать от меня конкретные ответы типа «что произошло» и «кто, когда, где и чем был занят», нежели обсуждать мои чувства и мысли. Однако тот простой факт, что он из федералов, пугает меня до сих пор. Доктор Эрнандес работает в больнице, у него есть жена, и он кажется вполне нормальным человеком, тогда как агент Карлайл при всех своих возможных достоинствах был и остается частью правительственной машины. Понимаю, это уже не должно иметь значения. По крайней мере, в такой степени, как нам внушал отец Джон. И все же некоторые убеждения оказываются сильнее доводов рассудка, они словно вшиты в самую ткань моей души и сидят так глубоко, что доктору Эрнандесу и его коллегам с их «процессом» дотуда не дотянуться. Не знаю, есть ли у меня реальные шансы выбраться из этого места. Хочется верить, что да, что доктор Эрнандес сказал правду и однажды я выйду на воздух, почувствую на лице тепло солнца и начну новую жизнь где-нибудь далеко отсюда. Но даже если такая возможность и есть, я понятия не имею, сколько еще нужно ждать и кто именно принимает решение, что меня пора отпускать на свободу. Начинаю подозревать, что многое в этом вопросе зависит от агента Карлайла. Будь осторожна, подсказывает внутренний голос. Ты не единственная, кто знает больше, чем говорит. Он умен и видит тебя насквозь. Как и доктор. – Доброе утро, Мунбим, – приветствует меня доктор Эрнандес, раскладывая блокноты и ручки. – Как ты себя… – Я не хочу говорить о Центурионах, – перебиваю я, потому что устала, измучилась от боли в руке и с того момента, как проснулась, все думала и думала о том, что скажу. – И еще о Нейте, о моей маме и обо всем плохом. Если честно, я вообще не вижу смысла сегодня что-то обсуждать. – Ничего страшного, – отвечает доктор Эрнандес. – Это совершенно естественно. Сожалею, что вчерашний сеанс терапии вызвал у тебя неприятные чувства. – Да ладно, все в порядке. Как там Люк? – С ним работают. Уверен, мы добьемся положительных результатов. Надеюсь, ты прав. – Хорошо, – говорю я. – Так можно я уже пойду к себе? Агент Карлайл бросает взгляд на психиатра, который продолжает смотреть мне в глаза. – Давай просто поговорим, – предлагает доктор Эрнандес. – Никаких неудобных вопросов или тем, никакого «процесса». Просто поболтаем. – О чем? – настороженно прищуриваюсь я. – Знаю, ты думаешь, мы уже составили мнение о Легионе Господнем, уже пришли к выводу, что в нем все было плохо. Так почему бы тебе не показать нам его с другой стороны? – В каком смысле? – Расскажи о тех временах, когда ты была счастлива. Опиши хороший день или просто вспомни что-нибудь приятное, что вызывает у тебя улыбку. – Зачем? Вас же другое интересует. Доктор Эрнандес качает головой. – Это не так. Агент Карлайл занимается уголовным расследованием дела, к которому ты причастна, пускай и невольно, но, клянусь, лично меня интересуют все аспекты твоей жизни, все плохое и хорошее, что с тобой случалось. – Что-то не припоминаю ничего хорошего, – говорю я и даже не вру. – Я отказываюсь в это верить, Мунбим. Ну же, постарайся. Я снова роюсь в памяти, но отыскать то, что просит доктор Эрнандес, нелегко, очень нелегко. Ужасный конец омрачил все, что было раньше, как будто пожар прошелся и по моим воспоминаниям, выжигая их дотла и оставляя после себя лишь черную пустоту. Настоящее словно бы отравило прошлое. Мне вспоминаются счастливые мгновения, но почти все они мимолетны и не интересны никому, кроме меня: шутка, которой мы обменялись с Хани; пятничный вечер, когда Эймос привез из Города горячие чуррос; лицо Нейта в отблесках закатного солнца… Ничего такого, чем стоило бы поделиться. А твоя жизнь до Чистки? – спрашивает внутренний голос. – До того как во главе Легиона встал отец Джон? Я снова роюсь в памяти, погружаюсь глубже, и вот наконец кое-что всплывает на поверхность. Я улыбаюсь – и воспоминанию, и тому, что могу без риска поведать об этом доктору Эрнандесу и агенту Карлайлу. Я брошу им кость, дам то, чего они хотят, не позволяя подобраться к вещам, о которых не хочу говорить. Что ж, удачная сделка. Во всяком случае, для меня.