До Разноцветные фонарики, развешанные на деревьях и между корпусами, мигают красным, белым и синим; отец Патрик крученым броском отправляет в полет бейсбольный мяч. Хорайзен хмуро наблюдает за его приближением, делает замах битой – такой мощный, что едва удерживается на ногах, – и шлепает по пустому воздуху. Мяч глухо ударяется о стену часовни за его спиной, публика взрывается недовольными криками, презрительным свистом и вздохами, а потом снова ободряет бэттера громкими возгласами: Хорайзен поднимает мяч и посылает его обратно. – Неплохая подача, – отмечает он с широкой ухмылкой. Отец Патрик приподнимает воображаемую шляпу, рыжая шевелюра ярко выделяется в свете праздничной иллюминации ко Дню независимости. Я по-турецки сижу на теплом асфальте, с одной стороны – мама, с другой – Хани и Элис. Четырехлетке Хани бейсбол не интересен, но Элис приглядывает за ней, пока девчушка радостно катает туда-сюда запасной мячик. Не знаю, где мама Хани, наверное, лежит в своей комнате с приступом головной боли. Голова у нее болит часто. Мама доедает один из последних бургеров, приготовленных на гриле перед началом игры; верхняя губа у нее в горчице, кончик носа – в кетчупе, но я не говорю ей об этом, потому что она выглядит забавно, и мне интересно, скоро ли она сама заметит, что испачкалась. Я слопала два бургера, гору куриных крылышек, картофельный салат, рис и целую ложку зеленого соуса, который приготовил Беар. На вкус соус был странный, чем-то напоминал мох, но я все равно его съела, потому что Беар мне нравится и я не хотела, чтобы он расстраивался из-за того, что его соус никто не ест. Взрослые Братья и Сестры пьют колу и лимонад. Мне колу не разрешают, но Белла дала мне отхлебнуть из своей бутылки. Кажется, никто не заметил. – Два страйка! – объявляет мама, вскидывая два пальца. – Хорайзен, он тебя раскусил! Зрителей полный двор. По окончании игры одни пойдут спать после сытного барбекю, другие отправятся в Холл Легионеров смотреть по телевизору настоящие матчи, а третьи будут слушать музыкальные радиопередачи в саду, но сейчас почти все члены Легиона тут, вместе. Пока отец Патрик подбрасывает мяч в руке, я гляжу на мужчин, женщин и детей, расположившихся по периметру двора, и на игроков, терпеливо дожидающихся своей очереди сделать подачу или принять мяч. Я смотрю на них и улыбаюсь, потому что на улице тепло, светит солнышко, и я со своей Семьей. Хорайзен упрямо мотает головой и беззвучно произносит, обращаясь к моей маме: «Еще посмотрим». Она жестом изображает недоверие, но на ее губах играет улыбка, и я этому рада, ведь мама улыбается гораздо реже, чем мне хотелось бы. Бόльшую часть времени она выглядит грустной, но я перестала спрашивать, все ли у нее в порядке, после того как в прошлый раз она на меня накричала, заявив, что обязательно сообщит мне первой, если с ней что-то будет не так. Вряд ли она говорила всерьез. Думаю, мама просто хотела отделаться от моих расспросов. Отец Патрик вновь готовится к подаче, а Хорайзен принимает нужную позу и вскидывает биту. Однако едва его рука устремляется вперед, как звук чудовищной отрыжки прорезает двор и эхом прокатывается по пустыне. Отец Патрик чуть не теряет равновесие, а Хорайзен и все остальные оборачиваются в сторону источника шума. Люк даже не пытается сделать вид, что это не он. Лыбится во весь рот, щеки раскраснелись, глаза счастливо горят. На миг повисает остолбенелая тишина, а потом вдруг Хорайзен разражается хохотом, его густой громкий смех заполняет все пространство двора, и устоять перед ним невозможно. К Хорайзену присоединяются остальные, а Люк так и сидит на своем месте, сияя от гордости. Братья и Сестры хлопают его по плечу, ерошат волосы, а малышня таращится на него распахнутыми глазами, полными восхищения. – Пожалуй, барбекю с тебя на сегодня хватит, – с улыбкой на веснушчатом лице обращается к Люку отец Патрик. – Как думаешь, получится у меня сделать третий страйк без отвлекающих эффектов? – Да без проблем, отче, – отвечает Люк, ухмыляясь еще шире. – Вот спасибо, – кивает отец Патрик. – Ты очень любезен. Смех наконец стихает, отец Патрик снова становится наизготовку. На этот раз никто не рыгает, не издает других посторонних звуков, и отец Патрик, сделав шаг вперед, бросает мяч в направлении Хорайзена, который вдруг действует так стремительно, что я не успеваю за ним уследить. Крак! Мяч отскакивает от биты, словно ракетный снаряд, и взмывает в безоблачную высь. Примерно дюжина младших Братьев и Сестер с восторженным визгом бросаются за ним, поднимая тучи пыли. Мяч падает на землю за сараями и катится к забору. Хорайзен еще какое-то время сохраняет позу и торжествующую ухмылку, после небрежно перебрасывает биту Беару, а мы аплодируем, радостно улюлюкаем и выкрикиваем его имя. Отец Патрик укоризненно качает головой, однако улыбка на его лице шире прежнего. – Ну ты даешь, – говорит он. – А я уж испугался, что ты забор разнес. Хорайзен улыбается. – Господь благ, отче. У сараев царит суматоха: дети находят мяч и принимаются за него бороться. Айе удается обхватить снаряд короткими пальцами; держа мяч высоко над головой, он улепетывает со всех ног, а десяток мелких, окутанных пылью фигурок несутся за ним. Айя мчится назад к площадке, хохоча как сумасшедший, затем со всей силы бросает мяч. Тот вроде бы долетает до асфальта, но мягко отскакивает и катится прямо под ноги Хорайзену. С глухим стуком врезается в его пятку, однако Хорайзен этого не замечает. Я поднимаю глаза и вижу, что он пристально смотрит на дорогу за главными воротами. – Машина, – сообщает он. Почти все, включая меня, вскакивают на ноги и обращают взгляды на юг. Название «главные ворота» звучит внушительно, но на самом деле это всего-навсего три доски, сколоченные в форме большой буквы Z, в обе стороны от которых тянется забор из кусков проволочной сетки, набитых на деревянные столбики. По идее, он должен служить преградой койотам и другой живности, но я так часто вижу зверюшек, шныряющих по Базе после наступления темноты, что мне совершенно ясно: со своей задачей забор справляется плоховато. На грунтовой дороге за воротами, в облаках оседающей пыли стоит белый автомобиль. Как будто по чьему-то безмолвному приказу, мы все направляемся к нему, впереди – Хорайзен, Беар и отец Патрик. Ну то есть почти мы все. Двигаясь в толпе, я оглядываюсь и вижу Джона Парсона и Эймоса Эндрюса – они стоят в сторонке, перед часовней, и тихо переговариваются между собой. Я вдруг безошибочно понимаю, что нарвусь на неприятности, если эти двое меня заметят, поэтому поспешно отворачиваюсь. Примерно через десяток шагов любопытство побеждает, и я еще раз оглядываюсь на часовню. Джон и Эймос исчезли, их нигде нет. Я хмурюсь. Вообще-то меня не касается, чем заняты Джон и Эймос, однако мне непонятно, почему они не пошли вместе со всеми, а кроме того, что-то в выражении их лиц показалось мне странным. Я уже собираюсь привлечь внимание мамы, но в этот момент дверца белого автомобиля распахивается, и из него выходит мужчина. Он с первого взгляда вызывает у меня неприязнь. Толстый, краснолицый, потный; нос, как у крысы, острый и подрагивающий. Незнакомец улыбается отцу Патрику и Центурионам, подошедшим к воротам. – Вечер добрый, – говорит он. Порывшись в заднем кармане джинсов, извлекает на свет одну из брошюр, которые мы с Братьями и Сестрами каждое утро раздаем в Городе, ту, где на первой странице напечатано «А вы слыхали благую весть?». – Вот, прочел пару недель назад и с тех пор все думаю. Решил, надо бы поговорить с тем, кто это написал. – Брошюру написал я, – говорит отец Патрик, – и я буду более чем счастлив обсудить с тобой ее содержание. Как тебя зовут, друг? – Джейкоб Рейнольдс, – представляется мужчина. – Рад со всеми познакомиться. После Доктор Эрнандес откидывается на спинку стула. – Прошу прощения, – говорит он. – Я не совсем понимаю. – Я тоже, – прибавляет агент Карлайл. – И что же вам непонятно? – интересуюсь я. – Это действительно счастливое воспоминание? – спрашивает доктор. – Приезд Джейкоба Рейнольдса? – Тот день был счастливым, – уточняю я. – После того как власть в Легионе перешла к отцу Джону, на все легла черная тень. Выходит, Четвертое июля – последний по-настоящему хороший день, который мне запомнился. Мои собеседники переглядываются. – Для меня все равно остались пробелы, – произносит агент Карлайл. – Картинка почему-то не складывается. Я вдруг понимаю, в чем неувязка, и меня охватывает возбуждение: они же не знают всего! – Назавтра после прибытия Джейкоба отец Джон сделал свой ход, – поясняю я. – Ты имеешь в виду чистку? – спрашивает доктор Эрнандес. Я киваю. – Они знали Джейкоба раньше. Я имею в виду, отец Джон и Эймос. Не знаю когда и как, но они все спланировали заранее. Это был заговор. Тогда никто этого не понял, но теперь все очевидно. – Джейкоба Рейнольдса приняли тепло? – задает вопрос агент Карлайл. – Конечно, – подтверждаю я. – Отец Патрик был рад всем, кто к нам приходил. – Что конкретно сделал отец Джон? – продолжает расспрашивать агент Карлайл. – На следующий день. Каким образом он захватил власть в Легионе? – Все было не так драматично, как вы, наверное, воображаете, – отвечаю я. – Ни борьбы, ни стрельбы, ничего такого. Отец Джон поднялся на крыльцо часовни и объявил, что ночью, под покровом темноты, Господь явился ему с вестью. – Рискну предположить, что для отца Патрика весть не сулила ничего хорошего, – высказывается агент Карлайл. – Точно, – улыбаюсь я. – Господь открыл отцу Джону, что возглавить Легион должен именно он. Отец Джон при всех заявил, что отец Патрик – верный слуга Божий, добрый и кроткий человек, но добрые и кроткие не побеждают в войнах, особенно когда речь идет о Последней битве со Змеем, которая, как всем известно, уже грядет. Он попросил каждого заглянуть в свое сердце и присоединиться к нему, если сердце подскажет, что Джон Парсон говорит правду. Догадайтесь, кто сделал это первым? – Эймос и Джейкоб, – говорит доктор Эрнандес. Я киваю. – Они вышли вперед и встали по обе стороны от отца Джона. При этом они не промолвили ни слова, но… – Оба были вооружены, – вполголоса вставляет агент Карлайл, – верно? Киваю. – Ты, кажется, говорила, что при отце Патрике оружие разрешалось иметь всем? – напоминает доктор Эрнандес. Я снова киваю. – Так и было, но люди не носили пистолеты на поясе, как ковбои. Оружие держали в спальнях и бараках. – Как поступили Центурионы? – спрашивает агент Карлайл. – Следующими рядом с отцом Джоном встали Беар, Эйнджел и Лоунстар. Хорайзен немного помедлил, но после тоже присоединился к ним. – А где был отец Патрик, когда все это происходило? – Там же. – Я мысленно вижу лицо отца Патрика в тот момент, когда Центурионы отвернулись от него и примкнули к отцу Джону, вижу очень отчетливо. На нем читался не гнев и даже не разочарование, а скорее печаль, как будто у него разрывалась душа. – И он ничего не сделал? Я качаю головой. – И не сказал?