– Это верно, – произносит агент Карлайл. – Чертовски верно. – Если бы Люк пожаловался на тебя Центурионам, что бы они сделали? – спрашивает доктор Эрнандес. – Ну, не знаю. Неприятности были бы у нас обоих: у Люка – из-за Хани и попытки нарушить Третье воззвание, а у меня – из-за того, что угрожала Брату. Но как именно нас бы наказали и кого сильнее, сказать не могу. – На это и был твой расчет? – задает вопрос агент Карлайл. – На то, что Люк не осмелится донести на тебя, боясь за собственную судьбу? Киваю. – Я не сомневалась, что он будет молчать. – Все задиры – трусы, – констатирует агент. – Тебе об этом кто-нибудь говорил? Снова киваю. – Кто? – Нейт. Доктор Эрнандес слегка прищуривается. – Лучше все же избегать чрезмерных обобщений, – говорит он. – Давайте придерживаться тех высказываний, в достоверности которых мы так или иначе уверены. – Вы специалист, вам виднее, – соглашается агент Карлайл, а сам опять подмигивает, и мне приходится приложить усилие, чтобы мой рот не расплылся в улыбке до самых ушей. – Ты предприняла меры предосторожности на случай, если Люк проявит агрессию, – продолжает доктор Эрнандес. – Он пытался подкараулить тебя? Я качаю головой. – Как ты думаешь – почему? – Потому что он был мелким агрессивным говнюком, – вырывается у агента Карлайла, – который обмочил штаны, как только получил отпор. – Прекратите, пожалуйста, – морщится доктор Эрнандес. – Вы не помогаете процессу. – Виноват, – говорит агент Карлайл, но вины он за собой не чувствует, ни малейшей, это ясно написано у него на лице. Доктор Эрнандес бросает взгляд на часы. – Мы уже вышли за отведенное время, – отмечает он. – Нежелательно, конечно, превращать это в привычку, однако сегодняшний сеанс оказался весьма продуктивным. Мунбим, ты с этим согласна? Нахмурив брови, я смотрю на часы над дверью: 11:47. Я говорила почти два часа. Вот черт. – Простите, – говорю я. – Как-то незаметно получилось. – Не извиняйся, – спешит успокоить доктор Эрнандес. – Сегодня мы добились большого прогресса. К некоторым вопросам я бы хотел вернуться, но это может подождать до завтра. А сейчас перекуси и постарайся отдохнуть перед сеансом КСВ. – Обязательно, – говорю я. Сестра Харроу одаряет меня улыбкой, ставит на стол поднос с большими порциями лазаньи и картошки фри и интересуется, как поживает моя рука. Я отвечаю, что все хорошо. Кивнув, сестра Харроу выходит и запирает дверь. Я сижу за столом, ем и пытаюсь определить, действительно ли мне лучше благодаря сегодняшнему сеансу психотерапии – лучше и легче – или мой разум просто обманывает меня так же, как, например, мы говорим людям то, что они желают слышать, даже если это неправда. Я продолжаю размышлять об этом, но тут возвращается сестра Харроу. Время КСВ. Пока мы идем по коридору, я мысленно репетирую свои слова и действия и если Люк придет на сеанс, и если его не будет. Я не солгала доктору Эрнандесу и агенту Карлайлу: мне на самом деле искренне жаль Люка, жаль, что его жизнь в Легионе сложилась так, как сложилась. Однако это не значит, что я ему доверяю или что у меня хватит глупости повернуться к нему спиной. Ни в коем случае. Сестра Харроу распахивает передо мной дверь кабинета групповой терапии. Я сразу же замечаю Люка, в одиночестве стоящего у дальней стены, и едва сдерживаю изумленный возглас: Люк не похож сам на себя и выглядит просто как живой труп. Пепельно-серая кожа, ввалившиеся глаза, остекленелый взгляд. Руки трясутся, я вижу это даже с другого конца комнаты. Моего появления он не замечает, в пустых глазах никаких признаков жизни. – Он не умер, – говорит Хани, словно прочитав мои мысли. – Я проверяла. Просто выглядит как мертвец. – Не смешно, – морщусь я. Под взглядом Хани я буквально съеживаюсь. – Я знаю, Мунбим, – произносит она. – Вообще все это не смешно. Ты понимаешь, что с ним творится? – Нет. – Меня коробит от необходимости лгать ей, однако доктор Эрнандес прав: ни к чему им всем думать, будто мне сообщают больше, чем остальным. – В любом случае вид у него жуткий, – вздыхает Хани. – Как ты? – Нормально, а ты? – Хорошо. Правда, доктор Келли, кажется, теряет ко мне интерес, я ведь уже рассказала всё, что знала. По-моему, она разочарована, что я пострадала меньше, чем она думала. – Да ладно, ты же не всерьез. – Нет, – улыбается Хани. – Но когда я отвечаю на вопросы, она постоянно вздыхает. Наверное, я ей надоела. – Так это же хорошо. Если она считает, что ты в порядке, возможно, тебя скоро выпустят. Хани пожимает плечами. – Возможно. – Думаешь об этом? – О том, как выйду отсюда? Киваю. – Да, – признается Хани. – Не знаю, как это будет. Мне порой даже страшно. Но все лучше, чем здесь. И гораздо лучше, чем там, где мы были. Снова киваю. Мне тоже страшно. Мы сидим на полу, прислонившись к стене, и смотрим по сторонам. Почти все наши Братья и Сестры, сбившись в стайки, играют, смеются и негромко переговариваются между собой. Никто из них не обращает внимания на Люка. Джеремайя и Рейнбоу, стоя на четвереньках, катают по полу игрушечные машинки, остальные собирают «Лего», раскрашивают картинки, рисуют или весело жмут на клавиши небольших электронных панелей, которые вспыхивают и издают звуки. По словам Хани, никто из детей не прикасался к игрушкам во время первых сессий, когда я еще лежала в больнице. Люк, рассказывала она, предупредил детей, что трогать предметы из Внешнего мира нельзя, поэтому то, что мы видим сейчас, – настоящий прорыв. Джеремайя катает зеленую легковушку, а Рейнбоу – ярко-красную пожарную машину; оба рычат, подражая звуку моторов, и выписывают на полу широкие восьмерки. Миниатюрные авто постоянно сталкиваются, и это вызывает у детей радостный смех, который согревает мне сердце. Аврора закрывает раскраску и присоединяется к друзьям. – Можно с вами? – спрашивает разрешения она. И Джеремайя, и Рейнбоу кивают. Аврора довольно улыбается и, выудив из большой пластмассовой коробки красно-белую карету скорой помощи, садится рядом с ними. Все три игрушечные машинки ездят туда-сюда, колесики жужжат, звуки, имитирующие рокот двигателей, напоминают гудение пчел. Я молча сижу бок о бок с Хани и с улыбкой наблюдаю за троицей. Джеремайя передвигает свой автомобиль в центр кружка. За его спиной Люси и Уинтер негромкими чистыми голосами затягивают «Обо всем прекрасном в мире»[5], и он оборачивается послушать девочек. Машинка Авроры закладывает широкую дугу, а потом врезается в бок зеленой легковушки, отчего та, несколько раз перевернувшись, отлетает к стене у двери. Джеремайя рывком разворачивается, его щеки наливаются краской. – Ты зачем это сделала? – гневно вопрошает он. Аврора отшатывается, ее глаза удивленно распахнуты. – Мы же играем, – лепечет она. – Прости, я нечаянно. Джеремайя вскакивает. – Иди и принеси мою машинку! – приказывает он. Аврора бледнеет и, кажется, вот-вот заплачет, но все же медленно поднимается с пола. Хани подается вперед, сурово нахмурив брови. – Джеремайя, – обращается она к мальчику, – она же извинилась. Успокойся. – Она нарочно! – выкрикивает Джеремайя, чьи щеки полыхают от злости. – Значит, пускай пойдет и вернет машинку мне! Я замечаю, как в дальнем углу Люк поворачивает голову и взирает на маленькую драму, разыгравшуюся на середине комнаты. – Успокойся, – повторяет Хани. – Аврора вернет тебе машинку, не нужно на нее кричать. – Пусть несет сейчас же! – упорствует Джеремайя. Аврора оглядывается на нас, ее личико выражает беспомощное отчаяние. Я собираюсь встать, чтобы разрядить ситуацию, но Хани кладет руку мне на плечо и поднимается первой. – Не волнуйся, – говорит она мне, – я принесу. – Нет, – раздается из угла хриплый голос Люка. – Аврора, делай, что велел Джеремайя.