– В тот вечер? – переспрашивает агент. – Вечером того же дня, когда выпустил Третье воззвание? Киваю. – И кто же были эти счастливицы? – Белла и Агава. – Та или другая уже состояли в браке? – Да, обе. – И их мужья находились тут же? Снова киваю. – Как они отнеслись к тому, что отец Джон женится на их супругах? – спрашивает доктор Эрнандес. – Как себя вели? А ты как думаешь? – Праздновали вместе с нами, – говорю я. – Из часовни отец Джон повел Беллу и Агаву в Большой дом, а все остальные зажгли свечи и пошли следом. – Можешь предположить, что в этот момент думали мужья новых жен Пророка? – Я это знаю. – У меня действительно нет ни тени сомнения. – Они молились, чтобы обе стали отцу Джону хорошими женами. В комнате надолго повисает тишина: до моих собеседников доходит услышанное. Как обычно, первым обретает дар речи агент Карлайл. – Мне нужно время, чтобы как-то это осмыслить, – говорит он. – Поэтому, если не возражаешь, давай вернемся к Люку. Согласна? Киваю. – По твоим словам, тот инцидент между тобой, Люком, Хани и Нейтом не повлек за собой последствий, так? – Да. – Прости, Мунбим, но что-то мне не верится. Я хмурюсь. – Я вас не обманываю. Агент Карлайл вскидывает ладони в умиротворяющем жесте, при виде которого меня охватывает внезапное желание ткнуть ему в глаз одной из ручек доктора Эрнандеса. – Я этого и не говорил, – успокаивает он. – Я ни в чем тебя не обвиняю, просто хочу знать, не опустила ли ты какие-нибудь подробности. Может, было что-то еще? – Нейт сохранил произошедшее в тайне. Во всяком случае, насколько мне известно. Молчали и он, и Люк, и Хани. Центурионы ни о чем не узнали, и никакой публичной реакции не последовало. – Я и не сомневался, – кивает агент Карлайл. – И Нейт больше ничего не предпринял? – Нет. – А ты? Я колеблюсь. – Мунбим? – прищуривается агент. Расскажи им, настаивает внутренний голос. Будь храброй. Расскажи, что ты сделала… До Я выжидаю примерно с неделю. У меня хватает ума не думать, будто Люк забыл о случившемся – вряд ли он вообще когда-то забудет об этом полностью и уж точно никогда не простит этого мне, – однако обстоятельства вынуждают меня действовать, поэтому остается лишь надеяться, что за неделю Люк успел переключить внимание на что-нибудь другое. Ослабил бдительность. Мы прожили на Базе всего полтора года, когда скоропостижно умер мой отец. Он чинил участок забора в северо-западной части и вдруг потерял сознание. До медицинского центра в Лейфилде его не довезли. После вскрытия врачи сказали моей маме и отцу Патрику, что у папы были какие-то проблемы с сердцем, о которых никто не подозревал. Что смерть была мгновенной. Надеюсь, это правда. Когда я стала постарше, лет в шесть-семь, мама вручила мне коробку с вещами отца, которые, по ее мнению, он захотел бы оставить мне на память. Перед тем она взяла с меня обещание сохранить это в тайне. Я дала слово молчать, хотя и не понимала почему. В коробке оказались два ножа, морская раковина с пляжа в Санта-Крусе, случайная на первый взгляд страница из дневника, черно-белое фото папиных родителей и часы, остановившиеся ровно в тот день, час и минуту, когда я родилась. Я сотни раз перечитывала страницу из дневника и часто рассматривала фото, ведь я никогда не видела своих бабушек и дедушек и даже не знаю, живы ли они. Ножи имели складные лезвия и деревянные рукоятки с изображением ярких желто-лиловых закатов – отец вы´резал и раскрасил их сам. Ножи небольшие, с короткими и не слишком острыми лезвиями, и все же мне приятно ощущать их тяжесть в ладонях. Папа, должно быть, часами держал их в руках, неторопливо трудясь над рукоятками при помощи резцов и кистей, поэтому для меня прикосновение к ножам – это способ почувствовать себя ближе к отцу. Я стараюсь отогнать посторонние мысли, прячу ножи в карманы джинсов и на цыпочках выхожу из комнаты в короткий коридор в Девятом корпусе. Тут нет ничего, кроме шести простых деревянных дверей, ведущих в шесть одинаковых спален, и светящегося пластмассового распятия на торцевой стене. Мама тоже жила в этом корпусе, в соседней комнате, и, пробираясь к выходу на другом конце коридора, я остро ощущаю ее отсутствие, ощущаю как нечто почти физическое, обладающее весом и объемом. Думать о ней мне не положено, подобные мысли считаются ересью, однако ни Центурионы, ни отец Джон не могут залезть в мою голову, и это хорошо, потому что Пророку, мягко говоря, не понравилось бы многое из того, что он бы там увидел. Я знаю, что сегодня наши спальни на ночь не запирали, так как с начала отбоя лежала без сна и обязательно услышала бы щелчок ключа в двери. Примерно час назад кто-то навещал Элис; мне пришлось накрыть голову подушкой и держать ее так, пока все не закончилось. Иногда они стараются вести себя потише, иногда нет. Дверная ручка под моими пальцами поворачивается, я осторожно выхожу за порог. Луны сегодня нет, а без луны в пустыне по-настоящему темно, так темно, что я с трудом различаю квадратные очертания двора. Как и большинство моих Братьев и Сестер, я ношу на поясе миниатюрный фонарик, но, стоя во мраке рядом с Девятым корпусом и ежась от ночного холода, я решаю обойтись без света. Фонарик, безусловно, упростит мне жизнь, но в то же время изрядно повысит риск оказаться замеченной. А я не хочу, чтобы меня заметили. Я направляюсь в юго-западный угол двора, ориентируясь по слабому свету звезд и собственному внутреннему компасу. Двигаюсь очень, очень медленно. Нужное мне здание стоит в ряду из четырех таких же, и если я ошибусь дверью, то утром меня ждет допрос Центурионов, а после обеда – железный ящик. Я крадусь по двору, избегая асфальта и вспоминая слова отца Джона, которые он постоянно повторяет нам, говоря о Последней битве: сохраняйте спокойствие, действуйте осторожно, веруйте в Господа, и победа будет за вами. Спокойствие. Осторожность. Победа. Наказ отца Джона совсем не подходит к тому, что я намерена сделать, но, чтобы унять бешеный стук сердца, которое вот-вот выскочит из груди, сгодится любое средство. Спокойно. Спокойно. Спокойно. Я добираюсь до, как мне хочется верить, Двенадцатого корпуса и в кромешной темноте встаю перед дверью. Трачу несколько секунд на попытку взять себя в руки, хотя и понимаю, что лишь напрасно теряю время: если я ошиблась дверью, то узнаю это совсем скоро, и тогда мое спокойствие уже не будет иметь ни малейшего значения. Я набираю полную грудь воздуха, задерживаю дыхание, потом делаю глубокий выдох. Вытаскиваю из карманов отцовские ножи, раскрываю лезвия и медленно, очень медленно поворачиваю дверную ручку. Я почти жду, что дверь окажется запертой или издаст металлический скрежет, который перебудит всю Базу, однако она открывается легко и бесшумно, как будто петли только что смазали. На миг закрываю глаза и ступаю в темноту. Корпуса с Одиннадцатого по Четырнадцатый – это бараки, длинные одноэтажные здания, и в каждом размещаются по трое моих Братьев. И снаружи, и изнутри постройки выглядят абсолютно одинаково, и, хотя я различаю у противоположной стены густо-черные контуры трех кроватей, но все равно не могу быть уверена, что пришла куда нужно. Стараясь не сопеть, я вглядываюсь в узкие койки, жду, пока глаза привыкнут к сумраку, и в конце концов вижу то, что хотела увидеть. Одна из трех кроватей пуста. У Лео, десятилетнего мальчика, который ее занимает, вчера утром поднялась температура, и его перевели в дом Бекки и Джулии, расположенный возле часовни. До призвания на Истинный путь Джулия работала врачом, а Бекки училась в медицинском колледже, и за десять лет, прошедшие с вступления в Легион, на двоих они спасли не меньше дюжины жизней. Пустая кровать Лео стоит на своем месте. Значит, я не ошиблась. На цыпочках крадусь вдоль стены и останавливаюсь у самой дальней кровати. Вижу голову Люка на подушке, слышу, как он похрапывает. Разглядываю его, собираясь с духом. Приседаю на корточки и приставляю к горлу Люка нож, который держу в левой руке. Его веки трепещут, медленно приоткрываются, потом резко распахиваются. Люк разевает рот, но прежде, чем он успевает издать хотя бы один звук, я шиплю ему в ухо: – Молчи и не двигайся, не то перережу глотку. Он бессмысленно таращится на меня. Наверное, гадает, не снится ли ему сон, ведь в реальности ни одна девчонка не посмела бы пробраться в его комнату посреди ночи и угрожать ему ножом, так? С парнями вроде него такое просто не может произойти. – Тебя за это ждет ящик, мерзкая сучка, – злобно шипит он. – Ты… Я сую правую руку под одеяло и пристраиваю нож между ног Люка. Он выпучивает глаза еще сильнее и замирает. – Только если об этом кто-то узнает, – шепчу я в ответ. – Но никто не узнает, правда? Он молча глядит на меня, словно окаменев. – Правда же? – Правда, – едва слышно выдыхает Люк. – Я никому не скажу. Только не надо… Пожалуйста… – Если ты еще хоть раз подойдешь к Хани, – четким шепотом произношу я, – или хотя бы взглянешь на нее или на любую другую мою Сестру и мне это не понравится, я навещу тебя снова. И в следующий раз из тебя будет хлестать кровь, как из кастрированного быка, слышишь? Ты хорошо меня понял? К глазам Люка подступают слезы. Он медленно и робко кивает – я слышу, как кожа на его шее трется о лезвие отцовского ножа. – Отлично, – шепчу я. – Спокойной ночи, Люк. Господь благ. Я убираю ножи, но Люк осознает, что угроза миновала, только когда я уже нахожусь на середине комнаты. Слышу за спиной короткий звук – наполовину всхлип, наполовину рвотный спазм – и выскальзываю из барака. Возвращаюсь тем же путем, каким пришла, заставляя себя не обращать внимания на бурлящий в крови адреналин, двигаться осторожно и тихо, чтобы не испортить все дело. После – Люк сдержал слово, – говорю я. – Никому ничего не рассказал и оставил Хани в покое. – Ты опасалась мести Люка? – Агент Карлайл смотрит на меня с такой свирепой гордостью, что я не могу сдержать улыбку. – Я думала об этом, – пожимаю плечами я. – С тех пор я постоянно носила в кармане один из папиных ножей. Решила, что подстраховка не помешает.