Все мы, шестеро обитательниц Девятого корпуса, этой ночью почти не спали, прислушиваясь к кашлю Хорайзена, который делался все слабее и тише, и сознавая, что жизненный путь нашего Брата определенно подходит к концу. Незадолго до рассвета Базу окутала глубокая тишина, и мы всё поняли. – Да, слышала, – отвечаю я. – Господь благ. – Господь благ, – повторяет Беар. – Идем. Пора попрощаться. Я следую за ним. Мы хороним наших Братьев и Сестер быстро. К чему терять время? Близкий человек ушел, ушли его душа, воспоминания и все, чем он был; осталась только физическая оболочка. Мои Братья и Сестры со всех сторон стекаются во двор и собираются перед часовней, у крыльца которой установлен простой деревянный стол. На нем со сложенными на груди руками лежит Хорайзен. Его глаза закрыты, а кожа – восково-серого цвета, однако на лице написано полнейшее умиротворение, и при мысли о том, что его страдания наконец прекратились, мое сердце ликует. Отец Джон выходит из Большого дома и направляется к нам. Обычно по утрам первая встреча с Пророком – момент немного нервный, поскольку его настроение задает тон на весь день. Если ночью Господь сообщил ему дурные вести, нас ждут несколько часов дополнительной работы и самая простая еда, зато, если вести были хорошими, грядущий день словно бы озаряется светом и сулит нам отраду. Сегодня утром, впрочем, все понятно сразу – нет ни ожиданий, ни тревоги; все, включая отца Джона, готовы попрощаться с добрым другом. Беар, Эйнджел и Лоунстар, трое оставшихся Центурионов, выстроились в ряд позади стола. Хорайзен более десяти лет был одним из них, и лица всех троих выражают понятную и неподдельную скорбь, ибо несмотря на то, что их Брат Вознесся и они (без тени сомнения) убеждены, что снова встретятся с ним, когда наступит Конец света, мы не выбираем, горевать нам или нет, что бы там ни говорил Эймос; это чувство безотчетно и возникает в той области сердца, которая нам неподвластна. Отец Джон по очереди кладет руку на плечо каждому Центуриону, затем встает перед ними и обводит взглядом безмолвную толпу Легионеров. – Братья и Сестры, – обращается он к нам низким, наполненным силой голосом. – Возлюбленная моя Семья. Этим прекрасным утром мы собрались под милостивым взором Всемогущего Господа нашего, дабы отпраздновать Вознесение Брата Хорайзена. Знаю, сердца наши разрываются от боли, ибо все мы люди и все мы грешны, однако сейчас не время печалиться и скорбеть. Возрадуемся же сиянию жизни, прожитой на Истинном пути, и воздадим Господу смиренную благодарность за то, что призвал верного слугу Своего к Себе. Отныне Хорайзен не познает боли. Впереди у нашего Вознесшегося Брата лишь радость, вечная и бесконечная. Господь благ. Толпа отзывается дружным хором. Я оглядываюсь по сторонам и вижу на глазах у многих слезы, вижу, как мои Братья и Сестры сплетают руки и склоняются друг к другу. – Хорайзен покинул этот мир, – продолжает отец Джон, – однако мы помним, что в свое время Господь призовет каждого из нас туда, где мы воссоединимся с нашим Братом, где все Вознесшиеся встретят нас у врат, ведущих к вечному блаженству. Никому не дано знать, когда окончится его земной срок, но я всем сердцем верю, что для всех нас это время не за горами, и горячо о том молюсь. А до этого великого дня – дня, когда наступит Конец света и мы сокрушим Змея вместе со всеми его прислужниками, будем же вдохновляться примером Брата Хорайзена. Будем следовать Истинным путем, наполнив сердца светом Господним, и будем верно служить во славу Его. Помолитесь со мной, Братья и Сестры. Отец Джон складывает ладони перед грудью и закрывает глаза. Собравшиеся, я в том числе, повторяют за ним, однако я делаю это лишь из опасения, что, если выделюсь из толпы, это могут заметить. Со всех сторон доносится негромкий гул молитвы. Раньше я находила в нем успокоение, ведь он словно бы соединял меня с Братьями и Сестрами и подтверждал, что я не одна. Теперь, однако, этот звук меня не успокаивает. После случая с мамой он вызывает во мне лишь гнев. Я больше не верю, что мужчины и женщины вокруг меня молятся, потому что действительно хотят обратиться с просьбой к Богу. Некоторые – возможно, но не все. Сейчас я считаю и даже уверена, что часть из них молятся просто потому, что так им сказал Пророк и они до смерти боятся его ослушаться. – Господь благ, – молвит отец Джон. Легионеры хором повторяют ставшие мне ненавистными слова и поднимают опущенные головы. – Сегодня предстоит решить очень важный вопрос, – продолжает он, обводя глазами паству. – А именно: кто займет пост Центуриона, который занимал наш Брат, и возьмет на себя почетную обязанность вершить волю Божью на Земле. Я, как и все вы, долго и истово молил Господа о совете, и он был явлен мне сегодня утром, ровно в тот миг, когда Хорайзен Вознесся на небо. Вот вам еще одно доказательство, хоть в них и нет нужды, что Бог все видит, все слышит и посылает каждому из нас испытаний не больше, чем мы можем выдержать. Господь благ. – Господь благ, – эхом отзывается толпа. Я крепко сжимаю губы и молчу. – Никогда не дерзнул бы я познать промысел Всемогущего Господа нашего, – благоговейно рокочет отец Джон, – но всегда служил Ему в полную меру сил и исполнял волю Его без колебаний и сомнений. Мудрость Его беспредельна, а воля абсолютна, и Он не ошибается. – Пророк делает паузу, нагнетая интригу. Внутри у меня все сжимается, когда голос в моей голове шепчет: Ты ведь знаешь, кто это будет. Знаешь. Но нет, я не догадываюсь, кто станет новым Центурионом, знаю лишь, кого я не хочу видеть на этом посту. – Господь не ошибается, – повторяет отец Джон. – И посему дано мне объявить, что Он избрал Нейта Чилдресса на службу Центурионом Легиона, отныне и до Вознесения. Где ты, Нейт? Кровь леденеет у меня в жилах. Он тебе говорил, шепчет внутренний голос. Он ясно дал понять, что думает о Нейте как о преемнике Хорайзена, но ты ему не поверила. Я трясу головой, потому что Нейт не может стать Центурионом. Не может. Он добрый, мягкий, хороший, а еще он мой друг, и это нечестно, попросту нечестно. Хорайзен тоже был добрым и хорошим. А ты бы предпочла видеть новым Центурионом кого-то черствого и жестокосердного? Слова как будто вспарывают меня, режут без ножа. Я понимаю, что голос прав, что из Нейта получится отличный Центурион, если такое вообще возможно, но мне все равно, все равно. Потому что это изменит всю мою жизнь, и, даже если рядом со мной останутся Хани, Элис, Рейнбоу и другие, Нейта у меня отнимут. Он никогда и не был твоим. Никогда. – Нейт? – выкликает отец Джон. – Покажись, Брат мой. Я вся трепещу при мысли о том, что отец Джон глубоко вонзит когти в Нейта и затянет его в черное сердце Легиона. Я представляю, как Нейт запирает людей в железный ящик, порет их березовыми розгами, сажает на голодный паек, и меня тошнит. Мне хочется крикнуть ему: беги, беги, пока не поздно, однако я молчу. Конечно молчу. Потому что я трусиха. С восточной стороны двора доносится шум – толпа расступается, пропуская Нейта. Он спокойно выходит вперед, на асфальтированную площадку; его губы сжаты, темно-зеленые глаза устремлены на Пророка. – Брат Нейт, – обращается к нему отец Джон. – Займи свое место подле Центурионов. Не бойся. Нейт не ведет и бровью. Я перевожу взгляд с него на отца Джона и замечаю на лбу у того морщинку – первый намек на беспокойство. – Ты не слыхал меня, Брат? – вопрошает Пророк. – Господь благословил тебя, удостоив высокой чести. Ты ведь не откажешь Ему? – Прости, отче, – говорит Нейт. – Именно так я и должен поступить. Над толпой прокатывается волна возмущенных вздохов; люди таращат глаза, прикрывают ладонью рты, разинутые от изумления. Отец Джон хмурится сильнее. – Я в замешательстве, – произносит он. – Разве ты не преданный Брат Легиона Господня? Разве не следуешь Истинным путем? – Все верно, отче: я Брат Легиона и следую Истинным путем. Однако же среди нас есть другие мужи, более достойные чести служить Центурионом. Они… – НЕ ТЕБЕ РЕШАТЬ! – ревет отец Джон, в чьих глазах вспыхивает внезапная ярость. Толпа в страхе цепенеет. – Это воля Всемогущего Господа! Он так повелел, и ты не выбираешь, отвечать «да» или «нет»! Пади на колени, возблагодари Господа и воздай хвалу Его предвечной славе! – Нейт молча взирает на Пророка. – Или, может, вера твоя не истинна? – Ярость, охватившая отца Джона, рассеивается так же быстро, как вскипела. – Может, ты еретик, подосланный Змеем, чтобы сеять недовольство среди преданных детей Его? В этом суть? Если так, признай измену немедля, ибо не вижу я иных причин для тебя столь тяжко оскорблять Господа, чьему служению эти мужчины и женщины посвятили всю свою жизнь. – Я не еретик, отче, – заявляет Нейт, – и вера моя так же крепка, как вера любого из собравшихся здесь. И потому прошу я дозволить мне помолиться. Господь направит меня, как направлял всегда. – Я уже сказал, чего хочет от тебя Господь, – холодно возражает отец Джон; в его тоне проскакивают опасные нотки. – Я неясно выразился или ты сомневаешься в моих словах? – Нет, отче, – говорит Нейт. – Но я бы хотел услышать глас самого Господа. Слышится смешок. Я чувствую за спиной легкое движение – люди оборачиваются посмотреть, кто хихикнул, – но сама стою неподвижно, потому что все мое внимание приковано к отцу Джону. Я множество раз видела Пророка в гневе, но никогда, никогда в его глазах не мелькали чувства, ставшие явными при взгляде на Нейта. Сомнение. Страх. И в это мгновение то, что я давно уже смутно сознавала, вдруг вырисовалось с кристальной четкостью. Отец Джон обладает потрясающим красноречием и невероятной, почти гипнотической харизмой. Он способен на безмерную доброту и страшный гнев – зачастую почти одновременно. Его знание Библии непревзойденно. Центурионы преданы ему всецело, слово отца Джона – закон, а мои Братья и Сестры питают к нему и любовь, и благоговейный страх – нередко в равной мере. Однако подчиняются Пророку и беспрекословно выполняют его приказы люди отнюдь не поэтому. Авторитет отца Джона, его сила основываются на убеждении, составляющем самую суть Легиона Господня: вере в то, что его голос и есть глас Божий. Без этой веры просто не было бы смысла подчиняться Пророку. Без нее Центурионы превратились бы в обыкновенных мучителей, которые избивают и жестоко наказывают непокорных. Без этой веры все просто развалилось бы. А Нейт на глазах у всех поставил ее под сомнение. – У тебя есть день и ночь на молитву, – изрекает отец Джон, и по его глазам я вижу: он понимает, каким неустойчивым внезапно сделалось положение, каким шатким. – Этого времени, несомненно, хватит, чтобы узреть истину, которую я тебе открыл. Мы оба знаем, что Господь не совершает ошибок. Это также известно всем собравшимся здесь и лишь подтвердится снова. Тем не менее я не стану вмешиваться в отношения моих Братьев с Создателем, ибо это все равно что вышвырнуть их во Внешний мир на растерзание Чужакам. Если для осознания истины тебе нужно больше времени, то это твоя и только твоя работа. Завтра на рассвете мы все тебя выслушаем, хотя у меня нет ни малейших сомнений в том, каким будет твой ответ. Господь благ. – Господь благ, – откликается толпа. – Стало быть, до завтра, – кивает отец Джон. Он выходит вперед, кладет ладонь на грудь Хорайзена и закрывает глаза. Его губы шевелятся в короткой беззвучной молитве, затем он разворачивается и молча шагает обратно к Большому дому. Вся его паства словно замерла. Над двором повисает странное напряжение, как будто все одновременно затаили дыхание. Трое Центурионов переглядываются, явно не зная, что делать дальше. В конце концов тишину нарушает Эймос. – В общем, так, – зычно объявляет он. – Хватит на сегодня стоять столбами. Похороны состоятся перед ланчем, и, если кто хочет лично попрощаться с Хорайзеном, на это есть еще пара часов. А сейчас давайте-ка все ступайте в столовую на завтрак, а потом беритесь за работу. Толпа разбредается в разные стороны. Краем глаза я вижу своих Братьев и Сестер, но смотрю не на них. Нейт даже не шелохнулся: побледневший, он стоит на краю асфальтированной площадки, опустив глаза. Кто-то заговаривает с ним по пути к Холлу Легионеров, однако он никак не реагирует на проходящих мимо. У него вид человека, погруженного в глубокое раздумье – или молитву, – и, когда я приближаюсь к нему, он меня даже не замечает. – Нейт? Нет ответа. – Нейт! – повторяю я и дергаю его за руку. Он вздрагивает, рассеянно смотрит на меня расширившимися глазами, потом будто узнает и слабо улыбается. – Иди завтракать, Мунбим, – говорит он. – Не надо, чтобы тебя сейчас видели рядом со мной. – Что ты делаешь, Нейт? – тихо спрашиваю я. – Зачем все это наговорил? – Не нужно тебе знать, – качает он головой. – Просто верь мне, если можешь. Все будет хорошо. – Когда? Все это нехорошо, Нейт, совсем нехорошо. – Знаю. – На лице Нейта написана такая боль, что у меня сжимается сердце. – Знаю и искренне сожалею. Иди завтракать, и, если кто-нибудь спросит тебя обо мне, скажи, что я проклятый еретик, а то и сам Змей. И ни в коем случае не защищай меня, Мунбим, слышишь? Пожалуйста. Я сглатываю подступившие к глазам слезы. – О чем ты вообще говоришь? Почему не объяснишь мне, что происходит? – Я поговорю с тобой позже, – едва слышно обещает он, – если смогу. Но мне очень важно, чтобы ты выбросила все это из головы – ради нас обоих. – Как ты себе это представляешь? – растерянно спрашиваю я. – Постарайся, – шипит Нейт. – Постарайся изо всех сил. А если не получится, просто ври. Только не делай глупостей, хорошо? Мунбим, прошу тебя. Я собираюсь сказать что-то еще, однако едва я открываю рот, как Нейт уходит в направлении Седьмого корпуса, в котором живет. Я стою на краю внезапно опустевшего двора и гляжу ему вслед, пытаясь игнорировать назойливый шепот внутреннего голоса: Ты больше никогда его не увидишь. После – Мне очень жаль, – говорит доктор Эрнандес. – Вы о чем? – хмурю брови я. – О смерти Хорайзена. – С чего вдруг? Вы его даже не знали. – Это так, – отвечает доктор. – Я сожалею о твоей утрате, Мунбим. О том, что ты потеряла близкого человека. – Ох. – Мои щеки вспыхивают. – Спасибо. – Пожалуйста. Вчера, после того как ты рассказала о болезни Хорайзена, я хотел тебя кое о чем спросить. Кто заплатил за его обследование в больнице? – Что вы имеете в виду?