До Я иду по двору и неожиданно слышу странный звук. Пока все доедали завтрак в Холле Легионеров, я отправилась к Хани – подбодрить ее, дать знать, что я о ней не забыла, – но не успела я сказать и пары слов, как за моей спиной вырос Эймос. Мрачный, словно туча, он оттащил меня в сторону. Прежде чем его тяжелая рука легла мне на плечо, я успела услышать от Хани: «Привет», и, пускай голос ее был совсем слабым и скрипучим, точно горло изнутри заржавело, я хотя бы знала, что она жива. – Ты совсем глупая, да? – прошипел Эймос. – Хочешь все усугубить? Я сбросила его руку со своего плеча. – Я разговариваю со своей Сестрой. Это не запрещено. – Твоя Сестра наказана за ересь. Поговоришь с ней после того, как она искупит вину перед Господом, и не раньше. – И по-твоему, это нормально? – От гнева мое лицо начал заливать жар. – Нормально, да? – Господь благ, – прорычал Эймос. – А теперь убирайся отсюда ко всем чертям и скажи спасибо, что я не счел нужным доложить о тебе Пророку. Несколько долгих секунд я смотрела на него, чувствуя, как в висках пульсирует ярость, потом резко развернулась и зашагала прочь, в сторону двора. Звук, который я слышу, отдаленный и глухой. Грунтовая дорога от главных ворот до шоссе три километра длиной, но при определенном направлении ветра до Базы порой долетает гул далеких моторов. Машин нам не видно, так как дорога петляет меж двух пологих холмов, заслоняющих пейзаж с юга, и я люблю угадывать, кто там проезжает: грохочущие фуры, которые мы провожали взглядами, когда вылазки в Город еще не были под запретом, или желтые школьные автобусы с ребятней, или это едут семьи в легковушках и трейлерах, громко распевающие под музыку из радиоприемника. В первые мгновения мне кажется, что звук издает один из таких авто. Я застываю посреди двора и, напрягая слух, вглядываюсь в даль за воротами. Шум напоминает рокот двигателя, а несколько секунд спустя я понимаю, что он становится громче. Несколько моих Братьев и Сестер, как и я, останавливаются на полпути. С виду никто особо не озабочен, никто ничего не говорит, но все внимательно слушают. Все. На крыльце Большого дома я замечаю Беллу с ребенком на руках, а рядом с часовней – Джейкоба Рейнольдса: прищурившись, тот смотрит на юг. Шум неуклонно нарастает, и вот уже земля под ногами начинает вибрировать. Иногда – крайне редко – кто-то из местных подъезжает к главным воротам, чтобы своими глазами увидеть «чокнутых» из Легиона Господня, однако этот звук отличается от тарахтения мотора легкового авто или пикапа. Он мощнее. Гораздо мощнее. Волоски у меня на коже приподнимаются, в желудке вдруг возникает пустота, как будто я неделю голодала. Мой взгляд прикован к первому повороту на грунтовой дороге, примерно в ста метрах от ворот. Раннее утро, тепло и безветренно. Кажется, будто все встало на паузу, будто целому миру велено взять десятиминутный перерыв. А потом из-за поворота появляется нечто огромное и черное, и все одновременно начинают куда-то бежать и кричать. Эта штука очень похожа на танки, которые я видела по телевизору до Чистки, когда нам еще разрешали смотреть фильмы: шесть гигантских колес, и на них прямоугольная металлическая коробка с торчащим спереди длинным дулом и круглой башенкой наверху. Махина медленно ползет по грунтовке, ревя двигателем и изрыгая дым, и ее громыхающее приближение вызывает жуткое ощущение неминуемой беды. Джейкоб торопливо ковыляет по двору и орет во всю глотку; народ бежит врассыпную. Парадная дверь Большого дома распахивается, на крыльцо широким шагом выходит отец Джон, его лицо перекошено от недовольства. Я успеваю заметить, как он вытаращивает глаза, после чего скрывается в доме. В следующий миг по двору разносится его громогласный приказ вооружаться. Моя кожа покрывается мурашками. «Вооружайтесь». Я думаю о винтовке AR‑15, которую выдал мне Эймос. Она лежит на моей прикроватной тумбочке, заряженная и готовая к использованию. Танк останавливается перед главными воротами, и я вижу, как позади него из-за поворота выезжает вереница машин. Черные микроавтобусы с аббревиатурой «БАТОВ» на бортах, бело-красные кареты скорой помощи, темно-зеленые джипы и с полдюжины черно-белых легковых авто. Одна из легковушек поворачивается боком, я читаю надпись на дверце, и у меня останавливается сердце. «УПРАВЛЕНИЕ ШЕРИФА ОКРУГА ЛЕЙТОН». Я словно парализована. Не могу дышать. Просто стою и смотрю на надпись, пораженная одной-единственной чудовищной мыслью: это сделала я. Вокруг меня хаотично носятся люди. Я слышу сбивчивые крики, кажется детские, но, заставив себя обернуться, вижу Люка, вылетающего из Двенадцатого корпуса с автоматом Калашникова, и безумный восторг на его лице выводит меня из оцепенения. Я бегу к нему и кричу, чтобы он опустил оружие, а тем временем крышка на башенке танка открывается, и оттуда высовывается темная фигура – федерал. Он держит рупор, и я еще далеко от Люка, когда Базу облетает усиленный громкоговорителем голос. – Члены Святой церкви Легиона Господня, – взывает он к нам. – У нас есть ордер на арест Джона Парсона, а также ордер на обыск данной территории. Оба ордера выданы федеральными властями в соответствии с уголовно-процессуальным кодексом и подписаны окружным судьей Лейтона Уорреном Хартфордом. Просьба всем выйти на центральную площадку с поднятыми руками. Я несусь к Люку, а он вдруг резко останавливается на краю двора и вскидывает АК‑47 на плечо. «У него автомат!» – вопит кто-то, и я опять кричу ему опустить оружие, потому что знаю, кто эти люди и зачем они здесь, а я же не этого хотела, о Господи, я же совсем не этого хотела! Из дула АК‑47 вырываются язычки пламени – Люк жмет на спусковой крючок. Тихое безветренное утро вспарывают оглушительные выстрелы, металлическая барабанная дробь. Из-за главных ворот раздается короткая автоматная очередь; взметая пыль, пули бьют в землю рядом с Люком. Но его там уже нет, он мчится к часовне и скрывается за углом. Двор наполняют испуганные крики и вопли ярости, и, пока я смотрю на изрытый пулями клочок земли, где стоял Люк, гром стрельбы накрывает меня со всех сторон, как будто весь мир наполнился летающим свинцом. Я бросаюсь на землю и обхватываю голову руками. Слышу, как вокруг меня пули вгрызаются в асфальт, и вдалеке – чуть ли не в другом округе, если не штате – усиленный рупором голос федерала раз за разом повторяет: «Прекратить огонь!», однако оглушительный грохот не только не прекращается, но даже не ослабевает. Я кое-как поднимаюсь и в панике обвожу взглядом широкое пространство Базы. Часть Братьев и Сестер укрылись за постройками, деревьями и сельскохозяйственной техникой. Один-два человека застыли на месте – глаза зажмурены, на лицах выражение ужаса, – но большинство выпускают автоматные очереди по главным воротам. Поверх стрельбы слышны крики, и я не могу отличить крики боли от воплей буйного ликования, ведь Последняя битва в конце концов началась. Пригибаясь как можно ниже, я уношу ноги со двора. Добравшись до Восьмого корпуса, отваживаюсь бросить взгляд на юг и вижу, как четверо федералов вытаскивают через дыру в заборе обмякшую темную фигуру, яростно подавая знаки одной из карет скорой помощи. Федерал на танке по-прежнему орет в рупор, требуя прекратить огонь, но никто не обращает на него внимания. Все кричат, палят, повсюду царит дикий хаос. Я отрываю глаза от ворот и ныряю за угол Восьмого корпуса, в любой момент ожидая получить удар в спину, увидеть, как на сухую землю брызнет моя собственная кровь. Шмыгаю через узкий проход к Девятому корпусу, распахиваю дверь, мчусь по коридору и под свист пуль, прошивающих стены, залетаю в свою комнату. Винтовка лежит на прикроватной тумбочке, но я даже не смотрю на нее, когда опускаюсь на четвереньки и заглядываю под кровать. Вытаскиваю неприбитую половицу, хватаю целлофановый пакетик с мастер-ключом, вскакиваю на ноги. Бегу назад и открываю дверь на улицу, но град пуль разносит дверной косяк, и я с визгом юркаю обратно в коридор и сжимаюсь в комочек на полу. Осыпаемая дождем из щепок, ползу к распахнутой двери. Снаружи воздух уже пропитался дымом и густым, едким запахом пороха. Шум немилосердно бьет по ушам – бесконечная какофония разрывов и сухой треск пуль. Принимаю низкую стойку, делаю глубокий вдох и вываливаюсь из двери. Как только мои ноги касаются земли, несусь на север, к металлическим контейнерам, вытянувшимся в ряд у забора. Это все я, это моих рук дело. Я запустила этот кошмар и уже никак не могу его остановить, но кое-что мне все-таки под силу. Я могу сделать так, чтобы Хани не умерла как зверь, заточенный в клетку. Огибая двор по краю и стараясь держаться кромки асфальта, я преодолеваю половину пути, и тут из открывшейся двери Большого дома снова появляется отец Джон: лицо пылает праведным гневом, в руках винтовка М4. – ЦЕНТУРИОНЫ, КО МНЕ! – громогласно командует он. – ДЕТИ – К АГАВЕ! БРАТЬЯ И СЕСТРЫ МОИ! СРАЖАЙТЕСЬ ДО КОНЦА! ЧАС ПОСЛЕДНЕЙ БИТВЫ ПРОБИЛ! По Базе прокатывается волна всеобщего рева, интенсивность перестрелки тоже нарастает – воздух, кажется, почти полностью состоит из пуль, а мою голову как будто зажали в тиски. Тем не менее есть одна мысль, которая все же пробивается сквозь чудовищный грохот; она преследует меня на бегу, холодная и неотвратимая, как снежная буря. Нам конец. Ты всех нас убила. После – Я прослушал все аудиозаписи, сделанные тем утром, – говорит агент Карлайл. – В них четко слышен приказ Джона Парсона всем Легионерам сражаться до конца. У меня саднит горло, но я нахожу в себе силы кивнуть и наливаю в стакан воды из кувшина. – Готова продолжать? – спрашивает доктор Эрнандес. – Если тебе нужен перерыв, мы, разумеется, подождем. Я осушаю пластиковый стаканчик и качаю головой. – Не надо перерыва. Я хочу закончить. Доктор Эрнандес устремляет на меня долгий взгляд. – Ладно, – кивает он. – Не торопись. Ты справляешься на отлично. До Я готовлюсь пересечь открытый участок, чтобы добраться до контейнеров, когда передо мной из клубов дыма вырастает Джейкоб Рейнольдс. Он вооружен до зубов, в глазах безумный блеск. Я бросаюсь вправо, взметая рыжую пыль, и со всех ног мчусь к торцу часовни. Едва я добегаю до угла, как пули бьют в белую стену, оставляя дыры, и я оскальзываюсь на повороте. Падаю на бок – правую ногу пронзает кинжальная боль; пытаюсь встать, однако нога подворачивается и я, сложившись пополам, с громким стоном грохаюсь опять. Обеими руками колочу себя по бедру, чтобы восстановить чувствительность, и в награду получаю ощущение, как будто всю ногу снизу доверху облепили огненные муравьи. Боль просто нестерпима, и пару жутких мгновений я жду, что меня сейчас вывернет, однако затем снова поднимаюсь, и нога худо-бедно мне служит. Ковыляю вдоль торцевой стены часовни мимо арочных окон. В какой-то момент краем глаза улавливаю движение внутри здания. Останавливаюсь, всматриваюсь через стекло. Люк пятится по проходу между рядами деревянных скамей, поливая и их, и пол желтоватой жидкостью из красной пластиковой канистры. У двери, ведущей во двор, отшвыривает канистру и достает из кармана джинсов коробок спичек. Внезапно – как пощечина – до меня доходит его замысел. Я барабаню по стеклу кулаками, выкрикиваю имя Люка, а он тем временем чиркает спичкой и подпаливает от нее весь коробок. Люк поднимает глаза, и у меня внутри все холодеет, потому что его ухмылка – едва ли не самое отвратительное, что я видела в жизни. – ГОСПОДЬ БЛАГ! – ревет он, буравя меня взглядом. Бросает горящий спичечный коробок в проход и скрывается за дверью. Все вдруг становится желтым. Раздается звук, по громкости равный тысяче громовых раскатов. Мои ноги отрываются от земли, окна часовни выстреливают градом летящих осколков, из проемов вырывается пламя. Воздух раскален до предела, и я катаюсь по сухой земле в полной уверенности, что горю. Я не могу не гореть, потому что все вокруг объято чудовищным жаром. Крики и вопли опять нарастают, заглушая стрельбу, а когда я, с опаленными волосками на руках и звоном в ушах, встаю, крыша часовни разламывается надвое. Гудящее пламя взметается вверх, растекается в стороны, отправляя в небо вихрящиеся столбы черного дыма. Горелые обломки древесины сыплются на плоские крыши, и я не успеваю даже вздохнуть, как уже полыхает, кажется, половина Базы. Кашляя и отплевываясь, я отшатываюсь от огненного ада и пытаюсь привести мысли в порядок. Кто-то хватает меня за плечи и разворачивает на сто восемьдесят градусов. Я убеждена, что это Люк, что сейчас он застрелит меня из своего «калашникова», и никто никогда об этом не узнает, но нет, это не Люк, а Стар. Выпучив глаза, она сжимает в руках винтовку М16 размером с нее саму. – Почему ты не сражаешься? – кричит мне она. – Мунбим, этот день настал! Последняя битва! – Где твои дочки? – сипло каркаю я. – Где твои девочки, Стар? – Агава увела всех детей в западные бараки, – отвечает Стар. – Там они пересидят в безопасности, пока мы не одержим победу. Идем со мной, Мунбим, будем биться за Господа вместе. Я качаю головой и отступаю на шаг. Стар глядит на меня в полном недоумении, потом вскидывает винтовку и целится мне в грудь. Мир останавливается. Жар огня угасает, стрельба глохнет, и даже дым как будто бы неподвижно повисает в воздухе в тот момент, когда мое сердце замирает. Ведь, заглянув в глаза Стар, я не вижу ту женщину, которая по большей части была ко мне добра, которая души не чаяла в своих детях, любила своих Братьев и Сестер. Я вижу звериный взгляд чужого мне человека. Кого-то, кого не узнаю. – Не надо… – лепечу я. – Стар… пожалуйста… Она таращится на меня, уверенно сжимая оружие. Я жду, что перед глазами вот-вот промелькнет вся моя жизнь – так ведь обычно бывает, когда умираешь, но ничего не мелькает и вообще ничего не происходит, однако в конце концов Стар отдергивает винтовку в сторону и молча исчезает в дыму. Я стою как пригвожденная, пока воображение не рисует мне мертвую Хани на полу ящика, а внутренний голос не требует встряхнуться и прийти в себя. Я делаю несколько глубоких вдохов, потом поворачиваю на север и вбегаю в сгущающиеся клубы дыма. В ноге по-прежнему простреливает боль, однако я могу на нее наступать, и остальное сейчас не важно. Вдали темнеет ряд контейнеров. Направляясь к ним, я отваживаюсь оглянуться через плечо. Огонь распространяется по иссохшей земле быстрее текучей воды, воспламеняя все, что попадается на пути, а из-за клубов дыма трудно что-либо разглядеть. Темные силуэты Чужаков скользят вдоль забора, но я не могу определить, на Базе они уже или еще нет. Стрельба не прекращается ни на секунду, от постоянного грохота звенит в ушах. Я иду к единственному занятому контейнеру и огибаю его так, чтобы оказаться со стороны дверцы. Достаю из кармана целлофановый пакетик, вскрываю его и стискиваю в ладони мастер-ключ. Приближаясь к дверце, зову Хани, громко сообщаю ей, что все хорошо и будет еще лучше. Вставляю ключ в замочную скважину, поворачиваю. На какую-то миллисекунду он застревает, но потом навесной замок открывается и падает на землю. Дверца ящика со скрежетом открывается, и я всматриваюсь в темноту, потому что не знаю, что еще сделать. Ящик пуст. Я разворачиваюсь и пытаюсь всмотреться в плывущие облака дыма. Часовня превратилась в бушующую геенну; я замечаю смутные тени моих Братьев и Сестер, снующих туда-сюда и стреляющих по целям, неразличимым с того места, где я стою. Я не вижу Хани. Ее нигде нет. Заслышав приближающиеся шаги, я вдруг понимаю, что, скорее всего, являюсь единственным безоружным существом в радиусе пяти миль, не считая детей, укрывшихся в западных бараках. Оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы заметить появившуюся из-за дымовой завесы Беллу с черным пистолетом в руке. – Мунбим, что ты делаешь? Почему не…