– Неудивительно, – морщусь я. – Она рассказывала, что оказалась в ловушке в своей комнате, – продолжает Хани. – В Двенадцатом корпусе. Огонь подбирался все ближе, а она лежала на кровати и не могла пошевелиться. Кричала, звала на помощь, но никто не приходил. Я представляю, как Рейнбоу и другие дети с поднятыми руками шли по двору к главным воротам, а вокруг ревело пламя, со всех сторон летели пули, смутные силуэты мелькали в дыму, а люди, которых эти дети знали всю жизнь – родные братья, сестры, мама с папой, – падали на землю и, истекая кровью, умирали. Тот факт, что выжившие не превратились в кататоников, мог бы сойти за чудо – если бы я верила в чудеса. Груз вины, давивший на меня изнутри при виде них, рассеялся, и я благодарна за это. Искренне благодарна. И все же, когда я смотрю, как они играют, смеются и болтают друг с дружкой, мне не становится легче. Пожалуй, я чувствую себя даже хуже: признать, что ты ничего не можешь исправить, теперь сложнее. Исправлять – не твоя работа, шепчет голос в голове. Сама знаешь. Да, знаю, что пожар случился не по моей вине, что я за него не в ответе. Я не запирала своих Братьев и Сестер в том бараке совсем одних и не наполняла их сердца горем. Но… Отчасти – и эта часть во мне все больше росла и пропитывалась надеждой – я поверила, что если сумею довериться агенту Карлайлу и доктору Эрнандесу настолько, чтобы рассказать о телефонном звонке, если сброшу бремя позорной тайны, которую носила в душе, то стану свободна, а в итоге смогу не просто отодвинуть чувство вины в сторону, а освобожусь от него полностью. Однако, глядя на моих Братьев и Сестер, я понимаю, что ни о какой свободе и речи нет. Даже близко. Я точно в такой же западне, как и они. После Четвертый день подряд на утреннем сеансе нет агента Карлайла. Доктор Эрнандес больше не трудится искать оправданий. Видимо, понимает, что это бессмысленно, поскольку вывод, который я сделала в самое первое утро, когда агента Карлайла якобы вызвали в Даллас, был верен. Он вытянул из меня всю возможную информацию и свалил. И хуже всего то, что я по нему скучаю. Злость и разочарование, которые я испытала, узнав о его внезапном исчезновении, схлынули, и теперь мне по-настоящему его не хватает. Мне нравилось разговаривать с ним. Во всяком случае, ближе к концу нашего общения. Очень нравилось. А еще я привыкла к нему – к заговорщицким подмигиваниям, грудному смеху, к тому, что его эмоции находятся совсем близко от поверхности и постоянно грозят взять верх. Я поделилась с ним секретами, которые обещала не раскрывать никому, и не жалею об этом. Понимаю, он выполнял поставленную задачу – задачу, ключевым элементом которой была я. Разумеется, я не думала, что мы с агентом Карлайлом друзья, что, когда все закончится, он удочерит меня, привезет к себе домой, что его дочка станет мне сестренкой и все мы будем жить долго и счастливо. Нет, конечно, я же не идиотка. Только зря он так явно дал понять, что я всего-навсего расходный материал. Ты знаешь, как приманить его обратно, шепчет голос в моей голове. Чтό пообещать, чтобы он вернулся. Сто процентов – он примчится со всех ног. Да, я это знаю. И какой-то частью рассудка хочу поступить именно так. Произошедшее в Большом доме начало тяготить меня, разъедать изнутри, и часть меня просто хочет очиститься от этого любой ценой. Так действуй, подсказывает внутренний голос. Покончи с этим раз и навсегда. Не могу, возражаю я. Знаешь же, что не могу. Потому что дело не в агенте Карлайле или докторе Эрнандесе и даже не во мне. Все дело в моих Братьях и Сестрах, людях, которых я называла своей Семьей. Им я открыться не могу. Все в порядке, шепчет голос в голове. Не бойся. А нет ли кого-то, кому ты можешь все рассказать? У меня обрывается сердце. Я мысленно прокручиваю вопрос снова и снова, поражаясь, почему не задумалась об этом раньше. Я понимаю, кого имеет в виду голос в моей голове. Человек, которому я могу открыть правду, есть, и внезапно мне все становится ясно. Я точно знаю, что делать. – Мунбим, как самочувствие сегодня? – интересуется доктор Эрнандес. – Все нормально, – отвечаю я. – Я должна вам кое-что сказать. Психиатр откидывается на спинку стула. – Отлично, – говорит он. – Слушаю. Я набираю побольше воздуха и признаюсь: – Я заходила в Большой дом. – При этих словах мою грудь как будто стягивает обручем. – Во время пожара. Да, заходила. – Ясно, – кивает доктор Эрнандес. – Я сожалею, что обманула вас. Правда. Просто мне казалось… так надо. – Можешь объяснить, почему у тебя возникло такое ощущение? Качаю головой. Вообще-то я могла бы объяснить, и, подозреваю, он бы даже меня понял, но это уже неважно, а времени отняло бы слишком много. – Ничего страшного. Это совершенно нормально. И что бы ни случилось в Большом доме – что бы ты там ни увидела, что бы ни сделала, – обещаю, тебе ничего не грозит. В голове – впервые, кажется, за сто лет – взрывается голос отца Джона: «ГОРЕТЬ ТЕБЕ В АДУ! – завывает он. – ГОСПОДЬ ЗНАЕТ, ЧТО ТЫ СОТВОРИЛА, И КАРА ЕГО БУДЕТ СУРОВОЙ! ТЕБЯ ЖДЕТ ВЕЧНОСТЬ В ОЗЕРЕ ОГНЕННОМ И СЕРНОМ! ЕРЕТИЧКА! ШЛЮХА! УБИ…» Я изо всех сил заглушаю его визгливые вопли. Голос умолкает, остается лишь мерзкое эхо выплюнутых слов. Есть вероятность, что он прав и Господь на самом деле знает, что я сделала. Но все остальные – вряд ли. Думаю, агент Карлайл что-то подозревает и в своих подозрениях недалек от истины, в то время как доктор Эрнандес, уверена, просто старается меня подбодрить. Как обычно. – Дело не в том, грозит мне что-нибудь или нет, – поясняю я, хотя в действительности и в этом тоже, по крайней мере частично. – Тут замешано много всего, что не касается ни вас, ни агента Карлайла. Вот почему я не могу все вам рассказать. – Ясно, – говорит доктор Эрнандес. – Тогда чего или кого это касается? – Меня. Легиона Господня. Отца Джона. Доктор пристально смотрит на меня. Прикидывает, говорю ли я правду или просто тяну время при помощи очередной лжи. Я выдерживаю его взгляд. – Так, ладно, – наконец произносит он. – Ты не можешь поделиться со мной и агентом Карлайлом, но с кем-то поговорить все же хочешь. Я правильно понял? Киваю. – Хорошо, – произносит доктор Эрнандес. – Может, скажешь, кого имеешь в виду? Снова киваю. Спасибо. – Приведите сюда Нейта, – говорю я. – Я расскажу ему, что случилось в Большом доме, а он перескажет вам, агенту Карлайлу и всем, кому нужно об этом знать. И неважно, что будет потом. После Когда сестра Харроу открывает передо мной дверь в «Кабинет для интервью № 1», в животе у меня трепещут бабочки. Почти всю ночь я провела без сна, пытаясь представить, что почувствую, когда снова увижу Нейта. Скорее всего, рассержусь на него за то, что не доверял мне настолько, чтобы раскрыть свою истинную личность, не доверял даже в самом конце, когда над нами почти сомкнулась тьма. Но в основном я просто волнуюсь при мысли, что смогу поговорить с тем, кто по-настоящему понимает, в какой обстановке я выросла и какую жизнь была принуждена вести, кому не придется ничего объяснять. Я усаживаюсь на вишневый диван и дрожу от нетерпения. Примерно через минуту в кабинет входит доктор Эрнандес, и по выражению его лица я мгновенно понимаю, что встречи с Нейтом не будет. Он широко улыбается, но глаз эта улыбка не достигает. – Доброе утро, Мунбим, – здоровается он. – Как ты себя… – Его здесь нет, – перебиваю я. – Так? Улыбка доктора Эрнандеса гаснет. – Боюсь, так. Вчера утром сразу после нашего сеанса я передал твою просьбу начальнику отдела, который занимается расследованием. Мне сказали, что дадут ответ позже. – Вы им верите? – Да. – Ну хоть один из нас верит, – улыбаюсь я. После Вот уже пять ночей я сплю очень плохо. Сегодняшних снов, если они и были, я не запомнила, но, пожалуй, это и к лучшему, потому что проснулась я вся в поту, с колотящимся сердцем. Доктор Эрнандес входит в «Кабинет для интервью № 1» ровно в десять и не успевает еще закрыть за собой дверь, как я задаю тот же вопрос, с которого начинаю каждое утро. – Есть новости? Он коротко улыбается и качает головой. После Агент Карлайл вернулся. Он входит в кабинет вслед за доктором Эрнандесом и широко улыбается. Мне полагалось бы злиться на него за то, что он так откровенно забил на меня, как только я перестала быть полезной, но, когда эти двое занимают свои привычные места за столом, на меня накатывает волна непонятного счастья, потому что все вдруг возвращается к тому, что я начала считать нормой. Я посылаю агенту Карлайлу ответную улыбку, про себя удивляясь, как сильно рада его видеть. Я ведь уже смирилась, что доктор Эрнандес, сестра Харроу да мои Братья с Сестрами – вот и весь круг моего общения на весь срок, пока я не выйду отсюда. Если вообще выйду. Хани сказала, что, когда мне исполнится восемнадцать, меня обязаны выпустить. Не знаю, с чего она это взяла и правда ли это, но, даже если и правда, придется ждать еще несколько месяцев. Я не могу избавиться от ощущения, что держать здесь меня будут столько, сколько им вздумается, если доктор Эрнандес сочтет, что это ради моего же блага. Вступиться-то за меня некому.