Марк протестующе поднял руки: – Мы можем поговорить о чем-нибудь еще, кроме… И вернуться к символам утраты. Луиза, ты, кажется, собиралась нам рассказать, какие повседневные вещи напоминают тебе о твоей утрате. Я задумалась, пытаясь не обращать внимания на то, что Наташа опять расставила руки, молча измеряя какую-то только ей одной ведомую длину. – Думаю, мне не хватает рядом человека, с которым я могла бы все обсудить, – произнесла я и сразу услышала одобрительные шепотки. – Я хочу сказать, что не принадлежу к числу тех, у кого слишком широкий круг друзей. Я встречалась со своим последним парнем целую вечность, и мы… особо никуда не ходили. А затем появился Билл. И мы все время о чем-нибудь говорили. О музыке, о людях, о том, что мы сделали или хотели бы сделать, и мне никогда не приходилось волноваться, что я не то ляпнула или кого-то обидела, потому что он меня просто достал. А теперь я переехала в Лондон и оказалась сама по себе, вдали от семьи, да и вообще, чтобы разговаривать с ними… надо крепко подпоясаться. – Верно, – поддакнул Сунил. – А прямо сейчас у меня в жизни происходит нечто такое, о чем мне хотелось бы с ним поболтать. Мысленно я постоянно с ним говорю, но это не одно и то же. Мне не хватает возможности просто спросить: «Эй, а что ты об этом думаешь?» – зная, что бы он ни сказал, все будет в самую точку. Группа на минуту притихла. – Луиза, ты можешь поговорить с нами, – сказал Марк. – Это… не так просто. – Ну, это всегда непросто, – заметила Линн. Я посмотрела на их доброжелательные, внимательные лица. Нет, похоже, эти ребята вообще ничего не поняли из того, что я им сказала. А если и поняли, то неправильно. Дафна поправила шелковый шарф: – Да все просто как дважды два. Луизе нужен другой парень, с которым можно было бы поговорить. Конечно нужен. Ты молодая и привлекательная. Найдешь себе другого. Да и ты, Наташа, тоже. Вперед! Мне уже поздно искать себе кого-нибудь, но вам уж точно нечего делать в этом вонючем задрипанном зале. Прости, Марк! Вам, девочки, надо танцевать и веселиться! Мы с Наташей переглянулись. И, судя по ее взгляду, Наташе не меньше моего хотелось танцевать. Я сразу же вспомнила о Сэме со «скорой» и поспешно отогнала эту мысль прочь. – А если тебе понадобится новый пенис, – начал Уильям, – не сомневаюсь, что мог бы запланировать… – Поговорили – и будет. Переходим к желаниям, – заявил Марк. – Кто-нибудь удивился тому, что мы только что выяснили? Я вернулась домой, выжатая как лимон, в четверть десятого вечера и неожиданно обнаружила там Лили. Одетая в пижаму, она лежала на диване перед телевизором. Я даже выронила сумку: – И давно ты здесь? – С самого завтрака. – Ты в порядке? – Мм… Ее лицо было ужасающе бледным, что говорило или о крайней усталости, или о болезни. – Тебе нездоровится? Лили даже не потрудилась поднять на меня глаза. Она ела из миски попкорн, небрежно подбирая со дна крошки. – Просто сегодня мне как-то лениво хоть что-нибудь делать. Тем временем загудел телефон Лили. Она равнодушно посмотрела на пришедшую эсэмэску и запихнула телефон под диванную подушку. – У тебя действительно все в порядке? – через минуту спросила я. – Все прекрасно. Однако выглядела она далеко не прекрасно. – Я могу помочь? – Я же сказала, что у меня все прекрасно. На меня она почему-то не смотрела. Эту ночь Лили провела у меня дома. А на следующий день, как раз когда я собиралась на работу, позвонил мистер Трейнор и попросил позвать Лили к телефону. Она лежала, растянувшись на диване, и, узнав, кто ее просит, безучастно посмотрела на меня, неохотно взяла трубку и стала молча слушать, что ей говорит мистер Трейнор. Его слов я, естественно, разобрать не могла, но тон его голоса был очень ласковым, успокаивающим, нежным. Когда он закончил, Лили, сделав небольшую паузу, бросила: – Хорошо. Отлично. – Значит, ты собираешься встретиться с ним снова? – спросила я, получив обратно трубку. – Он хочет приехать в Лондон повидаться со мной. – Ну, это очень мило… – Но он не может уезжать слишком далеко от дома, так как она в любой момент может начать рожать. – Я могу тебя к нему отвезти. – Не надо. Лили села, подтянув коленки к подбородку, взяла пульт и принялась переключать каналы. – Может, хочешь об этом поговорить? – после минутного молчания предложила я. Но Лили не удосужилась оторваться от телевизора, и я поняла, что разговор закончен. В четверг я пошла к себе в спальню и, плотно закрыв дверь, позвонила сестре. Мы перезванивались несколько раз в неделю. Теперь, когда моя размолвка с родителями больше не разделяла нас с Триной, точно минное поле, нам стало гораздо легче общаться. – Как думаешь, это нормально? – Папа рассказывал, что, когда мне было шестнадцать, я как-то целых две недели с ним не разговаривала. Только огрызалась. А ведь я тогда была вполне довольна жизнью. – Она не огрызается. Но выглядит очень несчастной. – Все подростки выглядят несчастными. По определению. На самом деле беспокоиться стоит именно о внешне вполне довольных жизнью. Возможно, за внешней веселостью скрываются серьезные проблемы. Или булимия, или склонность к клептомании. – Она провалялась на диване все последние три дня. – Ну и что с того? – Думаю, у нее что-то случилось. – Ей шестнадцать. Ее папаша вообще не знал о ее существовании и сделал ноги задолго до ее рождения. Мамаша вышла замуж, выражаясь словами Лили, за какого-то урода, у девочки двое братьев-разбойников, талантливых учеников Реджи и Ронни Крэй[12], а ее семейка сменила замки на входной двери. На ее месте я бы тоже валялась на диване и рыдала, – сказала Трина, громко прихлебывая чай. – И в довершение всего она живет с особой, которая напяливает на работу в бар блестящий зеленый спандекс и называет это карьерой… – Люрекс. Это люрекс. – Не имеет значения. Итак, а когда ты собираешься найти себе приличную работу? – Скоро. Просто сперва мне нужно… понять, на каком я свете. Словом, прояснить ситуацию. – Эту ситуацию. – Она в депрессии. И у меня за нее болит душа. – А знаешь, что может меня вогнать в депрессию? То, как ты держишь обещание начать другую жизнь, при этом жертвуя собой ради первого встречного бомжа. – Уилл не был бомжом. – А вот Лили да. Ты ведь даже толком не знаешь эту девчонку. А тебе надо сосредоточиться на том, чтобы двигаться дальше. Рассылать резюме, заводить нужные знакомства, выявлять свои достоинства, а не искать оправдания тому, почему ты топчешься на месте. Я уставилась в небо. Из соседней комнаты доносилось глухое бормотание телевизора, затем я услышала звук шагов в сторону кухни, хлопанье дверцы холодильника и снова шаги обратно к дивану. Немного понизив голос, я продолжила: – Трин, а что бы ты сделала на моем месте? Ребенок мужчины, которого ты любила, появляется на пороге твоего дома, и ни одна живая душа не желает нести за него ответственность. Неужели ты тоже умыла бы руки? Сестра как-то странно притихла, что с ней случалось нечасто. И я почувствовала себя обязанной продолжать говорить. – Представь, что это был бы повзрослевший на восемь лет Том, и он сказал бы, что поругался с тобой, уж не знаю из-за чего. Сказал бы, что он никому не нужен, а теперь слетел с катушек. Так, по-твоему, это было бы нормально, если бы единственный человек, к которому он обратился за помощью, отвернулся бы от него, решив, что ему не нужен этот геморрой? И просто бы отвалил, прикинув, что так для него будет лучше? Трин, я пытаюсь делать то, что должно. Ты уж извини, о’кей? – (В ответ тишина.) – Это помогает мне жить. О’кей? Это помогает мне чувствовать себя полезной. Сестра так долго молчала, что я уж было решила, будто она вышла в другую комнату. – Трин? – Ну ладно. Я вроде в свое время читала в «Социальной психологии» что-то насчет того, что подростки не выносят душеспасительных бесед с глазу на глаз. – Так мне что, разговаривать с ней через дверь?