Уверена, когда-нибудь мне удастся поговорить с сестрой по телефону так, чтобы не услышать усталых вздохов человека, которому приходится повторять все еще раз для идиотов. – Нет, тупица. Это означает, что, если ты хочешь ее разговорить, вы должны начать делать что-то вместе, как одна команда. В пятницу по дороге с работы домой я заскочила в хозяйственный магазин. Затем, нагруженная, точно ишак, с трудом преодолела четыре лестничных пролета и вошла к себе. Лили была там, где я и ожидала, на диване перед телевизором. Она неохотно подняла глаза: – А что это там у тебя такое? – Краска. Моя квартира выглядит слишком уныло. Ты сама говорила, что ее надо немного освежить. Думаю, мы можем избавиться от этого старья из «Магнолия маркет». Лили явно оживилась. Я притворилась, будто с головой ушла в приготовление выпивки, но краем глаза увидела, что она потянулась, а затем подошла к пакетам и принялась изучать банки с краской. – Сомневаюсь, что эта окажется более веселой. Она ведь бледно-серая. – Мне сказали, сейчас это модно. Но если тебе кажется, что она не годится, я могу сдать ее обратно. Лили еще раз посмотрела на банку: – Да нет, вроде сойдет. – Я вот тут подумала, что в гостевой комнате можно будет сделать две стены кремовыми, а одну – серой. Как по-твоему, будет нормально? Во время разговора я сосредоточенно разворачивала малярные кисти, стараясь не смотреть на Лили. Затем я переоделась в старую рубашку с шортами и попросила Лили включить музыку. – А какую именно? – На твой выбор. – Я оттащила кресло в сторону и расстелила вдоль стены пленку. – Твой папа говорил, что в музыке я совершеннейший профан. Она ничего не ответила, хотя я, несомненно, ее заинтриговала. Я открыла банку с краской и принялась ее перемешивать. – Он заставил меня впервые в жизни пойти на концерт. Не попсы, а классической музыки. Я согласилась лишь потому, что только так могла заставить его выйти в свет. Поначалу он очень неохотно выходил из дому. Он надел хорошую рубашку и выходной пиджак, и я впервые увидела его таким… – Я вспомнила свой шок, когда увидела этот тугой синий воротничок и его лицо – лицо человека, которым он был до инцидента. – Так или иначе, я приготовилась умирать со скуки и прорыдала всю вторую часть. Это самая потрясающая вещь, которую я когда-либо слышала. После короткого молчания Лили спросила: – А что это было? Что вы слушали? – Сейчас точно и не вспомню. Сибелиус? Есть такой? Лили только передернула плечами. Я продолжила красить, Лили топталась рядом. Затем взяла кисть. Поначалу она молчала, но в конце концов немного забылась в ходе монотонной работы. Она трудилась очень аккуратно, стараясь, чтобы краска не капала, и вытирая кисточку о край банки с краской. Мы практически не разговаривали, разве что вполголоса обменивались просьбами: Не могла бы ты передать маленькую кисточку? Как думаешь, а это проступит через второй слой? И только через полчаса лед между нами начал таять. – Ну, что скажешь? – поинтересовалась я, сделав пару шагов назад, чтобы полюбоваться плодом своих рук. – Как считаешь, мы осилим вторую? Лили передвинула пленку и принялась за следующую стену. Она поставила какую-то альтернативную рок-группу, о которой я никогда не слышала; музыка была беззаботной и очень приятной. Я снова принялась за работу, стоически не обращая внимания на боль в плече и напавшую на меня зевоту. – Тебе надо обзавестись какими-нибудь картинами. – Ты совершенно права. – У меня дома есть большая репродукция Кандинского. В моей комнате она вообще не в тему. Если хочешь, могу тебе ее отдать. – Спасибо. Теперь работа пошла у нее чуть-чуть спорее. Лили широкими мазками красила стену, аккуратно обходя окна. – Я вот тут подумала… Наверное, нам все же стоит поговорить с мамой Уилла. Твоей бабушкой. Как насчет того, чтобы ей написать? Лили не ответила. Согнувшись в три погибели, она красила стену возле плинтуса. Наконец она поднялась и посмотрела на меня: – А она такая же, как он? – Такая же, как кто? – Миссис Трейнор. Она такая же, как мистер Трейнор? Я спустилась с ящика, на котором стояла, чтобы было удобно красить, и вытерла кисточку. – Она… другая. – Ты что, хочешь таким образом сказать, что она тупая корова? – Она вовсе не тупая корова. Она такая… Просто, чтобы узнать ее получше, нужно время. Вот и все. Лили недоверчиво покосилась на меня: – Значит, ты все же хочешь сказать, что она тупая корова и я ей точно не понравлюсь. – Я совсем другое имела в виду. Просто она из тех людей, кто не привык демонстрировать свои чувства. Лили вздохнула и положила кисть: – Похоже, я единственный человек на земле, которому удалось неожиданно узнать о наличии у него бабушки и дедушки, а после этого обнаружить, что он им обоим не понравился. Мы удивленно уставились друг на друга. А потом совершенно неожиданно расхохотались. А затем я решительно закрыла банку с краской. – Ну ладно, – сказала я. – Пойдем развлечемся. – Куда? – Ты сама говорила, что мне надо повеселиться. Вот ты и скажешь куда. Я по очереди вытаскивала из картонной коробки свои топики, пока наконец Лили не одобрила один из них, а затем позволила ей затащить в похожий на пещеру клуб в глухом закоулке в районе Вест-Энда, где вышибалы знали Лили по имени и всем было двадцать раз наплевать, что ей, возможно, еще нет восемнадцати. – Музыка девяностых. Замшелое ретро, – жизнерадостно сказала она, и я постаралась не слишком задумываться о том, что в ее глазах я, должно быть, старая рухлядь. Мы танцевали. Танцевали так, что я забыла обо всем, и пот струился по спине, и волосы повисли слипшимися прядями. Более того, разболевшееся бедро заставило меня усомниться, смогу ли я завтра встать за барную стойку. Мы танцевали так, будто танцы составляли смысл нашей жизни. Но, боже правый, как это было здорово! Ведь я забыла, что такое настоящая радость существования: способность потеряться в звуках музыки, стать частью толпы, однородной органической массы, колышущейся в такт брит-попа. За несколько жарких темных часов проблемы улетели прочь, как гелиевые шарики, и я забыла обо всем: о жуткой работе, о занудном боссе, о своей неспособности двигаться дальше. И я сразу стала особенной. Живой, подвижной, веселой. Я разглядела в толпе Лили, ее глаза были закрыты, волосы разметались по лицу, на котором застыло странное сосредоточенное и одновременно отрешенное выражение, характерное для человека, забывшегося в танце. А когда Лили открыла глаза и посмотрела прямо на меня, я увидела у нее в руке бутылку, явно не с кока-колой, и уже собралась было рассердиться, но неожиданно для себя улыбнулась счастливой, широкой улыбкой, невольно подумав о том, как все же странно, что именно этот запутавшийся ребенок, который и себя-то толком не знает, успешно учит меня науке жить полной жизнью. Вокруг нас бурлил ночной Лондон, несмотря на то что было два часа ночи. Ненадолго остановившись, чтобы Лили могла сделать селфи на фоне театра, рекламы китайского фильма «Вздох» и парня, одетого огромным медведем (похоже, она хотела зафиксировать чуть ли не каждое событие), мы принялись петлять по людным улицам в поисках ночного автобуса. Мы проходили мимо лавок с кебабом, орущих алкашей, сутенеров и крикливых девиц. Мое бедро болезненно пульсировало, липкий пот противно холодил кожу под влажной одеждой, но я по-прежнему чувствовала странный прилив энергии, словно у меня открылось второе дыхание. – Бог его знает, как мы теперь доберемся домой, – жизнерадостно заявила Лили. И тут меня кто-то окликнул: – Лу! Я посмотрела через дорогу и увидела Сэма, высунувшегося из окна «скорой». И не успела я помахать ему рукой, как он, проехав через разделительную линию, резко развернул автомобиль в нашу сторону. – А куда это ты направляешься? – Домой. Если, конечно, нам удастся найти автобус. – Прыгайте в машину. Живей. Я два раза предлагать не буду. Мы уже заканчиваем дежурство. – Сэм покосился на сидевшую рядом с ним женщину. – Да ладно тебе, Дон! Она наша пациентка. Перелом бедра. Не можем же мы заставить ее тащиться пешком домой. Лили, не скрывая своего восторга от столь неожиданного поворота событий, посмотрела на меня. А затем задняя дверь открылась, и какая-то женщина в форме парамедика загнала нас внутрь. – Сэм, ты доиграешься до того, что нас уволят, – сказала она, жестом пригласив нас сесть на каталку. – Привет! Я Донна. Ой, а ведь я тебя помню. Ты та, что… – …свалилась с крыши дома. Ага. Лили притянула меня к себе для очередного селфи, на этот раз в «скорой», и я сделала вид, будто не заметила округлившихся глаз Донны. – И где же вы были? – крикнул с переднего сиденья Сэм. – Танцевали, – ответила Лили. – Я все пытаюсь объяснить Луизе, что пора перестать вести себя как унылая старая перечница. А можно включить сирену? – Нельзя. Так куда вы ходили? Вопрос от еще одного старого пердуна. Хотя я все равно не пойму. – В «Двадцать два», – сказала Лили. – На Тоттенхэм-Корт-роуд. – Сэм, это там, куда мы выезжали на срочную трахеотомию. – Я помню. Похоже, вы неплохо провели ночь. Он поймал мой взгляд в зеркале заднего вида, и я слегка покраснела. Я даже немного загордилась тем, что ходила танцевать. Значит, еще не все потеряно. И я могу быть совсем другим человеком, а не только убогой барменшей из аэропорта, для которой хорошо провести время – это навернуться с крыши. – Было здорово, – просияла я, увидев в зеркале, как вокруг его глаз разбежались веселые морщинки. Затем он посмотрел на экран компьютера на приборной доске: