Еврейский погром. Х. Новодворский Однако с обострением внутриполитической ситуации в бурный период 1905–1907 годов власти начинают использовать погромы как инструмент переориентации народного недовольства из социального в национальное русло. В 1906 году местные власти инициировали еврейский погром в Седльце (Восточная Польша). Это была расплата за убийство полицейского офицера во время состоявшихся перед этим атак «Кровавой среды». (Террорист-поляк был наряжен евреем.) Особенность погрома заключалась в том, что его готовили чины Охранки, а насилия творили солдаты специально переведенного в местечко Либавского полка. Была устроена провокация – якобы евреи-революционеры первые начали стрелять в военных, и потом солдатам разрешили грабить дома. 26 жителей были убиты, сотни ранены. Другой подобный эпизод, произошедший в Гомеле, описывает Витте: «Там в декабре [на самом деле в январе 1906 года] последовал жестокий погром евреев… Расследованием неопровержимо было установлено, что весь погром был самым деятельным образом организован агентами полиции под руководством местного жандармского офицера графа Подгоричани, который это и не отрицал. Я потребовал, чтобы Дурново [министр внутренних дел] доложил это дело совету министров… По обыкновению, был составлен журнал заседания, в котором все это дело было по возможности смягчено. Согласно закону, журнал был представлен его величеству. На этом журнале совета министров Государь с видимым неудовольствием… положил такую резолюцию: “Какое мне до этого дело? Вопрос о дальнейшем направлении дела Подгоричани подлежит ведению министра внутренних дел”. Через несколько месяцев я узнал, что граф Подгоричани занимает пост полицеймейстера в одном из черноморских городов». Но провокации, направленные на то, чтобы натравить народные низы на евреев, затевались не только на местном уровне. Тот же Витте рассказывает, как узнал о существовании в департаменте полиции особого отдела, «который фабрикует всякие провокаторские прокламации, особливо же погромного содержания, направленные против евреев». Руководил отделом ротмистр Комиссаров, впоследствии видный деятель тайной полиции. Другим отвратительным проявлением государственного антисемитизма были судебные процессы, призванные разжечь ненависть к евреям. В 1900 году виленского фельдшера Давида Блондеса обвинили в попытке убийства христианки с целью «добыть крови для мацы». Расследование было поручено следователю «по важнейшим делам». Суд проходил предвзято, с многочисленными нарушениями. Несмотря на всякие несуразности, Блондеса признали виновным. Потом, на кассации, приговор отменили, но целый год правые газеты ссылались на решение суда как на доказательство страшных еврейских ритуалов. Еще известнее было дело Менделя Бейлиса, киевского приказчика, которого в 1911 году обвинили в ритуальном убийстве православного мальчика. Очень влиятельные силы в правительстве, полиции и прокуратуре делали все возможное, чтобы добиться обвинительного приговора. Следователей, которые пытались работать с другими версиями, отстраняли; правые газеты соответствующим образом настраивали публику, а стало быть, и будущих присяжных. В глазах всего мира процесс выглядел так, будто на нем судят не Бейлиса, а дикое российское самодержавие, всерьез верящее в средневековые бредни. В конце концов подсудимый был оправдан, но вся эта двухлетняя эпопея являлась мощной пропагандистской антисемитской кампанией, которую организовало и оплачивало государство. Однако в правительстве были и люди, выступавшие за отмену еврейской дискриминации: кто-то, как Витте, из прагматических соображений, кто-то, как процитированный выше граф И. Толстой, из этических. Последний в бытность министром просвещения своим указом даже отменил процентную норму для высших учебных заведений. После Октябрьского манифеста на реформистской волне среди прочих послаблений был разработан проект расширения прав еврейского населения. Это предложение даже одобрил совет министров, но император был против. С подавлением революционных выступлений началось движение в обратную сторону. Процентную норму в 1908 году не только восстановили, но еще и наложили запрет на поступление евреев в целый ряд учебных заведений (в том числе почему-то в столичные театральные училища). В 1911 году перекрыли еще одну лазейку для получения образования: распространили процентную норму и на сдачу гимназического курса экстерном. В 1912 году новые ограничения распространились на адвокатскую профессию: уже действующих присяжных поверенных не тронули, однако впредь воспретили принимать евреев в эту корпорацию без разрешения министра. Произошел еще один существенный сдвиг. В том же году поражение в правах, прежде касавшееся только лиц, исповедующих иудаизм, впервые распространилось на весь народ по принципу крови. Даже крещеных евреев и их потомков вплоть до четвертого колена перестали принимать в кадетские корпуса, производить в офицерские чины и допускать в Военно-медицинскую академию. (Перед 1914 годом, когда обнаружится катастрофическая нехватка офицерского корпуса и военных медиков, это было, конечно, сомнительным проявлением государственной мудрости.) Последним по времени и самым массовым актом юдофобии самодержавия было повальное выселение еврейского населения из прифронтовых областей во время войны. В 1915 году, на фоне военных неудач, в стране поднялась волна шпиономании. Надо было на кого-то свалить ответственность за поражения. Досталось прежде всего русским немцам, которые тоже познакомились с погромами, но применительно к евреям гонения приняли беспрецедентно массовый характер. Было объявлено, что среди шпионов очень высок процент евреев. (Если учесть, что в «черте оседлости» евреи часто составляли большинство населения, удивляться тут нечему.) Поэтому – абсолютно так же, как три десятилетия спустя сделает Сталин с репрессированными народами, – вообще всех евреев заставили покинуть свои дома и под угрозой смертной казни отправляться на восток. С мест были принудительно согнаны то ли пятьсот, то ли шестьсот тысяч человек. Многие из них не получили ни транспорта, ни питания, ни размещения. Сколько людей при этой массовой репрессии погибло, в условиях войны никто не подсчитывал. На этой драматической ноте дореволюционная история российского еврейства и заканчивается. Но обостренность этого национального «вопроса» не ограничивалась давлением со стороны государства. Вражда была обоюдной, поскольку далеко не все евреи мирились со своим постоянно ухудшающимся положением. Конечно, большинство пытались как-то приспособиться – благо исторического опыта было не занимать. С этой частью еврейского населения у правительства особенных проблем не возникало. Другая часть, более динамичная, предпочитала уехать из страны-мачехи в другие края, где к евреям относились лучше. Всего в эпоху государственного антисемитизма, то есть в правление Александра III и Николая II, из России эмигрировали почти два миллиона человек: более 80 % в США, остальные в Англию, Канаду, Аргентину, Палестину. Самодержавие совершенно не препятствовало оттоку представителей нежелательной нации и лишь требовало перед отъездом обязательства никогда не возвращаться. Российские евреи, среди которых было много людей активных и способных, а также их потомки внесут свой вклад в развитие экономики, культуры и науки других стран, прежде всего США. Но потери «человеческого капитала» никого в правительстве не заботили (тогда и самого этого термина еще не существовало). Беспокойство вызывал лишь третий тип еврейской реакции – сопротивление. Сталкиваясь с таким количеством несправедливостей, многие шли в оппозицию, а самые смелые и темпераментные – в революцию. Удивительно, если бы этого не произошло. Даже Столыпин как-то сказал: «Евреи бросают бомбы? …Если бы я жил в таких условиях, может быть, и я стал бы бросать». Традиционное представление о евреях как о забитой, робкой, безответной массе разрушалось. Процент «лиц иудейского происхождения» в революционном и особенно террористическом движении был так высок, что правая печать стала писать о революции как о «еврейской заразе» – с точки зрения монархистской идеологии это должно было дискредитировать бунтарство в глазах народа. «Конечно, далеко не все евреи сделались революционерами, – пишет Витте, – но несомненно, что ни одна национальность не дала в России такой процент революционеров, как еврейская». В 1897 году возник «Бунд», «Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России», социалистическая организация не классово-интернационалистской, а классово-националистической идеологии. Партия «еврейского пролетариата» выступала против ассимиляции и сионистской эмиграции. Своей задачей она считала объединение восточно-европейского еврейства на принципах национально-культурной автономии. При этом агитацией Бунд не ограничивался, при необходимости его сторонники брались и за оружие. В политику в основном шли молодые люди из образованных семей – многие из-за того, что не имели возможности учиться и, как теперь сказали бы, из-за отсутствия «социальных лифтов». У еврейской бедноты, то есть на низовом уровне, имелся еще более насущный мотив, побуждавший к действию, – защита своих семей от насилия. В ответ на погромы возникают отряды «еврейской самообороны», в которых участвуют отнюдь не только революционеры. Первый раз погромщики встретили сильный отпор в 1903 году во время гомельских беспорядков. Началось с драки на рынке между русскими и еврейскими рабочими, причем вторые взяли верх. Тогда собралась толпа мстителей, отправилась громить еврейские кварталы, но столкнулась там с сопротивлением, в том числе вооруженным. На помощь «своим» пришли солдаты, открывшие огонь по евреям. В результате столкновений число жертв с обеих сторон оказалось примерно равным. В 1906 году в Белостоке повторилось то же самое – солдаты помогли погромщикам. Убитых и раненых среди евреев здесь было в несколько раз больше, чем среди их противников, но это было не избиение, а бой. Однако, пожалуй, самый большой ущерб империи нанесло не «внутреннее», а «внешнее» еврейство. В девятнадцатом веке в западном мире сложилось несколько финансовых империй, основанных этническими евреями. Руководители этих могущественных корпораций считали своим долгом помогать единоплеменникам, оказавшимся под властью «Фараона» и «Валтасара», то есть русского царя. Европейские магнаты-евреи главным образом оказывали поддержку эмиграции. Француз барон Эдмонд де Ротшильд потратил сорок миллионов франков на обустройство еврейских поселений в Палестине. Международный банкир и железнодорожный деятель барон Мориц Гирш пожертвовал семь миллионов фунтов на создание Еврейского колонизационного общества, которое отправляло евреев в Южную Америку. Подобная филантропия самодержавию ничем не угрожала, но иначе повели себя американские банкиры еврейского происхождения. Один из них, Джейкоб Шифф, считал делом своей жизни борьбу с самодержавной Россией. Триггером для него стал отвратительный кишиневский погром 1903 года. С этого момента Шифф начинает свою личную войну с царем. Джейкоб Шифф Это был человек энергичный и методичный, обладавший большим влиянием и обширными связями, один из лидеров бизнес-сообщества США и американской еврейской общины. В канун дальневосточной войны Шифф развернул деятельность по финансовой поддержке Японии. Небогатая островная империя сумела выдержать бремя расходов только благодаря этой помощи. Считается, что половина японского военного бюджета была обеспечена льготными ссудами, добытыми Шиффом. Царское правительство было очень обеспокоено активностью знаменитого финансиста и пыталось как-то его утихомирить. Министр внутренних дел Плеве пригласил Шиффа приехать для переговоров. Тот ответил, что согласится на это лишь при условии отмены визовых ограничений для всех евреев. Визит не состоялся. Потом в Америке с «главой еврейского финансового мира» встречался Витте и пытался ему объяснить, что «предоставление сразу равноправия евреям может принести им более вреда, нежели пользы». Эта позиция Шиффу, разумеется, понравиться не могла. Он вредил чем мог царскому правительству и после войны, иногда весьма ощутимо. Помогал революционерам, лоббировал антироссийские шаги американского правительства. В результате президент Тафт в 1911 году не стал продлевать двухсторонний договор о торговле – в качестве санкции за дискриминацию евреев при выдаче российских виз. В общем, еврейский «вопрос» был незаживающей язвой, наносившей вред российскому государству сразу в нескольких сферах. Финляндский и другие «вопросы» Если еврейский и польский «вопросы» были уже застарелыми, то новый очаг напряженности, в тишайшей доселе Финляндии, возник лишь в конце девятнадцатого столетия. В 1809 году великое княжество вошло в состав империи на таких привилегированных условиях, что повода для возмущений у тамошнего населения не возникало. Суровый Николай I ставил дисциплинированных, верноподданных финляндцев в пример другим менее спокойным народам. Это была полностью автономная провинция, где действовала конституция, работал парламент-сейм, имелась собственная юрисдикция, своя армия с полицией и даже таможенная граница с Россией. Связь с центральным правительством велась через особого министра, статс-секретаря по делам Финляндии. На эту должность по традиции назначались сановники, имевшие финское гражданство. Но при Александре III с его стратегией унификации государственного устройства и тотальной русификации существование некоего автономного анклава, резко выделявшегося на фоне остальных структурных единиц империи, стало чем-то вроде красной тряпки. Особенное недовольство государя вызывало освобождение финнов от воинской повинности. Государь твердо решил исправить это упущение и даже создал специальную комиссию, но умер прежде, чем ее работа завершилась. Николай Александрович, пообещав во всем следовать политике отца, продолжил эту линию – и немедленно создал финляндский «вопрос». В 1898 году царь назначил генерал-губернатором Н. Бобрикова, который начал действовать с военной решительностью. В его программу входило упразднение финляндской армии, переход на русский язык, отмена таможенного барьера и общий пересмотр статуса автономии. Статс-секретарем по делам княжества был назначен В. Плеве, что вызвало в маленькой стране (пока еще стране) бурю возмущения – Плеве не имел финляндского гражданства и был известен как реакционер. Вышел манифест о введении на территории княжества общеимперского законодательства. Сразу же начались массовые манифестации – явление для этой мирной части империи небывалое. Первое время протест был вполне законопослушным. Под петицией на высочайшее имя о соблюдении обещаний, данных Александром I девяносто лет назад, собрали 500 тысяч подписей, и пятьсот почтенных граждан отправились вручать прошение государю. Но царь их не принял. Дальнейшие административные решения правительства только обостряли ситуацию. Газеты оппозиционного толка закрывались. Самых активных протестущих безо всякого разбирательства, просто решением начальства, высылали за границу. В 1901 году военнообязанных решили призывать в русскую армию на общих основаниях. Тут взбунтовался даже сейм, отказавшийся принять этот закон. Тогда царь утвердил его без сейма. На всякий случай маленькую финляндскую армию (пять с половиной тысяч человек) расформировали. Однако, учитывая настроение финских молодых людей, на деле призывать их так и не стали. В конце концов, в 1904 году финн шведского происхождения Эйген Шауман застрелил ненавистного Бобрикова и застрелился сам. Террориста оплакивали как национального героя.