Произошло то, чего никто, совсем никто не хотел. Большая европейская политика в канун катастрофы очень похожа на суету в рубке «Титаника»: все мечутся, крутят штурвал, но его заклинило, и столкновение неотвратимо. Что за айсберг потопил цивилизацию? Думаю, правы авторы, считающие главной причиной ментальную незрелость человечества. В девятнадцатом веке наука и техника развивались много быстрее, чем этика. За нарядным фасадом «Прекрасной эпохи» прятался весьма неприглядный мир, в котором властвовала арифметика. Считалось аксиомой, что чем больше территория государства и чем оно грознее, тем для него лучше. В арсеналах копилось оружие страшной разрушительной силы, и патриоты гордились, какими грозными дредноутами и пушками владеет их страна. Человечество очень напоминало ребенка, смастерившего бомбу и горделиво в ней копающегося. Во всех национальных культурах существовал культ войны, которая была чрезвычайно романтизирована и героизирована. Каждый монарх и каждый принц щеголяли в военном мундире; среди политиков высшего эшелона почти повсеместно преобладали действующие или отставные генералы. Со времен предыдущей мировой войны (каковой являлись наполеоновские походы) миновало сто лет. Система образования и культура изображали те легендарные времена с ностальгией. Людей учили не бояться войны, а любоваться ею. Не отличались от правителей и революционеры, которые мыслили исключительно категориями «классы» и «массы». Адептам «нового мира» представлялось несомненным, что миллион человек в миллион раз важнее одного человека. В этом мире больших чисел все – и власти предержащие и борцы с властями – считали, что цель оправдывает средства. Лес рубят – щепки летят. Понадобятся две колоссальные встряски и колоссальное кровопускание, чтобы человечество хоть чуточку повзрослело. А теперь, после этого умозрительного рассуждения, коротко опишу непосредственные, в общем-то второстепенные причины Первой мировой войны. Европейские монархи в 1909 году Второстепенные причины Всемирный конфликт произошел, во-первых, из-за того, что политическую историю планеты определяла конкуренция нескольких империй. Соперничая между собой за территории, сферы влияния, стратегические пункты, рынки сбыта и источники сырья, империи привыкли полагаться прежде всего на «жесткую силу». С ее помощью они захватывали колонии и побуждали «слабые» страны к подчинению. Когда интересы двух игроков сталкивались, возникало напряжение. К началу XX века возникло несколько серьезных конфликтов различного масштаба. Самым воспаленным являлась франко-германская вражда, наследие войны 1870 года. Во Франции наиболее влиятельной политической силой была партия реванша, готовившаяся вернуть Эльзас и Лотарингию с помощью оружия. Новой войне мешало лишь явное индустриальное и военное преимущество быстро развивающейся Германии. Но оно тревожило две другие империи – Британскую и Российскую. Первую – потому что опоздавшая к колониальному разделу молодая Германская империя приглядывалась к британским владениям. Вторую – потому что Берлин покровительствовал Австро-Венгрии, а Габсбургская империя соперничала с Российской за первенство на Балканах. Новый участник большой имперской игры, Япония, урегулировав противоречия с Россией по «дальневосточному вопросу», с беспокойством наблюдала за германской активностью в Китае, где немецкие войска оккупировали важный порт Циндао, и в Океании, где флот кайзера захватил несколько архипелагов. Другим фактором, «работавшим на войну», стало естественное последствие имперского соперничества – гонка вооружений. В каждой из стран-конкурентов возникли военно-промышленные комплексы – могущественные индустриальные и финансовые группы, благополучие и выживание которых обеспечивалось военными инвестициями. Всякое политическое обострение оборачивалось для военно-промышленного капитала новыми выгодными заказами. Заинтересовано в развитии вооруженных сил, разумеется, было и военное командование. Высший генералитет и владельцы оружейных концернов соединялись «по интересам» в могущественные группы влияния. В Германии негласным лидером «милитаристского лобби» был Густав Крупп, предприятия которого выпускали боевые корабли, пушки, подводные лодки, стрелковое вооружение – одним словом, всё необходимое для войны. В 1910 году Крупп стал инициатором создания «Пангерманской Лиги» (Alldeutscher Verband) – общественного движения, ратовавшего за увеличение военного бюджета и размера регулярной армии. Завод Круппа в Эссене В Англии ту же роль играли два оружейных гиганта: «Армстронг-Уитворт» и «Викерс». Во Франции три: «Шнейдер-Крезо», «Рено» и «Ситроен». Но нас, конечно, больше всего интересует Россия. Здесь тоже сработал общий закон формирования военно-промышленного комплекса, согласно которому наилучших результатов добиваются монополии. В первом десятилетии двадцатого века бесспорным вождем всего «военного блока» индустрии являлся Алексей Путилов. Руководимый им синдикат, производивший артиллерийские орудия, военные корабли, боеприпасы, получал огромные заказы от государства. Новая индустриальная эпоха вывела на первый план «нефтяной вопрос». Империя, имевшая ограниченный доступ к основному источнику топливного сырья, неминуемо проигрывала в геополитической борьбе. Так завязался еще один узел противоречий и возникло еще одно могущественное лобби, нефтяное, тесно связанное как с правительственными верхами, так и с военно-промышленным комплексом. В случае России это, собственно, была всё та же путиловская группа, поскольку разносторонний Алексей Иванович распространял свою деятельность и на эту сферу предпринимательства. В 1912 году он основал «Русскую генеральную нефтяную корпорацию», которая владела контрольным пакетом акций большинства отечественных нефтепромышленных компаний. К этому времени ключом к «нефтяному вопросу» уже стал Ближний Восток, где начали обнаруживать невиданные запасы ценного сырья. Там российские интересы столкнулись с британскими и германскими. «Англо-Персидская нефтяная компания» (будущая «Бритиш петролеум») активно осваивала залежи в Иране и Ираке, но в Персидском заливе стремилась закрепиться и Германия, пользуясь своим политическим влиянием в Османской империи. «1913 год прошёл в трудах и борьбе за нефтяные запасы, – вспоминает Черчилль, в то время первый лорд Адмиралтейства. – Мы полностью уверились в нефти как едином источнике энергии для большинства кораблей флота». В конце концов Россия и Англия договорились о разделе сфер влияния в Персии и о совместной разработке нефтяных богатств, но англо-германские переговоры шли туго, в обстановке взаимного недоверия. Дело в том, что «Дойче банк» финансировал строительство Багдадской железной дороги. Если этот проект осуществился бы, немцы не только получили бы доступ к нефтяным залежам Месопотамии, но и проложили бы удобный и дешевый путь в Индийский океан, минуя Суэцкий канал, контролировавшийся британцами и французами. Еще одной причиной, по которой правительства некоторых стран-участниц конфликта стали склоняться к идее войны, была внутренняя нестабильность. Искушение «восстановить гражданский мир, затеяв войну» в значительной степени определило и непримиримость Австро-Венгрии, которой нужно было удерживать единство своей распадающейся «лоскутной империи», и неуступчивость России, где начались рабочие волнения масштаба, сопоставимого с 1905 годом. В не менее сложной внутриполитической ситуации находилась Британия, от которой в критические июльские дни 1914 года в первую очередь зависело, начнется ли война. Если бы Лондон заявил о нейтралитете, в Париже и Петербурге не решились бы доводить дело до окончательного разрыва с Веной и Берлином – силы были бы неравны. Однако в Ирландии назревала гражданская война между националистами и лоялистами (сторонниками короны). Обе стороны активно вооружались. Министрам пришло в голову, что неплохо бы направить всю эту массу возбужденных мужчин в ряды королевской армии – пусть лучше сражаются с немцами. Сложившаяся система военно-политических союзов не оставляла шансов на то, что конфликт будет двухсторонним, как предыдущие европейские войны семидесятых годов – между Францией и Германией или между Россией и Турцией. С 1882 года существовал альянс Берлина и Вены: в случае войны «центральные державы» обязались выступить единым фронтом. В 1893 году сформировалось аналогичное франко-русское единство, к которому позднее присоединилась Британия. При таком разнообразии горючего материала не мог не грянуть колоссальный взрыв. Причин для войны накопилось множество. Не хватало только повода. Повод Мировая война могла начаться и раньше. За предыдущее десятилетие несколько раз проскакивали искры, и глобального взрыва не происходило только из-за того, что какая-нибудь из конфликтующих сторон считала себя пока неготовой к решительному противостоянию. Эти «фальстарты» вошли в историю под названием «кризисов». В 1905–1906 году произошел Танжерский кризис, в ходе которого Германия помешала Франции установить протекторат над Марокко. Момент был выбран с расчетом на то, что главный союзник французов, Россия, крепко увязла на Дальнем Востоке и помочь Парижу не сможет. В 1908 году разразился упоминавшийся ранее Боснийский кризис, где столкнулись интересы Австро-Венгрии и России. Последняя опять-таки не могла позволить себе держаться твердой позиции, поскольку еще не оправилась от последствий проигранной войны и внутренних мятежей. В 1911 году Германия с Францией вернулись к подвешенному «марокканскому вопросу», причем на сей раз дошло до военно-морских демонстраций. Вмешательство Англии заставило немцев отступить, но сильно ухудшило отношения между этими двумя державами, что сыграет роль в событиях 1914 года. Вполне мог разрастись во всеевропейскую войну и большой балканский перераздел территорий 1912–1913 годов, если бы российской дипломатии удалось сохранить Балканский союз и направить его против Австро-Венгрии, но внутренние противоречия между молодыми странами оказались сильнее балканской солидарности. Тем не менее Балканы остались самым проблемным регионом Европы. Здесь и случилось происшествие, запустившее цепную реакцию событий, которые быстро стали необратимыми. В маленькой, по тогдашним понятиям третьестепенной стране Сербии существовала уже поминавшаяся националистическая организация «Черная рука», мечтавшая о создании единого государства южных славян. Этот проект оказался под угрозой, когда стало известно, что будущий австрийский наследник Франц-Фердинанд, который вот-вот взойдет на престол (Франц-Иосиф был стар и дряхл), намерен сделать «двуединую» империю «триединой», предоставив новые права славянским народам. В ходе подготовки к этому преобразованию эрцгерцог должен был посетить недавно присоединенную Боснию, что неминуемо вызвало бы там подъем проавстрийских настроений. Боснийские боевики, связанные с «Черной рукой», нанесли упреждающий удар: 28 июня 1914 года убили Франца-Фердинанда в Сараево. Сначала мир отнесся к этому инциденту безо всякой тревоги. С семейством Габсбургов вечно происходили какие-то трагедии, и мало кто представлял себе в точности, где вообще находится Sarajevo. Больше всего жалели супругу эрцгерцога, попавшую под одну из пуль террориста. Но австрийское правительство решило, что ужасное злодеяние, осужденное всей Европой, дает шанс перекроить сферы влияния на Балканах, оккупировав Сербию, – расследование быстро пришло к заключению, что ниточка тянется в Белград. (Предводитель «Черной руки» Димитриевич, тот самый, что в 1903 году участвовал в убийстве короля Александра, теперь возглавлял сербскую разведку.) Прежде всего австрийцы обратились за поддержкой к Берлину – и получили «карт-бланш» на любые действия. Имея подобную гарантию, они выбрали предельно жесткую линию давления: предъявили Сербии ультиматум с заведомо неприемлемыми условиями, спешно стягивая войска к границе. В это время в Петербурге с визитом находился французский президент Пуанкаре, уроженец аннексированной Лотарингии и лидер реваншистского движения. Он призвал царя к твердости. Николай воевать не хотел, но на него давили со всех сторон. Военные убеждали, что при российских расстояниях и слабых коммуникациях нужно на всякий случай провести хотя бы частичную мобилизацию – иначе страна будет не готова к нападению австро-германских войск. Руководители дипломатического ведомства говорили, что бросить Сербию в беде – значит поставить крест на всей балканской политике. Император колебался. Сербское правительство тоже не хотело войны – убийцы эрцгерцога действовали без санкции сверху. Белград принял все условия ультиматума, кроме одного, совсем уж нетерпимого, которое попросили обсудить в Гаагском международном суде. Австро-Венгрия, пока единственная страна, правительство которой было настроено милитаристски, придралась к этой проволочке и начала мобилизацию. Все еще оставалась надежда, что дело ограничится локальной армейской демонстрацией, но 28 июля империя объявила Сербии войну. Агрессивность австрийцев побудила Николая все-таки начать частичную мобилизацию. Царь и кайзер обменялись телеграммами, уверяя друг друга в миролюбивости, но генералы торопили обоих: терять времени нельзя. Эрцгерцогская чета В этот момент всё висело на волоске – Париж и Петербург ждали, что решит Лондон. После колебаний Британия заявила, что не допустит немецкого ввода войск в Бельгию (стало известно, что план германского генштаба предполагает вторжение в эту нейтральную страну). Немецкое командование потребовало от кайзера решительности. Раз уж война неизбежна, нужно быстрее нанести удар, чтобы выиграть кампанию, пока противник не развернул свои силы. Тридцать первого июля Берлин ультимативно потребовал от России остановить мобилизацию, что было уже невозможно. Назавтра, первого августа, последовало формальное объявление войны. В течение нескольких дней к ней присоединились Франция, Англия и Австро-Венгрия. В дальнейшем мир поделится на два лагеря. На стороне «центральных держав» будут сражаться Турция и Болгария; на стороне Антанты – Бельгия, Сербия, Черногория, Япония, позднее – Италия, Румыния и США. Под ружье встанут 70 миллионов человек. Кровавая лихорадка унесет двадцать миллионов жизней, а затем даст осложнения, которые будут еще тяжелее первоначального заболевания и растянутся до 1945 года. Первой жертвой всемирной пандемии станет российское государство. Часть вторая