У царя были колебания, не закрыть ли эту оппозиционную говорильню до конца войны (как сделал, например, австрийский император). Ближайший помощник генерал Алексеев убеждал ввести диктатуру, которая объединила бы военную власть с гражданской. Существовало и до сих пор существует мнение, что, если б это было сделано, государство устояло бы. Вряд ли. Взрыв все равно произошел бы, только, вероятно, без промежуточного, «февральского» периода либерального правления. После поражений на фронте, развала в тылу и огромных бесполезных жертв монархия не имела поддержки ни в одном слое общества. В критический момент даже гвардия не станет защищать предержащую власть. С. Завадский, в ту пору прокурор Петроградской судебной палаты, пишет: «…Оно [правительство] не удовлетворяло ни крестьян, ни рабочих, ни торгово-промышленные круги, ни чиновничество, ни общественных деятелей, ни землевладельцев; не удовлетворяло оно ни фронт, ни тыл, ни левых, ни правых; не удовлетворяло, по-видимому, и самого царя. Не будучи уверено в своей правоте, оно не могло внушить к себе уважения смелому; стыдясь своей неправоты, оно не могло показаться сильным трусливому. Власть крепка только тогда, когда массы или еще верят в ее безупречность, дающую ей нравственный авторитет, или убеждены в совершенной ее бессовестности, позволяющей ей не задумываться перед средствами расправы (курсив мой)». Не было ни первого, ни второго. Курс, который избрал самодержец и который можно назвать «ни то ни сё», сократил жизнь обреченной системы. Николай не дал Обществу никаких дополнительных полномочий, но и не распустил его организационный центр. В феврале заседания Думы возобновились. Девятого февраля царь лично выступил перед депутатами, что должно было символизировать новый уровень сотрудничества монархии с народными представителями. Русские войска как раз взяли Эрзерум, так что момент был правильный, победительный. Царь ограничился приветствием и остался очень доволен этой «пиар-акцией», записал в дневнике: «Оригинальный и удачный день!» Депутаты, ожидавшие от исторического события как минимум «министерства доверия», остались страшно разочарованы. Ольденбург пишет: «“Министерство доверия” каждому рисовалось по-своему: либеральным “бюрократам” – в виде кабинета с авторитетным и популярным сановником во главе; деятелям [Прогрессивного] блока – в виде правительства, состоящего из членов его бюро; у более левых эта формула вообще вызывала только насмешки». Весь год накал критического пафоса только нарастал. Апофеоза этот антагонизм достиг в речи Милюкова, произнесенной 1 ноября. Лидер кадетов на всю страну обвинил в измене «придворную партию молодой царицы» («старой царицей» называли императрицу-мать), назвал правительство «неспособным и злонамеренным» и задал вопрос, который подхватили все оппозиционные круги: «Что это – глупость или измена?». Вскоре после этого Дума приняла резолюцию с требованием не назначать кабинет без одобрения парламентского большинства (которое, напомню, принадлежало Прогрессивному блоку). В декабре царь был вынужден опять прервать заседания взбунтовавшегося представительного органа. От милюковской речи 1 ноября до падения режима тянется прямая линия. Годы спустя Гучков скажет про Милюкова: «Он потряс основы, но не думал свалить их, а думал повлиять. Он думал, что это прежде всего потрясет мораль там, наверху, и там осознают, что необходима смена людей. Борьба шла не за режим, а за исполнительную власть». Сам Гучков тоже сложа руки не сидел и рассчитывал захватить «исполнительную власть» иными методами. Вокруг влиятельного, популярного в армии руководителя военно-промышленных комитетов сложился заговор, готовивший свержение императора. Будучи человеком действия, Александр Иванович собирался с помощью группы гвардейских офицеров захватить царский поезд на пути из столицы в Ставку. «…Мы крепко верили, – рассказывал он, – что нам удастся вынудить у государя отречение с назначением наследника в качестве преемника. Должны были быть заготовлены соответствующие манифесты, предполагалось всё это выполнить в ночное время, наиболее удобное, и предполагалось, что утром вся Россия и армия узнают о двух актах, исходящих от самой верховной власти, – отречении и назначении наследника». В регенты прочили великого князя Михаила Александровича. Финал приближался не с одной, а сразу с нескольких сторон. Не так, так этак всё должно было скоро закончиться. «Что это – глупость или измена?» В конце шестнадцатого года вопрос, собственно, стоял так: кто раньше рухнет – российская империя или Центральные державы. Австро-Венгрия и Турция еле держались, германская армия испробовала свою немалую силу на западе, на востоке, опять на западе – и нигде не сумела добиться решительной победы. Теперь уже и в Берлине понимали, что войны не выиграть. В декабре правительство кайзера – при посредничестве американского президента Вильсона – предложило Антанте вступить в мирные переговоры. Если бы предложение было принято, российская монархия, возможно, и удержалась бы. Но союзники желали добить врага, и Николай был того же мнения. В высочайшем приказе по армии и флоту торжественно объявлялось, что Россия еще не достигла своих задач, в частности «обладания Цареградом и проливами». В семнадцатом году первой рассыплется Россия, у Центральных держав появится надежда, что с одним Западным фронтом они как-нибудь управятся. И мировая бойня продлится дольше, чем могла бы. Если бы государь император сознавал, в каком состоянии находится его держава, он бы не тянулся к «Цареграду». Россию совершенно разорила война. На ее нужды уходило 40 процентов национального дохода. Государственный долг вырос втрое, дойдя до 80 миллиардов рублей. В апреле пришлось впервые ввести подоходный налог. Из-за инфляции и дефицита товаров потребительские цены подскочили на 400 процентов. Транспортная система, недостаточно развитая и чрезвычайно растянутая, перевозила грузы «мирного назначения» по остаточному принципу – в первую очередь шли военные эшелоны. Из-за этого начались перебои с продовольственным снабжением. Особенно страдал Петроград, находившийся на самом краю империи. В сентябре там пришлось вводить талоны. В октябре положение стало еще тревожней – продуктов катастрофически не хватало. На несколько дней прекратилось пассажирское сообщение – трасса была отдана только под доставку продуктов питания. В Средней Азии шли бои с местными жителями, которые отказывались отбывать трудовую повинность. На железных дорогах усугублялся хаос. Города были переполнены беженцами, их насчитывалось почти три с половиной миллиона. Патриотический плакат. 1916 г. Очень упал воинский дух в армии. Процветало дезертирство. В тыловых «запасных полках» (там собирали мобилизованных для последующей отправки в боевые части) преобладали «циммервальдские» настроения; никто не хотел погибать на «империалистической войне». Началось брожение и на фронте. В декабре произошел тревожный инцидент: наступление 12-й армии на Митаву провалилось из-за того, что солдаты нескольких частей отказались идти в атаку. За это 92 человека были расстреляны по приговору военно-полевого суда, но акции неповиновения будут повторяться всё чаще. До взрыва оставались считаные недели, в историческом масштабе – мгновения. Тысяча девятьсот семнадцатый год Это самый длинный и сложный год в отечественной истории. Мы захватим только его первые десять недель, после которых начнется история совсем другой России, но эти два с небольшим месяца переполнены драматическими событиями. На фронтах мировой войны временное затишье. После декабрьского предложения Германии о начале переговоров все же появилась надежда, что кровавое безумие скоро закончится. Вудро Вильсон 22 января выступил перед сенатом с антивоенной речью, призывая враждующие стороны заключить «мир без победителей». Речь была в высшей степени гуманистическая, но очень скоро США сами вступят в войну. В феврале тот же Вильсон разорвал дипломатические отношения с Германией, а в апреле первая экономическая держава планеты присоединится к Антанте. Но у промышленного гиганта была крошечная армия, всего 120 тысяч человек. На то, чтобы создать и обучить миллионы солдат, понадобится много месяцев, а Восточный фронт скоро развалится. Последняя стадия войны на западе будет лихорадочно ожесточенной – Германия попытается одержать победу до прибытия американских войск. Впрочем, Россия в это время уже будет вести другую войну, гражданскую. Революционным событиям, продолжавшимся одну неделю, предшествовали несколько недель нарастающего напряжения. Девятого января, в годовщину «Кровавого воскресенья», произошла первая за время войны массовая рабочая демонстрация в Петрограде. После этого забастовки и волнения в пролетарских районах столицы уже не прекращались. Пятого февраля в Петрограде с целью подавления беспорядков был создан Особый военный округ. Командующий генерал Хабалов имел чрезвычайные полномочия. Поползли слухи, что на крышах устанавливают пулеметы для расстрела толпы. Страсти еще больше накалились. Генерал С.С. Хабалов Десятого февраля трое великих князей – Михаил Александрович, Александр Михайлович (генерал-инспектор авиации) и Георгий Михайлович (генерал-адъютант) – попробовали убедить царя, что нужно ввести «министерство доверия». Николай ответил: может быть, после войны, но не сейчас. Четырнадцатого февраля после перерыва открылась Дума. На второй день депутат А. Керенский заявил с трибуны, что главный враг страны – не немецкие агенты, а сама «система». Это был открытый призыв к борьбе с властью. Правительство потребовало официальную стенограмму, чтобы привлечь Керенского к судебной ответственности. Дума ответила отказом. В этой взрывоопасной ситуации Николай II не придумал ничего лучше, как уехать из столицы в Могилев, где находилась Ставка. Назавтра же в Петрограде началась агония монархии. Ход событий лучше всего пересказать в виде ежедневной хроники. 23 февраля Революцию начали не социалистические агитаторы и даже не думские оппозиционеры. Она произошла по совокупности серьезных причин и вследствие «букета» описанных выше тяжелых недугов, но непосредственный повод был до абсурдности мелок. Революция началась в очереди за хлебом. И не из-за голода, как можно прочитать у некоторых советских авторов, а из-за накопившегося раздражения. Градоначальство из самых похвальных побуждений установило максимальные расценки на хлеб: семь с половиной копеек за фунт черного. Выпекать его стало невыгодно – себестоимость выходила дороже продажной цены. Поэтому белый хлеб имелся в свободной продаже, а за дешевым черным, основной пищей бедняков, надо было стоять в длинных «хвостах», на холоде. Видя, как «чистая публика» запросто покупает «булки», кто-то затеял скандал, толпа возбудилась, в витрину полетел камень, потом камнями забросали прибывшую полицию. Город взорвался, как пороховая бочка, в которую попала искра. Зачинщицами бунта были женщины, которым больше всех приходилось томиться в очередях, а день пришелся – по европейскому календарю – на 8 марта. Возникли спонтанные женские манифестации, к ним присоединились мужчины. Встали заводы. Больше ста тысяч рабочих забастовали. Начало великой революции. И. Сакуров Полиция (ее на весь город было три с половиной тысячи человек) не могла всюду поспеть. Вывели казаков, но камни полетели и в них. К вечеру порядок восстановлен не был. А государь император в этот день записывает в дневнике: «Проснулся в Смоленске в 9½ час. Было холодно, ясно и ветрено. Читал всё свободное время франц. книгу о завоевании Галлии Юлием Цезарем. Приехал в Могилёв в 3 ч. Был встречен ген. Алексеевым и штабом. Провёл час времени с ним. Пусто показалось в доме без Алексея. Обедал со всеми иностранцами и нашими. Вечером писал и пил общий чай». Начала революции его величество не заметил. 24 февраля В газетах напечатали сообщение, что муки на складах более чем достаточно, но дело было уже не в хлебе. Город митинговал и манифестировал, причем лозунги были сплошь политические: «Долой войну!», «Долой самодержавие!». Бастовали больше 200 тысяч рабочих. Полиция и казаки всё чаще сталкивались с неповиновением и прямым сопротивлением. Несколько десятков городовых получили увечья. Положение становилось неконтролируемым. Царь вечером записывает важные с его точки зрения события дня: «В 10½ пошёл к докладу, который окончился в 12 час. Перед завтраком принесли мне от имени бельгийского короля военный крест. Погода была неприятная – метель. Погулял недолго в садике. Читал и писал. Вчера Ольга и Алексей заболели корью, а сегодня Татьяна последовала их примеру».