Николай пишет в дневнике: «Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства всё время там! [Не в Петрограде, нет.] Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам Господь!» 2 марта Создано Временное правительство из представителей Временного комитета и Петросовета. Председателем становится центрист князь Г. Львов, фигура компромиссная. Руководитель «Земгора» пользуется уважением и у умеренных левых, и у умеренных правых. («Неумеренные правые» все попрятались, «неумеренные левые» еще не вернулись из эмиграции и ссылки.) Милюков возглавляет министерство иностранных дел, военное и морское ведомства – Гучков, ключевое в условиях транспортного коллапса путейское ведомство – кадет В. Некрасов, финансы – миллионер М. Терещенко, министром юстиции становится А. Керенский, заместитель председателя Петросовета. К царю командируют Гучкова и Шульгина, которые должны убедить Николая без борьбы отречься от престола в пользу сына при регентстве Михаила. Но к этому моменту император бороться уже не думает. Он остался в полном одиночестве. В середине дня поступили депеши от командующих фронтами, включая великого князя Николая Николаевича: надо отрекаться. То же теперь пишет и Алексеев: «Династический вопрос поставлен ребром, и победоносную войну можно продолжать лишь при исполнении предъявленных требований». Единственное, в чем царь отказал посланцам Временного правительства – в передаче короны сыну. Это был уже поступок не самодержца, а отца, желавшего снять с хрупкого, нездорового мальчика непосильную ношу. В манифесте говорилось: «В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и в согласии с Государственной думою признали мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол государства Российского». Царствование Николая II завершилось. Свергнутый император 3 марта На следующий день завершилась и монархическая история России. Члены Временного правительства встретились с новым царем – Михаилом II, который пошутил, что это даже хорошо – «быть в положении английского короля» (то есть не править, а только царствовать). Но в ходе беседы вдруг выяснилось, что никто, кроме Милюкова, монархии, даже конституционной, не желает. У Михаила не осталось иного выбора кроме как тоже отречься. «Оказывается, Миша отрекся… – пишет в дневнике гражданин Николай Романов. – Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость! В Петрограде беспорядки прекратились – лишь бы так продолжалось дальше». Увы, беспорядки только начинались. Российское государство, лишившись своей самодержавной, «ордынской» основы, не могло не рассыпаться на куски. Заключение. Продолжение следует Приступая к работе над писательской (то есть заведомо дилетантской) историей государства, я написал в предисловии, что у меня нет концепции, которую я собираюсь обосновывать и доказывать. Ее действительно не было. Она возникла в процессе чтения и анализа прочитанного. Не могла не возникнуть, поскольку я отношусь к категории авторов, которые верят, что человечество эволюционирует, что в этом движении есть смысл и что история учит – тех, кто хочет и умеет у нее учиться. Позволю себе в самом конце еще раз кратко суммировать те основные выводы, к которым я пришел за годы погружения в события отечественной истории. Очень возможно, что мои заключения не покажутся читателю убедительными, но лично мне они многое объясняют. Прежде всего, для понимания специфики и природы российского государства важно учитывать, что возникло оно не в IX веке при полумифическом Рюрике, а намного позже. Домонгольская Русь, тем более Русь Киевская – это далекий предок России (как и еще нескольких современных стран). Фундамент государства, в котором мы сегодня живем, заложен во второй половине XV столетия Иваном III, великим князем московским – и великим государственным строителем. За образец для подражания Иван Васильевич взял единственный известный ему успешный «проект» – чингисхановскую конструкцию, возродив ее главные принципы. Поэтому я называю тип нашего государства «ордынским». В этом термине нет ничего осуждающего. Великий монгол в свое время создал удивительно прочную, логичную и эффективную модель сильного и крепкого государства. Назову еще раз непременные атрибуты «ордынскости». Это прежде всего сверхцентрализованность и абсолютная «вертикальность» управления (хан – начальники туменов – тысяцкие – сотники – десятники), а также три подпорки, без которых сверхцентрализация невозможна: – сакрализация Государя как живого олицетворения власти; – сакрализация Государства как высшей ценности; – закон подчинен политической конъюнктуре, ибо никакая буква не должна быть выше воли Власти. Как сказал Бенкендорф барону Дельвигу: «Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства». Сильные стороны подобного государства – ударопрочность, легкоуправляемость и высокая мобилизуемость. Слабых черт только две: чрезмерная зависимость от личных качеств правителя (при монархии это фактор случайный, непредсказуемый) и замедленность развития, потому что диктат вездесущего государства парализует естественную предприимчивость подданных. При Иване III, в условиях средневекового застоя, второй дефект не имел особенной важности, но после того, как Западная Европа двинулась по пути экономического и социального прогресса, Россия все время оказывалась в ситуации «догоняющего». Чтобы понять логику всех изгибов и извивов российской истории, достаточно проследить за ее главной фабулой – метаморфозами «ордынскости». Первая версия государства продержалась полтора века и рассыпалась, когда пресеклась династия Рюрика. Это подрубило опорную колонну «сакральности» царской власти, что привело к Смуте и иностранной оккупации. Вторая версия, возникшая в 1613 году, просуществовала менее века, ибо была рыхлой, не вполне «ордынской». Новая династия, Романовы, чувствовала себя неуверенно, и это вынуждало ее делиться властью с патриархией и высшей аристократией (Боярской думой), а время от времени даже созывать народных представителей (земские соборы). Выгодные стороны «ордынскости» при такой ослабленной централизации работали плохо. Петр Великий, которого принято считать реформатором, на самом деле был контрреформатором, поскольку он вернул государство к прежней, изначальной конструкции, восстановив и укрепив все четыре «ордынские» опоры. Церковь и аристократия были отстранены от соучастия в управлении, авторитет царя (теперь – императора) вознесен до небывалых высот, всё население поставлено на службу государству, жизнь страны регламентировалась не законами, а бесчисленным потоком царских указов. Отремонтированная и отреставрированная система стала работать гораздо лучше и превратила Россию в великую (правда, только в военном отношении) державу. Но одной административной «вертикалью» управлять такой большой страной во второй половине восемнадцатого века становилось уже трудно, поэтому Екатерина Великая несколько модернизировала формат государства: привлекла к управлению дворянство, превратив его из «служащих» в своего рода «миноритариев», объединенных с «главой корпорации» общностью интересов. Тем самым был ослаблен главный принцип «ордынскости» – не делиться властью. Дворянское сословие, с одной стороны, очень помогало в строительстве и управлении империей, с другой – начало сознавать себя некоей отдельной силой. Так в России зародилось Общество, то есть прослойка (сначала очень узкая) людей, которые имели опасную склонность к независимому мышлению. В девятнадцатом веке Общество постепенно становится всё многочисленней, всё влиятельней – по мере того, как в условиях мировой индустриальной революции острее проявляются недостатки «ордынской» модели: техническое отставание, экономическая неэффективность. Власть блюдет свою «вертикальность», не допускает Общество к управлению (это разрушило бы главную опору государственной стабильности), в результате часть Общества радикализируется, и возникает третья сила – революционное движение. Как уже говорилось, сущностная разница между революционерами (любой партийной принадлежности) и той общественной силой, которую я очень условно называю «либералами», заключалась в методах, которыми два эти лагеря добивались власти. Революционеры делали ставку на ее насильственный захват, «либералы» – на «ползучий». Государству с его сильным полицейским аппаратом совладать с революционерами было проще – Охранка и Жандармский корпус с этой задачей, как мы видели, вполне справились. Но раздавить «либеральную» оппозицию способен только режим, готовый к беспощадным массовым репрессиям, то есть в принципе отвергающий традиционную этику и всякую претензию на респектабельность. Монархия могла себе такое позволить при Иване Грозном или Петре Первом, но не в XX веке. Государство развалилось прежде всего вследствие кризиса верховной власти – самодержавия. Главная российская опора насквозь прогнила. Ее разрушили не революционеры и даже не «либералы», она рухнула сама. Мы видели, как в феврале правительство по сути дела самоликвидировалось, а высший генералитет отказал царю в поддержке. Власть сама упала в руки «либералам», и они, конечно, ее не удержали, потому что сразу же дорушили все «ордынские» опоры и не создали взамен других. Дезорганизованность центрального управления при низком престиже государственных институтов и слабости исполнительной инфраструктуры, да еще в условиях войны, могла закончиться только новой Смутой, хаосом и тотальным распадом. Зато большевики при всех их разглагольствованиях о народной свободе очень хорошо понимали природу «ордынскости» и быстро воссоздали все ее четыре опоры в такой монолитности, какой страна еще не видывала. В семнадцатом году «историческая история» России заканчивается и начинается история современная – период, который еще не закончен и потому с трудом поддается объективному, бесстрастному анализу. Над Россией до сих пор витает дух минувшего столетия и главной его фигуры – Иосифа Сталина, об исторической роли которого сегодня всё еще невозможно рассуждать, не впадая в эмоции. В общественно-политическом пространстве по-прежнему идет борьба «государственников» с «либералами» – всё так же и всё из-за того же. Сохранять в этой полемике нейтралитет затруднительно. У меня, во всяком случае, это не получается. Россия все никак не выберется из проблематики двадцатого века. Лишь когда он наконец – с большим опозданием – завершится, можно будет, оглянувшись назад, осмыслить его уроки и подвести итоги. Российское государство продолжает ходить всё по тому же заколдованному кругу. Можно ли из него вырваться? Читателю, осилившему всю мою девятитомную эпопею, должен быть очевиден ответ, к которому привело меня изучение минувшего. Всякая попытка изменить формат государства с авторитарного на демократический будет обречена на неуспех, если принцип сверхцентрализации управления сохранится. Расшатывание любой из «опорных колонн» без отказа от практики принимать все решения «в ханской ставке», то есть в едином центре, неминуемо повлечет за собой распад и хаос, после чего испуганное население столь же неминуемо предпочтет вернуться к «твердой власти» – даже ценой всех обретенных свобод. Так, вероятно, и будет до тех пор, пока Россия не превратится из «вертикального» государства в «горизонтальное», то есть в настоящую, а не номинальную федерацию. Когда это произойдет и какой ценой, покажет будущее. Возможно, неотдаленное. * * * notes Сноски 1 Цифры всех этих потерь в разных источниках оцениваются по-разному – я еще выбрал умеренные. Сама размытость мрачной статистики красноречивее всего свидетельствует о невероятной девальвации человеческих жизней: миллион туда, миллион сюда – какая разница?