– Двумя ночами позже меня посетило видение. А, ну да. Знаменитые видения Ди Стефано. Его книги изобилуют такими эпизодами. Видения заставляют его столбенеть на месте, и мозг его наполняется диковинными пророческими образами. Что характерно, он редко рассказывает о них окружающим до того, как они сбудутся в реальной жизни. Грешным делом можно даже заподозрить, что он притворяется провидцем задним числом! – Перед глазами у меня встала такая картина: мальчик забивает молотком своего спящего отчима и прыгает в окно. И так оно и произошло, всего полчаса спустя. Мальчик выпрыгнул с десятого этажа прямо на оживленную дорогу. Ужасно, ужасно… Говорили, будто он выкрикивал богохульные вещи, пока падал вниз. На этом он прерывает нашу дружескую беседу, пока я не додумался язвить на такую мрачную тему или, например, выяснять подробности об этом подозрительном отчиме. Он встает и заявляет, что сейчас ему нужно помолиться и подготовиться психологически. Оставив его кланяться у алтаря, я размышляю о том, часто ли экзорцизм проводится прямо в церквях. Разве одержимые не должны воспламеняться, переступая через порог, или хотя бы банально сопротивляться? Тут что, никто не смотрел «Омен»? Я открываю блокнот и изучаю список, над которым как раз работаю… УЖАСТИК Спаркса (Учет Животрепещущих Аномалий: Список Теорий И Концепций) (Буду откровенен: мне пришлось обращаться за помощью к своим подписчикам, чтобы подобрать слово на «Ж». Сам я додумался только до варианта «Жубодробительный», что, согласитесь, никуда не годится). Люди могут утверждать, что сталкивались со сверхъестественными явлениями, по следующим причинам: 1) Они обманывают других. 2) Другие обманывают их. Вот они, две единственные, на мой взгляд, адекватные гипотезы, в порядке нисхождения от наиболее к наименее вероятной. И пусть вас не удивляет, что среди них нет заявлений типа «Привидения существуют». Мысль, что наш собственный мозг может играть с нами злые шутки и «подбрасывать» подобные видения, тоже не укладывается у меня в голове. Уж точно не без помощи ЛСД, ну а наркотики в таких вопросах – самый что ни на есть корень заблуждений любого сорта. Мне ли не знать, после того инцидента с гусепауком-аквалангистом[3]. Так что я поставил перед собой следующую цель и на сегодня, и на все время работы над этой книгой: распределить все, что увижу в своем путешествии, между двумя указанными выше интерпретациями. А если случится так, что ни одна из них не будет подходить, я готов дополнить список третьей категорией. Я-то считаю, что такое крайне маловероятно, но будем иметь в виду. Тринадцатилетняя Мария Корви приходит в сопровождении своей матери, разменявшей шестой десяток Мадделены. Промозглый хэллоуинский воздух обращает их дыхание в пар. Они живут далеко отсюда, в глуши неприступных лесов, к которым не подобраться по протоптанным дорожкам. По пути сюда я за целых полчаса не встретил ни поселка, ни деревушки, только отдельные ветхие хижины, отодвинутые подальше от сумасшедших глинистых серпантинов. Если когда-то в этой церкви и кипела жизнь большого прихода, то эти дни давно уж канули в небытие. С первого взгляда Мария не производит демонического впечатления. В то же время и улыбчивой лапочкой, в отличие от Риган МакНил, героини Линды Блэр из «Изгоняющего дьявола», которая была младше всего на год, ее не назовешь. Мария Корви смотрит на мир с угрюмым пофигизмом типичного подростка, который изо всех сил пытается не выдать своего страха. Присмотритесь, и станет очевидно, что Мария, как и ее мать, охвачена безмолвным ужасом. Обе одеты в одинаковые невзрачные, практичные синие комбинезоны с сапогами – фермерская рабочая униформа. Мария симпатичная, но слишком исхудавшая девочка с осунувшимся лицом. Темные круги под глазами говорят о бессонных ночах. Немытые черные волосы свисают до середины спины. Если не считать проступающей седины на макушке, Мадделена так похожа на дочь, что они могли бы сойти за пару матрешек. Я внимательно наблюдаю за Марией, когда та переступает порог церкви. Нет, ее кожа не покрывается ожогами, а сама она не заходится воплем. Однако Мария поднимает руку к горлу и тяжело сглатывает, будто сражаясь с приступом тошноты. Поймав на себе мой взгляд, она неловко и с какой-то робостью отводит глаза и идет с матерью к Ди Стефано как ни в чем не бывало. Священник приветствует Марию и Мадделену и пускается в пространную официальную речь на итальянском. Сейчас он напоминает мне тех телефонных операторов, которые начитывают в трубку юридическую тягомотину, пока ты играешь в «Candy Crush» и периодически поддакиваешь. С оглядкой на мое присутствие он просит Марию и ее мать прямо подтвердить, что они участвуют в ритуале по доброй воле. Ди Стефано подчеркивает, что католическая церковь принуждает человека к подобному опыту вопреки его воле только в том случае, если он причинит кому-то вред или его сочтут опасным для окружающих. – Не стоит бояться, – говорит он дамам. – Сегодня ты, Мария, освободишься от отрицательной силы, которой не место внутри тебя. Позже мне объяснят, что церковники часто прибегают к этому эвфемизму – «отрицательная сила». Они считают, это позволяет избежать внушения субъекту посредством силы слова. На удивление разумная мысль с их стороны. Мария с каменным лицом кивает. По ней не скажешь, верит ли она сама во все это или же идет на поводу у мамы. Может, Мадделена нашла на дочкином плеере альбом Оззи Озборна и, недолго думая, позвонила на горячую линию Ватикана по номеру 1–800-БЕСНОВАТЫЕДЕТИ? Ди Стефано вкратце объясняет мое присутствие, после чего ведет Марию по пыльному церковному полу и ставит девочку перед алтарем. Ее мать подписывает протянутые Бородачом бумаги (ну да, а вы что думали: католическая церковь любит судиться не больше любой другой интернациональной корпорации). Потом Бородач с Безбородым усаживают нас – меня, Мадделену и переводчика Тони – на отведенную для нас скамейку в пятом ряду. Мадделена догрызает последние ногти, а Тони переводит ее слова: – Знаю, что это необходимая мера, но… Это же моя кровинушка… Я не понимаю. За что сатана выбрал ее? Кажется, сейчас не самый подходящий момент говорить ей, что сатаны не существует. Или выпытывать, уверена ли она, что страдает Мария не обычным переходным возрастом, который со стороны и вправду выглядит диковато, особенно на фоне тихого сельского пейзажа. Я только спрашиваю, что подтолкнуло ее обратиться к экзорцисту. – Мария начала ходить во сне, – объясняет Мадделена, не сводя глаз с дочери, которой священник приглушенным голосом дает финальные наставления. – Так я сперва решила. Посреди ночи нашла ее на улице, на опушке леса… – Мадделена обводит церковь беглым взглядом и продолжает: – Она стояла голая, в мороз. Я было подумала, она спит, и сказала: «Мария, пожалуйста, проснись». Но она повернулась ко мне. Глаза у нее были открыты. И улыбнулась. Никогда не видела на ее лице такой безумной улыбки. И тут она мне говорит: «Я и не сплю». А потом… – Женщина вот-вот расплачется, но берет себя в руки. Она понижает голос, и переводчик Тони вторит ее интонациям: – А потом… она ударила меня по лицу и сказала: «Сама проснись, шлюха Христова, пока я тебе сердце не вырвала». С той ночи ночные похождения Марии участились. Мадделена уверяет, что запирала в доме все двери и прятала ключи, но Марии все равно удавалось улизнуть. Однажды глубокой ночью Мадделена и ее друзья, вместе с ней бросившиеся на поиски девочки, нашли Марию за милю от дома. Та, снова голая, каталась по земле, обмазываясь кровью оленя, которого зарезала прихваченным из кухни мясным ножом. Мадделену передергивает. – Она смеялась, когда мы ее нашли. После этого я чувствовала себя в такой растерянности. Я поняла, что только церковь может помочь в нашем положении. Старый пастор, хозяин этой церкви, помог мне связаться с отцом Ди Стефано в Риме. Этот добрый человек прислал к нам помощника взглянуть на Марию, и было решено, что молитва – лучшее решение. Еще один эвфемизм. Куда как легче решиться на молитву, нежели на экзорцизм. На мой вопрос, не задумывалась ли Мадделена о медицинском вмешательстве, она делает такое лицо, что становится ясно: в науку и докторов эта женщина верит примерно так же, как я в священников и религию. – Ну, если ничего не поможет, тогда может быть… – протягивает она, как будто это в самом деле будет крайняя мера. Преображение Марии Корви застает меня врасплох. Я никак не ожидал, что в этом тощем ребенке окажется скрыта такая сила. Девочка сидит на скрипучем стуле перед алтарем. Она как будто погружена в себя, но ведет себя послушно, склонив голову, сложив на коленях руки. Живые эмоции проступают на ее лице, только когда она переглядывается с матерью. Бьюсь об заклад, что это – враждебный взгляд, как бы говорящий: «Ну, ты довольна? Я делаю все, как ты хочешь». Но мать понимает взгляд дочери как-то по-другому. Она ободрительно улыбается в ответ и в волнении заламывает руки. Можно подумать, ее ребенок готовится к прослушиванию на «Американского идола». Ди Стефано встает перед Марией, разложив на ладонях старинную Библию в кожаном переплете. Бородач и Безбородый занимают позиции у противоположных стен и складывают руки за спиной. Священник зачитывает из книги пространные пассажи. Его слова гулким эхом отскакивают от потолка. Мария смущается, не понимая, как вести себя в такой ситуации. Происходящее смутно гипнотизирует. Накануне в Риме я допоздна не ложился спать, и теперь картинка перед глазами начинает расплываться, и я погружаюсь в полудрему… Тут тело Марии вытягивается, словно через нее пропустили электрический разряд. Глаза вылезают из орбит, руки-ноги выпрастываются во все стороны. Мне отсюда не видно ее ступней, но на руках пальцы широко расставлены и дрожат. Она застывает в таком странном положении на короткий миг, а потом стул под ней не выдерживает и с громким треском ломается. Мария падает наземь, ее спина неуклюжей дугой ложится поверх поломанных деревяшек, тело обмякает. Я разочарованно качаю головой. Жаль, что всемогущественная церковь вынуждена опускаться до примитивной клоунады и подпиливать ножки у стула, лишь бы оживить представление. Смотрите на следующей неделе: Мария и отец Ди Стефано тащат пианино на верхний этаж с уморительными последствиями. Рядом охает Мадделена, сжимая в руке четки, нитка в которых вот-вот лопнет. Бородач и Безбородый бросаются к бесчувственному телу, осматривают девочку, осторожно извлекая из-под нее обломки стула, и снова уходят в тень. Ну, прямо два звукача, подоспевшие, чтобы поправить расшатавшуюся микрофонную стойку во время концерта. Ди Стефано отрывается от Библии и переключает внимание на распластанную на полу девочку. – Я взываю к злому духу, который обретается в теле Марии Корви, – декламирует он. – Назовись, или я сделаю это сам. На слове «сам» происходит нечто драматичное. И я готов это признать, что этому «нечто» найти объяснение не так просто, как волшебным образом надломившемуся стулу. В детстве у меня была игрушка, такие еще иногда называли «танцующими». Маленький деревянный ослик на цилиндрическом основании, шнурок соединял между собой крошечные детальки его туловища. Если нажать пальцем на базу игрушки снизу, ослик заваливался. Но стоило снять палец с кнопки, и ослик тут же возвращался в прежнее стойкое положение. Мадделена испуганно вскрикивает. Точь-в-точь как мой игрушечный ослик, Мария подскакивает с пола церкви. Пятками она упирается в пол, а все остальное тело резко вздымается вверх, как будто его дернул какой-то невидимый кукольник. Только в отличие от моего ослика Мария продолжает шататься. Ее тело кажется тряпичным. С закрытыми глазами она покачивается из стороны в сторону, как будто ее носит по волнам. Я приподнимаюсь, чтобы скамейки не мешали смотреть, и вижу, что Мария стоит на самых цыпочках. Уже то, что живой человек встал в такую позицию, кажется невозможным, не говоря уже о том, чтобы так долго его удерживать. Ее центр тяжести не то что смещен, он как будто вообще отсутствует. Дэвиду Блейну есть чему поучиться. Отца Ди Стефано подобное, разумеется, не смущает. Он видел это уже не раз. Будем откровенны, он сам это и придумал. И когда он повторяет свои воззвания к овладевшему Марией злу, требуя его назвать свое имя, меня осеняет. Помните героя Джима Керри из «Шоу Трумана», который обнаружил, что мир вокруг него – ненастоящий? Вот и сейчас все это – одна сплошная инсценировка, подготовленная специально для меня. В каком-то смысле многим журналистам знакомо чувство, когда из стороннего наблюдателя ты превращаешься в искру, подогревающую те или иные события. Мария Корви может и не быть профессиональной актрисой, но наверняка они с Мадделеной уже задумались об этой карьерной дорожке, сулящей лучшую жизнь (Элеанор: Только давай без нотаций о клевете, я не вынесу еще одного дебата, как тогда с Кэти Перри и… ну, ты понимаешь). Плотные ряды скамеек и пустое пространство перед алтарем напоминают зрительный зал и сцену; за кулисами притаились работники сцены, Бородач и Безбородый. А разве не в этом всегда состояла суть церкви? В зрителях, которые стекаются на представление? А я, разумеется, задвинут на галерку, чтобы не дай бог не запечатлеть этот пропагандистский спектакль с неугодного ракурса. Веки Марии приподнимаются, и я замечаю, что ее глаза теперь подернуты какой-то ловко нанесенной желтой пленкой. Хороший штрих. Она все еще держится на цыпочках, и я начинаю подозревать, что под ее комбинезоном, как нарочно большого размера, прячется какой-то каркас для тела. Губы Марии растягиваются, обнажая зубы в нездоровой ухмылке. Ее звонкий и детский голос не сочетается со словами. – Грязный извращенец, – говорит она священнику, с наскока раскрывая тему сексуальных девиаций по минимальной, заданной Фридкином, планке. Переводчик Тони почтительно понижает голос, продолжая шепотом переводить ее слова на английский: – Сам трахаешь детей и смеешь судить меня? Мария заливается скользким смехом. Если бы змеи могли смеяться, то делали бы это именно так. А она хороша, эта Мария – если ее и впрямь так зовут. Такому типу, как отец Примо Ди Стефано, обвинения в растлении малолетних – хоть от живых, хоть от мертвых сущностей – что с гуся вода. Запустив руку под одеяния, он вытаскивает на свет старомодный деревянный крест с фигуркой распятого на нем Христа. Он сует эту палочку-выручалочку Марии в лицо, и ту будто ослепляет солнечным светом. Она бросается на крест и на священника с растопыренными подобно когтям пальцами. Ди Стефано делает шаг назад, а Бородач с Безбородым спешат на подмогу и крепко хватают Марию под руки. С невесть откуда взявшейся силой она вырывается из их лап, отшвырнув Бородача наземь. Мария говорит, и ее голос, который пронзают визгливо высокие нотки, делается вдруг глубоким и гортанным: – Мария принадлежит нам. Мы ее кровь, ее плоть, ее кости, ее органы. Мы высвободили ее душу. Причиняя нам боль своими побрякушками, ты делаешь больно только ей. Ди Стефано делает шаг ближе к эпицентру и говорит, потрясая крестом: – Это малая жертва ради того, чтобы вызволить ее душу. Интересно, как Мадделене понравится то, что Ди Стефано принимает такое решение, не посоветовавшись? Однако мать, представьте себе, ничему не возражает. А впрочем, что это я. Она ведь и так с ними заодно. Просто играет свою роль по сценарию. И далее в том же духе. Желтоглазая Мария кроет Ди Стефано на чем свет стоит, брызжет слюной, визжит, в общем, всячески безобразничает. Ди Стефано – упорствует и не теряет праведной веры. Он вооружен религиозными артефактами, как перцовым баллончиком, и поминает имя Христа не реже трех раз в минуту. Переводчик Тони едва поспевает за ними двоими. И, в общем, такое дело. Запретный смех сладок – это неоспоримый факт. Сакральные ситуации пробивают на ха-ха. Таков уж закон природы. В те минуты, когда тебе ни за что, ни в коем случае нельзя смеяться, смех становится особенно заразительным и взрывоопасным. Он подступает с такой же жуткой неотвратимостью, как «апчхи», как зуд, который непременно нужно взять и расчесать, и плевать, как нелепо ты будешь при этом выглядеть. Это может произойти, когда ты сидишь в окружении убитых горем людей на похоронах. Или перед камерой теленовостей, когда ты оповещаешь мир об очередном геноциде. Ну, или в моем случае – на сеансе липового экзорцизма. Не могу же я быть единственным человеком в мире, кто считает «Изгоняющего дьявола» комедией? Даже в детстве, когда я впервые посмотрел его в конце восьмидесятых, мне хотелось смеяться до слез, а не плакать со страху. Меня только забавлял нарочитый пафос картины. «Силой Христа заклинаю тебя!» – фразочка, идеально подходившая для веселых забав на детской площадке. Мы набираем обороты, и сдерживать смех с каждой секундой становится все труднее. Это цирк, разыгранный на таких серьезных щах, что смех – единственная здоровая реакция на происходящее. Я даже не сомневаюсь, что мой смех расценят как антирелигизный комментарий, хотя я и правда веселюсь от души. Но неослабевающая вера человечества в так кстати незримых бесов действительно тормозит развитие науки. Религия держит прогресс в узде и поощряет умственную деградацию.