Кляйн лежал в постели и думал. В полной темноте он все видел перед глазами изуродованное лицо Элайна, его голову на подушке, одеяло под самым подбородком. Наконец встал и включил свет. Нога болела. Она по-прежнему истекала кровью и жидкостью на месте пальцев, а ступня как-то странно потемнела, распухла. Он закинул ее на подушку, повыше, и это как будто помогло. Что такое истина, думал он. Насколько важно ее знать? И когда он ее узнает, что потом? Он посмотрел на свою культю. Иногда он до сих пор чувствовал ладонь. А когда Борхерт опоил его, даже видел – полусуществующую, как привидение. Попытался заставить себя увидеть ее вновь, но не смог. Может, попросить что-нибудь для ноги, что-нибудь противовоспалительное или даже посерьезней, пока та совсем не распухла и позволяла ходить. Он примет и останется в кровати, дождется, пока пальцы заживут. «Зачем?» – все спрашивал себя Кляйн, снова увидев лицо Элайна несмотря на то, что свет еще горел. Зачем Борхерт ему врал? Что он выигрывал, притворяясь, что Элайн мертв, хотя тот на самом деле жив? Он всё крутил эти вопросы в голове. А когда наконец нашел ответ, осознал, что попал в очень большую беду. IX Охранник у калитки не хотел его пускать, но Кляйн заявил, что пришел на ампутацию, что Борхерт сам пригласил его вернуться. Одноглазый посовещался с коллегой за дверью, а потом встал рядом с Кляйном у калитки в темноте, пока второй отправился наверх совещаться с Борхертом. – Уже очень поздно, – сказал охранник. – Он меня примет, – заверил его Кляйн. – Он сам сказал прийти. И в самом деле, когда второй охранник вернулся, его впустили. Кляйн отправился с ним по лестнице к комнате Борхерта. Охранник постучал. Когда Борхерт ответил, охранник открыл дверь и впустил Кляйна одного. – Итак, – сказал Борхерт. – Все-таки правда для вас важнее, мистер Кляйн. Он сидел в своем кресле, неуклюже взяв оставшимися пальцами пистолет: – Прошу, присаживайтесь, мистер Кляйн. – Он не заряжен, – сказал Кляйн. – Нет? – удивился Борхерт. – И почему вы так думаете? – Пистолет, который вы мне дали, был не заряжен. – Это так, – сказал Борхерт, – но не потому ли, что я дал его вам? Кляйн не ответил. – Не желаете рассказать, что узнали? – спросил Борхерт. – Вы планируете убить Элайна. – И?.. – И планируете выставить все так, будто его убил я. – В этом отношении на вас можно было положиться, – сказал Борхерт. – Вы отменно сыграли свою роль. Зарегистрированная склонность к насилию. Явная одержимость Элайном, живым или мертвым. Ошибаетесь вы только в одном пустяке: я уже убил Элайна. – Когда? – Вскоре после того, как вы ушли. Для человека без конечностей он оказал самое активное сопротивление. – Зачем? – Ах, – сказал Борхерт. – Мистер Кляйн, сомневаюсь, что смогу вам это втолковать. – А ты попробуй. – «А ты попробуй», мистер Кляйн? Как нелитературно. Причина лежит в вере. Мы с Элайном расходились в некоторых деталях, вопросах веры. В интересах веры нужно было расправиться либо со мной, либо с ним, причем так, чтобы второй показался невиновным. Иначе бы возник раскол. Естественно, я, со своей стороны, предпочитал, чтобы расправились с ним, а не со мной. – Вы были врагами. – Вовсе нет. Мы восхищались друг другом. Это просто разумный политический ход, мистер Кляйн. Он должен был свершиться. – Почему я? – Почему вы, мистер Кляйн? Просто потому, что вы есть, и потому, что Господь ниспослал на вас свою милость, избрал отнять у вас руку. Вы, разумеется, будете вознаграждены в раю за ваш вклад. Но будете ли вознаграждены при жизни – совсем другой вопрос. – Наверное, мне лучше уйти, – сказал Кляйн. – Хороший вопрос, мистер Кляйн. Убить вас или позволить уйти? Хм-м-м? Как думаете, мистер Кляйн? Отпустить ли вас? Может, бросим монетку? Кляйн не ответил. – Без монетки? Не желаете выразить мнение? – Я бы хотел уйти, – ответил Кляйн. – Ну разумеется, – сказал Борхерт. – И вы уйдете. Да будет сегодня день милосердия, не правосудия. Возможно, если вам повезет, вы даже выберетесь за ворота, пройдете мимо охраны навстречу так называемой свободе внешнего мира. Кляйн повернулся к двери. – Но, с другой стороны, – услышал он из-за спины, – несомненно, милосердие до?лжно сочетать с правосудием, мистер Кляйн. Я прав? Возможно, вы все-таки оставите нам что-нибудь, чтобы мы о вас помнили. Кляйн замер на месте. Потом, не оборачиваясь, медленно потянулся к ручке. – На вашем месте я бы этого не делал, – сказал Борхерт. – Ненавижу стрелять в спину. Кляйн остановился, повернулся к нему лицом: – Чего вы хотите? – Вы отлично знаете, чего я хочу, – ответил Борхерт, не сводя с него глаз. – Плоть за знание. – Нет. – Вы сказали охраннику, что пришли на ампутацию, – напомнил Борхерт. – На стойке лежит секач. Тот самый, которым вы расправились с моим пальцем. Ладонь увязла – всей руке пропасть. А иначе я вас застрелю. Честно, для меня никакой разницы, мистер Кляйн. Вы уже осуществили свое предназначение. Технически вы больше не нужны. Кляйн медленно двинулся к противоположной стене комнаты. Борхерт наблюдал, как он идет, и толкался ногой в пол, поворачивая кресло. Секач был на месте, вонзенный в разделочную доску. – Вперед, мистер Кляйн. Берите за рукоятку и выдергивайте. Он подчинился и спросил: – Что мне не дает убить вас сейчас? – А вы правда умеете метать ножи, мистер Кляйн? И где же такому учат? В каком-нибудь профессионально-техническом колледже? Вы сами-то представляете, что сможете в меня попасть, не говоря уже о том, чтобы от удара лезвие вошло в плоть? А если и так, полагаю, что смогу нажать на курок заблаговременно… – Если оружие заряжено. – Если оружие заряжено, – дружелюбно согласился Борхерт. – Выстрел привлечет внимание охранников и приведет к вашей смерти. Итак, мистер Кляйн, вы ставите на кон собственную жизнь ради возможности убить меня. Неужели вы действительно этого хотите? Нет? Тогда будьте хорошим мальчиком и отрежьте себе руку. * * * Кляйн включил конфорку на стойке, подождал, когда она нагреется. Секач казался достаточно острым, но Кляйн понимал, что пробить кость будет непросто. Если сразу попасть в сустав, возможно, это не будет иметь значения, хотя не стоит забывать, что он будет рубить левой; хватит ли ему сил, чтобы прорубить всю руку до конца за один удар? Кляйн примерил нож к изгибу локтя, обнаружил, что лезвие охватывает почти всю длину руки. Бить придется точно. В воображении детектива секач уже быстро опускался, впивался в кожу, мясо и кость. Кляйна захлестнет боль, он пошатнется, но, перед тем как упасть, нужно не забыть прижечь обрубок руки горелкой, чтобы не истечь кровью насмерть. А потом если он еще будет стоять на ногах, то сумеет проковылять из комнаты вниз по лестнице и в конце концов прочь из поселения, где – с трудом, в горячке, в мучениях – выберется обратно в одинокий и жуткий мир. И это, осознал он, еще самый успешный исход. По всей вероятности, на самом деле будет куда хуже. Лезвие попадет неудачно, придется рубить второй раз. Он сомлеет и свалится раньше, чем прижжет рану, и на полу истечет кровью. У ворот его поймают охранники и убьют. Или того хуже – все пройдет удачно, рука сразу отвалится, но Борхерт скажет с улыбкой: «Очень хорошо, мистер Кляйн. Но зачем останавливаться на достигнутом? Что бы нам отрубить дальше?»