Она вернулась в тот город, разыскала мальчишку – Матвея Козлова. Но он не успел ей сказать о том, чему был свидетелем. Он колебался: говорить ей об этом или нет. Несмотря на смерть Вероники, он все же собирался шантажировать Мосолова. Не до конца понимая, насколько это опасно. Он был еще не в состоянии охватить своим детским умом, как велика угроза со стороны местных воротил и хозяев жизни. Все это промелькнуло в голове Серафимы. Она рассказала об этом и замолчала. Теперь ей не верилось, что все это произошло именно с ней. Такое количество событий в единицу времени. Раньше, когда она читала книги, то где-то в глубине души отдавала должное фантазии автора и считала, что это исключительно выдумка. Ей казалось, что в жизни так не бывает. И вот ей пришлось убедиться в обратном: жизнь иногда затейливее всяких придуманных историй… Все смотрели на нее. – Самой не верится… – слабо улыбнулась она. – Да, – подал голос Рудягин. – Я и сам первое время, когда расследовал дела, ловил себя на мысли, что это все слишком фантастично, чтобы быть правдой. Но все так и есть. – И эта истина дается труднее всего, – тихо сказала Светлана, но все ее услышали. – Может быть, закажем пиццу, – предложила Серафима. – Возражений нет, – за всех ответил Гуджарап. – Я решила зайти с другого конца – поговорить с Борцовым, бывшим мэром. К тому времени я уже догадывалась, что Веру хладнокровно убрали. Она погибла не своей смертью. Ей помогли уйти из жизни. Ее столкнул в воду нанятый человек, которому за это заплатили. Некий тип, объявивший себя поэтом – Корнелий Дикий, и нанял его Мосолов. Наступила пауза. – История феноменальная… – заключил Рудягин. – Хорошо, что она подошла к концу. – Мы всегда радуемся, когда дело раскрывается. Для нас это маленький личный праздник, – подтвердила Светлана. – В такие моменты мы понимаем, что работаем не зря. В дверь позвонили. Это был курьер. Он ввалился с пиццей, бутылкой итальянского вина, оливками, свежим хлебом, сыром и другой вкусной едой. – Решил устроить итальянскую дольче вита – в продолжение нашего итальянского праздника, – взмахнул рукой Гуджарап. – Надеюсь, ни у кого возражений нет. Какое-то время они просто беседовали, рассказывали друг другу разные случаи. Но разговор все равно сбивался на это самое дело… Когда Рудягин с Демченко ушли и Серафима и Гуджарап остались одни, Леонард протянул: – Давай еще раз прочитаем то, что написал Соколовский. Богуслав Адамович описывал свое путешествие в Индию… Эти яркие краски… Рассказывал, как он встретил Марию Анастасьевскую, когда они с Николаем уже почти отчаялись ее увидеть… Она рассказала им о недавней смерти Вощинского, который тоже поехал за ней в Индию и умер от тропической лихорадки. Мария понравилась Соколовскому, по его описаниям, это была замечательная женщина – очень красивая и умная. Страстная и неутомимая в поиске новых знаний. И она рассказала ему удивительную историю, которую он привел почти целиком… О встрече Анастасьевской и Блаватской. Они встретились в египетской пустыне и приняли участие в религиозной мистерии. Она не сказала, где это было, скрыв тайну. Блаватская произвела неизгладимое впечатление на Марию. Она увидела в ней человека огромных духовных сил. Она предвидела столь многое. Перед ней словно разворачивались судьбы целых континентов и эпох, которые дремали, но ждали своего пробуждения… Мудрость древних находится рядом с нами, говорила Елена Блаватская. Надо только увидеть ее. В то время, когда мышление обычного человека направлено на Европу с ее ценностями и идеалами, нас ждет грандиозный поворот на Восток. Мы будем черпать древние религиозные практики и культы в угасших, но не исчезнувших мистериях. Египет, Индия – вот наши маяки в бурном мире духовных соблазнов. Мир нуждается в кардинальном обновлении, и мы можем дать истосковавшемуся человечеству новую истину. Ею станет теософия… Мария сказала, что чувствует в себе этот зов неведомого и готова служить ему. Эти две женщины испытывали друг к другу уважение и ощущали духовное родство. Они обменивались мыслями и рассуждениями. Наконец, в знак признательности Елена Блаватская сняла с шеи амулет на цепочке и подарила его Марии. Этот амулет, сказала Блаватская, в последнее время был со мной неразлучен. Это как бы мой последний амулет, произнесла она со значением. Мария сказала, что испытала при этом необыкновенные подъем и волнение. – Интересно, где он теперь? Все тайны обычно раскрываются постепенно. Может быть, тот, кто найдет этот амулет, станет обладать могущественной силой. А может быть, он еще ждет своего часа. – Возвращаясь к нашим сегодняшним гостям. Кажется, мы рассказали им все подробно, ничего не перепутав и не скрыв. – Главное мы, конечно, утаили… – Я должна все проверить, – взволнованно сказала Серафима. – А потом… разве это не семейная тайна? – Конечно, – он притянул ее к себе, – конечно. Поцелуй был жарким, и сердце скакало как сумасшедшее. – Ты лишаешь меня сил, – шепнула Серафима. Но он молча поцеловал ее во второй раз. Серафима проснулась среди ночи. Она повернула голову. Рядом спал Гуджарап. Его рот был по-мальчишески раскрыт, на лице застыла блаженная улыбка, одеяло сползло на пол. Серафима поправила одеяло и тихонечко, чтобы не разбудить Леонарда, встала и направилась в ванную. Она надела халат и вышла на балкон. Небо было угольно-черным, с редкими крупными звездами. Она вспомнила, как они недавно сидели в кафе, и Серафима процитировала непонятно почему бабушкину присказку про козу-дерезу. Гуджарап попросил ее привести этот текст целиком, что она и сделала. Он посерьезнел, потом попросил проговорить еще раз. А потом еще… Он сидел, откинувшись назад, и сосредоточенно смотрел в одну точку. Потом схватил салфетку, попросил у Серафимы ручку и что-то стал лихорадочно писать. Она спросила его, что он делает. – Подожди. Потом… И только спустя несколько минут пояснил ей, что, по-видимому, это координаты места, где Мария Анастасьевская зарыла фамильный бриллиант. Наверное, она думала туда вернуться и забрать драгоценность. Серафима рассмеялась, но он сказал, что скорее всего так и есть. И вот сейчас она вспомнила это… Что же! В ближайшее время можно будет проверить эту версию. Вдруг… она тихо рассмеялась, никогда раньше она не замечала за собой такого лихого авантюризма. Но, как говорится, с кем поведешься, от того и наберешься… Она была влюблена и не хотела ни о чем думать… Ей нравилось сегодняшнее состояние, когда каждый день волшебен. Да, обстановка в мире слишком серьезная. Если подумать, то жить становится страшно. Но ведь воля и оптимизм помогают рассеять этот страх, уничтожить его. Все равно надо думать о будущем и надеяться на лучшее. Иначе и жить не стоит. Она запахнула халат и вернулась в комнату. Раздевшись, она аккуратно стала перелезать через Леонарда, но он неожиданно схватил ее. – Ай! – Кажется, ночь еще далека от финала… Утром за завтраком он сказал ей: – Помнишь, я тебе рассказывал о том, что моя мать живет в Италии. Вышла замуж за итальянца. Сначала был француз. Потом итальянец. Так вот. Мне кажется, самое время поехать туда – разобраться со всем на месте. Увидеть могилу Марии Анастасьевской собственными глазами и познакомиться с новыми родственниками. У тебя виза есть? – Есть! – Отлично! Заказ билетов предоставь мне. – Сколько мне скинуть тебе на карточку? Он посмотрел на нее тяжелым взглядом. – Я в состоянии купить билеты. Не надо о деньгах. – Как скажешь… – Сейчас расходимся в разные стороны. К вечеру я тебе позвоню. Будь на телефоне. – Есть. Дома у Серафимы все валилось из рук, она то и дело думала о Гуджарапе… Откуда у него такая восхитительная уверенность, что все будет хорошо? Он как будто бы знает наперед: что было, что будет, что произойдет. Мне бы такую уверенность, подумала про себя Серафима. Как часто я не решаюсь сделать последний шаг. Я начинаю все продумывать, взвешивать, выдвигать аргументы: про- и контра. И часто отступаю, потому что принимаю решение… не решать. А Гуджарап не такой. Он знает, чего хочет, идет напролом, его не интересует чье-то мнение, ему не важно, что о нем подумают. Он решил – и точка! Если бы я была такой в начале моего жизненного пути, судьба сложилась бы по-другому, подумала Серафима. Я не пряталась бы в своей скорлупе, пытаясь отгородиться от всего мира, не боялась бы его, а шла навстречу. Да, у меня были сложные обстоятельства – у меня на руках после гибели родителей осталась сестра, но это не оправдание, это бегство… от самой себя. Я и психологией занялась, чтобы лучше понимать собственное «Я». Любой поступок требует смелости, нужно не бояться рисковать, совершать ошибки. Ведь самая страшная ошибка – топтаться на месте, когда ты понимаешь, что ничего не делаешь, чтобы изменить свою судьбу и сложившиеся обстоятельства. Леонард позвонил через час. Серафима жарила котлеты, прислушиваясь к телефону. «Гордость морей» немного подувяла от зноя, и она сбрызнула листья водой. – Ну что? – без всякого предисловия сказал Гуджарап. – Что делаешь? – Жарю котлеты. – Тогда скоро буду. – И прежде чем она успела что-то сказать, дал отбой. Едва войдя в квартиру, он выпалил: – Едем завтра. Летим через Стамбул. – Я была там. – И как? – Норм. Не говорить же, что в Стамбул она поехала по рекомендации одной знакомой, которая расхваливала отдых «все включено» с таким жаром, словно много лет работала в рекламной компании. По правде говоря, ей не хотелось ни в какой Стамбул. Поехать бы куда-нибудь в среднюю полосу, слушать стрекотание кузнечиков и собирать малину. А тут вот… Стамбул! Но знакомая говорила и говорила, надо было сказать решительное «нет», но Серафима постеснялась. И решила полететь в Стамбул… – Ясно. Собираться долго? – Да нет. Почему долго? – А где котлеты? – На кухне… а где же им еще быть? – Готовить ты умеешь! – Ты определил это по запаху? – В ее голосе прозвучала ирония. – Представь себе – да. По запаху сразу можно определить искусство повара. Чем выше искусство, тем сложнее запах еды, вкуснее пища. По-моему, взаимосвязь налицо. Остаток вечера Гуджарап рассказывал о своих приключениях. Серафиме казалось, что он здорово приукрасил действительность, но различить, где правда, а где выдумка, она не могла. Незаметно она уснула. Проснувшись, обнаружила себя на кровати, к тому же укрытой одеялом. Леонард сидел в кресле и дремал. Как только она встала, он открыл глаза. – Проснулась?