— Хелен, как бы ты ни старалась, но, пока ты с ним, ты в опасности. Все становится только хуже, разве нет? — Да. Но думаешь, уйти так легко? Если я попытаюсь уйти, он поймает меня и убьет. Вчера он сказал, что отберет у меня ребенка. — О, милая моя, ты могла бы обратиться в полицию. — И что они сделают? Чем другие лучше Тома? Знаешь, сколько раз Том ночевал в кутузке, а на следующее утро его отпускали как ни в чем не бывало? Иногда он возит на рыбалку шерифа — показывает тому лучшие места для ловли марлина. — А тебе есть куда уехать? — Том меня разыщет. И вообще, не так-то много мест, где я могла бы спрятаться. Когда наступили трудные времена, туризм замер, ситуация с рыболовством изменилась, единственным источником доходов стала контрабанда алкоголя и торговля оружием, а почти все мои подруги детства уехали на север. — Никто не вправе приказывать тебе, что делать, Хелен. Ты должна решать сама. Он считает, что загнал тебя в угол, что тебе некуда идти и других вариантов, кроме него, нет, но это неправда. У тебя есть друзья, люди, которые тебе помогут, и, что самое важное, ты умная и ты сильнее, чем думаешь. Надо быть очень храброй, чтобы жить твоей жизнью. До встречи с Максом у меня были мужчины. Одни хорошие, другие не очень. Плохие будут внушать тебе, что ты — пустое место. Они будут принижать тебя, потому что только так они могут почувствовать собственную значимость. Это ложь. Как только ты перестанешь в нее верить, ты лишишь их власти. — У меня будет ребенок. Ребенок Тома. Если я уйду, он станет нас искать. Я видела, на что он способен, когда злой, и не хочу думать о том, что он может сделать. Но даже если я уйду, если мне удастся где-нибудь укрыться, на что мы будем жить? — Ты хорошо справляешься с работой сейчас. Сколько из того, что ты зарабатываешь тут, Том пропивает? Я не говорю, что будет легко, но, дорогая моя, в жизни все нелегко, и так было всегда. В тебе есть стержень, и тебе пора поверить в себя. Малыш внутри меня — это тикающие часики, и хотя я убедила себя в том, что заслужила подобный брак и клятву нарушать нельзя, но я больше не одна. Я хочу лучшей доли для своего ребенка. Я хочу лучшей доли для себя. — Вы с малышом всегда можете остаться у нас. С ее стороны это любезное предложение, но я не могу навлекать неприятности на их семью, и во многих отношениях Ки-Уэст — действительно маленький городок со своим представлением о правах. — А что твоя тетушка? — спрашивает она. — Сестра твоей мамы? — Мы переписываемся, но виделись в последний раз, когда я была девочкой. Я не вправе сваливать на нее эти проблемы… — Очень даже вправе. Ты переживаешь за свою жизнь. Остальное образуется. Мама скончалась семь лет назад, и в такие моменты, когда нужен совет и утешение, мне ужасно ее не хватает. Возможно, она сказала бы, что мое место рядом с Томом, что все мужчины, когда напьются, дают волю рукам, но каковы бы ни были ее слова, самое тяжелое — это то, что ее нет со мной. Мягкой она не была, моя мама, — иначе не вышла бы замуж за человека вроде моего отца, но она любила меня, и как же горько, что ее нет рядом, когда в моей жизни грядут такие перемены. Но ее нет со мной. Есть только я и малыш. А вдруг все может быть иначе для нас двоих? Где-нибудь в другом месте? Вдруг я могу быть свободной? Мне страшно, но усталость сильнее страха. Я жутко устала. — Я сейчас схожу на перерыв, Руби. Наши взгляды встречаются: она наклоняется, обвивает меня руками и слегка обнимает — это происходит впервые за все время нашего знакомства. — Подумай о малыше. Подумай о себе. * * * Когда я открываю служебную дверь, мне в лицо ударяет порыв свежего воздуха — я приваливаюсь к стене ресторанчика и думаю, какое это облегчение, когда в ноздри не бьют запахи с кухни. Услышав звук шагов за углом, я настораживаюсь. При свете дня задний двор не кажется таким зловещим местом, как вчера, но, наученная горьким опытом, я не расслабляюсь. Сердце начинает биться ровно, когда из-за угла появляется Джон. Сейчас его хромота не так бросается в глаза, и до вчерашнего вечера я вообще не замечала ее. — Вам нездоровится, — говорит он, внимательно глядя на меня. — Это из-за ребенка. Неприятное ощущение. — Я переживал за вас вчера. Не следовало отпускать вас в дом одну. Надо было пойти с вами и убедиться, что все в порядке. — Вот этого как раз делать не следовало бы. Можете мне поверить. Так все было бы гораздо хуже. — Вам ведь не только из-за ребенка плохо? Он вас обидел? — В его голосе слышатся гнев и потрясение, точно он не может понять, как такое вообще возможно, хотя доказательства вот они, прямо перед ним. Я мысленно возвращаюсь к разговору с Руби. Больше всего меня страшит сам отъезд. Я не могу оставаться в Ки-Уэст. Но как отсюда уехать, если нет машины и денег? Бросить всех, кого ты знаешь, и поставить жизнь на кон — в свете этого отъезд кажется невозможным. Когда мы поженились, я была совсем юной, почти девчонкой. Том стал для меня всем, вплоть до мелочей, которых я не замечала: он говорил мне, что носить, что есть и с кем дружить. И хотя мне с трудом представляется жизнь без него, оставаться с ним также невозможно. В отдалении слышится стук молотков, отдающийся эхом, как орудийный огонь. Я вздрагиваю. Это в преддверии шторма заколачивают окна домов и лавок. Если он ударит, люди будут хвалить себя за прозорливость; если пройдет мимо — примутся ворчать, отдирая доски. Вот такая ерунда выходит: то, что для одного — рай, для другого — тюрьма. Мне в своей больше ни дня не прожить. — Я ухожу от него. Эти слова вылетают у меня сами собой, прежде чем я успеваю их осмыслить, но стоит мне их произнести, как сразу возникает ощущение правильности сказанного, несмотря на пронизывающий меня страх. — Куда вы отправитесь? — спрашивает Джон. — У меня на севере, в Айламораде, живет тетя. Мы много лет не виделись, но переписываемся. — Я всегда прятала письма от Тома, потому что характер у тетушки Элис независимый, и это ему не нравится. — Возможно, она подскажет, где устроиться. Как добраться до Айламорады — вот в чем загвоздка: до парома около часа езды, потом на пароме… — Парень, с которым я вырос, подолгу живет в этих местах, — говорит Джон. — Когда он в отъезде, я могу брать его машину. Я планирую выехать нынче утром — добраться до Ноу-Нейм-Ки, а оттуда паромом до лагеря. Я охотно сопровожу вас к вашей тете, — он бросает взгляд на удивительно элегантный брегет. — Паром отправляется около восьми. Если поторопиться, можем успеть. Вот так я ушла от своего мужа. * * * Мы мчимся по шоссе с такой скоростью, будто за нами сам черт гонится. Возможно, так оно и есть. Я отправилась налегке, взяв только то, что было на мне из одежды, и горсть чаевых в переднике, а также невыплаченное жалованье с небольшой прибавкой от Руби. Я хотела вернуться в домик и собрать сумку, но времени было в обрез, к тому же риск нарваться на Тома слишком велик. Паром — штука непредсказуемая, лучше отправиться сейчас, когда есть подмога и шанс сбежать, чем упустить такую возможность. Я бросаю взгляд на Джона, сидящего за рулем «Плимута», и думаю: а вдруг он жалеет о своем решении помочь мне и боится, что Том последует за нами? Насколько законно вмешиваться в отношения супругов и помогать увозить ребенка от отца? В этих местах люди дорожат тем, что им принадлежит, и для пришлого, вроде Джона, цена может оказаться очень высокой. — Простите, — говорю я. — Это вы к чему? — У вас из-за меня одни проблемы. — Никаких проблем. Это вы меня вчера спасли. Всем нам время от времени требуется помощь. В этом нет ничего постыдного. Это звучит как само собой разумеющееся, но ведь на деле все не так просто. Мир возлагает на нас надежды — нужно с достоинством нести свое бремя и исполнять свою роль, и если ты не оправдываешь этих ожиданий, проще списать тебя со счетов, чем изменить представления о мире. Мы — это то, что мы делаем для других, наши взаимоотношения, и то, что мы способны предложить. Замужняя женщина под большей защитой, чем одинокая, у хорошенькой — больше шансов, чем у заурядной. Солдат, вернувшийся домой победителем — герой, а сломленный на войне предается забвению. Чем дальше от Ки-Уэст, тем дорога становится все более ухабистой, а места — все пустыннее. Я очень давно не уезжала так далеко на север, это совсем другой мир. Вроде бы не такое большое пространство, а кажется, что можно целыми днями не встретить ни души. — Спасибо, что помогаете мне, несмотря ни на что, — говорю я. — А странно, что мы с вами оказались вот так вместе. Из всех клиентов вы всегда были для меня загадкой. Обычно, садясь за твой столик, люди рассказывают о себе больше, чем нужно. Но с вами было совсем иначе. — Раньше я не был таким молчаливым. Но когда разучиваешься болтать о пустяках, начинаются проблемы. Тебя спрашивают, как поживаешь, но на самом деле никому это не интересно — ответ нужен лишь для того, чтобы со спокойной душой заниматься собственными делами. Я никогда не думала об этом под таким углом, но он прав. Есть формулы вежливости, обычные вопросы, которые часто задаешь на протяжении дня, но это делается больше всего по привычке. Так принято. Это порядок, при котором все чувствуют себя комфортнее, и ответы такие же механические, как и вопросы. Сценарий, который мы знаем назубок. — Так казалось проще, чем делать вид, будто я кто-то другой, и изливать свою душу, — добавляет Джон. — Всем нам время от времени требуется помощь, — повторяю я его слова, сказанные ранее. — В этом нет ничего постыдного. — Вам прежде не предлагали сбежать? — Все не так просто. — Я кручу на пальце оловянное колечко, все еще не решаясь снять его. Несмотря на то что физически я уезжаю все дальше и дальше, кажется, что я всегда буду связана с Томом. — Вы когда-нибудь задумывались о том, чтобы жить в другом месте? — спрашивает меня Джон.