— Теперь я выросла. — Да, теперь ты выросла, — он морщит лоб. — Ты приехала сюда одна? Из Нью-Йорка? — По железной дороге. — Почему-то я не удивлен. Ты всегда была самой храброй из нас. — Насчет храбрости не знаю. Скорее отчаянной. Да и нас тоже как бы нет. Ты уехал, оборвав все контакты. Что-то похожее на стыд проступает на его лице. — Мне казалось, я у вас лишний. Но ты права, мне следовало давать о себе знать. — А почему ты этого не делал? — Не знаю, — у него на лице страдальческое выражение. — Хотел бы я это объяснить и тебе, и себе. В Нью-Йорке я точно шел ко дну, мне было душно и нужно было уехать, где-то затеряться, там, где меня не знают и не видят во мне того человека, каким я был до войны. Я сказал себе, что без меня вам будет лучше. — И ошибся. Нам не лучше. Все плохо. Мама больна. А после смерти Джона и папы и денег не стало. Джон чертыхается. — Прости, Элизабет. Про деньги я ничего не знал. По крайней мере, что все настолько плохо. Я предполагал, что их капиталы пострадали после краха, но не думал, что все потеряно. — Но о том, что отца и брата больше нет, ты знал. Ты знал, что мы остались одни. — Я думал, они позаботились о том, чтобы у вас все было в порядке. — А вот и нет, — я горько смеюсь. — Дела шли из рук вон. Отец пытался спасти положение и сильно задолжал тому, у кого нельзя было брать взаймы. — Кому? — спрашивает Джон. — Ты его не знаешь. И знать не захочешь, уж поверь мне. — Этот тип угрожает тебе? Пытается получить эти деньги с тебя? — В каком-то смысле. Вернуть долг мы никак не могли, поэтому он согласился получить его иным образом. Я должна выйти за него. — Шутишь? — Ничуть, — я достаю из кошелька вульгарное кольцо с бриллиантом. — Ну и колечко, — вздыхает он. — Ты не должна выходить за того, кого не любишь. В голове не укладывается, что отец был настолько неосмотрительным! — Думаю, он просто был в отчаянии. Мы живем — точнее, жили — на широкую ногу. Наверное, он не хотел нас огорчать. — И потому продал тебя гангстеру? — Я решила, что так будет правильно — одним выстрелом убью двух зайцев: и долг погашу, и деньги на жизнь будут, — я содрогаюсь. — Но я не могу выйти за него. — Конечно, нет. И как ты намерена поступить? — Не знаю. При всем желании я не могу придумать, как выпутаться из этого дерьма. — Ты вспоминаешь о них? — спрашиваю я. — О папе и Джо? — Иногда. — Я тоже. — Я глубоко вздыхаю. — Перед самым ударом штормовой волны я оказалась на пороге смерти. И тогда я поняла, что не хочу умирать. Как думаешь, они чувствовали себя так же за мгновение до смерти? — Я не знаю. Надеюсь, что нет. — Долгое время я злилась на них. Злилась, что они оставили меня разгребать это дерьмо. И на тебя долго злилась, — сознаюсь я. — Переживала, что ты ушел, что у меня мало сил. — Мне становится стыдно. — Я не понимала, каково пришлось тебе. — Никто не понимает, пока сам в этом не окажется. — Мне снятся кошмары, — шепотом говорю я. — Крики. Плач. Трупы. Темнота. Было так холодно, я чувствовала, как меня уносит куда-то… — Кошмары не пройдут. Хотел бы сказать другое, но это неправда, они станут частью тебя. Я глубоко вздыхаю и задаю вопрос, с которым приехала сюда, хотя я уже знаю ответ и уже где-то для себя поняла, что Джон — не то решение, которое я ищу. — Ты когда-нибудь вернешься домой? — спрашиваю я. Теперь я понимаю — мальчик, ушедший на войну, стал мужчиной, которого я вижу перед собой. Я не узнаю его, но очень хочу узнать. — Я не знаю, — отвечает Джон. Остаток дня мы проводим вместе — я знакомлю его с Сэмом. После многочасового разговора в приемной больницы приходит время прощаться, и я сообщаю Джону название и адрес отеля, в котором Сэм снял для нас номера. — А может, все-таки поживешь у меня? — спрашивает брат. — Спасибо за предложение, но лучше так. Хочу оказаться подальше от больницы, спать в нормальной кровати, носить привычную одежду и снова почувствовать себя собой. — У меня есть деньги. Немного, но бо́льшую часть заработанного мне удалось отложить. Я достаю из кармана помолвочное кольцо, подаренное мне Фрэнком. — Не беспокойся. В случае чего воспользуюсь этим. Раньше я слишком боялась нести его в ломбард, но сейчас с его помощью я могу начать совершенно новую жизнь. — Тот парень… — Джон указывает головой на дверь, через которую вышел Сэм, чтобы завести машину. — Похоже, он хороший. — Надеюсь. Я уже не уверена, что хорошо разбираюсь в людях, но когда вместе переживаешь такое… — …видишь человека насквозь и понимаешь, на что он годится, — договаривает за меня Джон. Я киваю. — А ты? — спрашиваю я. — Что — я? — Что у тебя с этой женщиной — Хелен? Малышка — моя племянница? — Нет. — А кто ее отец? — удивленно вопрошаю я. Он не отвечает. — Какие у тебя намерения? — спрашиваю я. — Что ты имеешь в виду? — Насчет этой женщины с ребенком? Ты о них заботишься. — Я не знаю. Я… им никто. Я просто помог, когда ей было трудно. — Она сказала, что ты — ее друг. И смотрела на тебя так, точно ты значишь для нее гораздо больше. На его лице мелькает выражение, в котором читаются и надежда, и боль. — У нее есть муж. — Но ведь она не с ним, или не так? Она любит его? — Я не знаю. Разве можно задавать такие вопросы? — Они расстались? — спрашиваю я. В моей голове плохо укладывается, как это мой старший брат, мой кумир и герой войны, может увести чью-то жену. С другой стороны, все могло измениться. — Она ушла от него, — отвечает Джон. — Значит, не совсем замужем.