— А что он сделает с тобой? Если он такой страшный, как ты говоришь, значит, он не посмотрит на то, что ты — агент федеральной службы. Особенно если узнает, что ты кинул его дважды и переспал с его невестой. — Я уже говорил, что это все осложнит. — И теперь жалеешь? — спрашиваю я. — Ничуть. Глава 34 Хелен. Воскресенье, 8 сентября 1935 года Два дня спустя после визита Мэтью, когда мои слезы уже высохли, я обдумываю его предложение насчет восстановления «Восхода», снова и снова мысленно прокручивая в голове эту идею. Скорее всего, какое-то время эта земля будет необитаемой. Отстроить гостиницу заново, даже со страховыми деньгами и помощью Мэтью, будет очень непростой задачей. Когда я девчонкой приезжала на лето к тете Элис, я наблюдала, как она заправляет делами, но у нее все выходило легко, а я уверена, что в действительности это было совсем не так. Я ничего не смыслю в бизнесе, не знаю, как привлекать постояльцев. Самое разумное было бы с этими деньгами начать новую жизнь где-нибудь в другом месте, ведь если Том жив, то рано или поздно, разыскивая нас, он доберется до Айламорады. Но, несмотря на многочисленные сомнения, я опять и опять мысленно представляю себе, что сделала бы, будь гостиница моей: в какой цвет покрасила бы ставни, как мы с Люси сидели бы на веранде, смотрели на море, и я рассказывала бы ей про ее двоюродную бабушку Элис, ведь гостиница принадлежит и Люси тоже, по праву рождения. А может быть, на этой широкой веранде будем не только мы вдвоем. Если быть совсем честной, нередко я вижу рядом с нами Джона, хотя эта мысль меня ужасно пугает. Неосуществимые мечты. Бывают моменты, когда я вижу проблеск чувств в его глазах, слышу теплоту в его голосе и думаю: а вдруг он тоже представляет нас не просто друзьями? Но я замужем, и между Джоном и мной остается столько всего несказанного и существует много всего такого, в чем я боюсь себе сознаться. В воскресенье нас с Люси наконец-то выписывают из больницы, и мы вместе с Джоном идем на траурную церемонию в память ветеранов — жертв урагана. С нами идут его сестра Элизабет и ее друг Сэм. Чем ближе мы подходим к парку, где будет проходить траурный митинг, тем Джон становится тише — я крепко сжимаю его руку, стараясь придать ему сил. Как ужасно несправедливо, что это случилось с людьми, которые прошли войну, вернулись домой и заслужили право жить в почете до конца своих дней. Вместо этого после одной трагедии на их долю выпала другая. Сколько может выдержать человек, пока не сломается? Приближаясь к толпе возле входа в Бэйфронт-парк, мы не разговариваем. Военные выстроились в ряд, но Джон не выказывает желания присоединиться к ним. Напротив, он еще крепче стискивает мою руку, точно боится, что я отниму ее, точно он не из их числа. Сэм и Элизабет уважительно стоят поодаль, чуть дальше от Джона, и, обернувшись, я замечаю, что они держатся за руки. В воздухе кружат военные аэропланы — они сбрасывают сотни роз. Звучат речи, молитвы, и все выглядит ужасно официально. С каждой минутой Джон нервничает все сильнее — теребит одежду, переминается с ноги на ногу, как будто каждая клеточка его тела хочет сбежать и он с трудом сдерживает себя, точно еще секунда — и он помчится отсюда со всех ног. Когда все заканчивается, он молча поворачивается и быстро, не обращая внимания на сестру и Сэма, идет к выходу из парка. Я с Люси на руках следую за ним. Дойдя до улицы, он останавливается — его челюсти крепко сжаты. — Не надо было звать вас сюда. Я думал, что выдержу, что это правильно, но этот спектакль… — Он смачно ругается. — Их нужно было эвакуировать раньше. Почему этого не сделали? Им не оставили ни малейшего шанса. Какой смысл чествовать после смерти, когда бросили подыхать? Видели бы вы условия в этих лагерях, как мы там жили. Это все сплошной фарс, одна показуха. — Он кривится и тянет ворот рубашки. — Тут нечем дышать. У меня стоят перед глазами лица парней, я представляю, что они чувствовали в последние мгновения, надеялись и ждали помощи, и их снова обманули. Я перекладываю Люси в другую руку, подхожу ближе и обнимаю Джона. Он поначалу цепенеет, потом расслабляется, и напряжение немного его отпускает. Мы долго стоим так, обдуваемые ветром, а мимо нас проходят люди отдать долг памяти погибшим. Потом Люси начинает возиться, и я опускаю руку. Джон глубоко вздыхает, потом еще раз — у него порозовели щеки. Он смотрит на меня с высоты своего роста — глаза светятся теплотой, и мне снова кажется, что это те же чувства, которые живут во мне: смятение, страх, желание. Слишком быстро. Я замужняя женщина. У меня есть Люси, и весь мир перевернулся вверх тормашками, и, что самое важное, я уже обожглась с одним мужчиной. Еще одного разочарования я не вынесу. Я делаю шаг назад, прижимая дочь к груди. — Не надо было мне… — морщится Джон. — Нет, это мне не надо было… Я делаю глубокий вдох. Глупо стыдиться этого мужчины, учитывая, сколько мы вместе пережили за последнюю неделю, но мне стыдно. А вдруг он думает, что, уйдя от Тома, я ищу себе новую опору? Кому охота связываться с чужой женой? С чужим ребенком? Я проглатываю комок в горле. — Что вы собираетесь делать дальше? — Не знаю. Поговаривают, что оставшихся ветеранов с архипелага переведут сюда и определят в Гражданский корпус охраны окружающей среды, в один из здешних лагерей. У меня пересыхает во рту, по спине бежит холодок, потом меня кидает в жар. Ну конечно, я знала, что он здесь временно. — И вы отправитесь с ними? — Я не… нет, я не хочу в Гражданский корпус. Хватит с меня подачек правительства. И военного ведомства. Я сыт ими по горло, — он немного молчит. — А вы что будете делать? Я неуверенно улыбаюсь. — От тети Элис осталась страховка. Об этом я узнала от Мэтью, который работал в гостинице. Еще есть земля при гостинице. Она тоже принадлежала тете. Мэтью хочет, чтобы я отстроила гостиницу заново. Гостиница была смыслом ее жизни. Это был бы хороший способ почтить ее память, но, с другой стороны, я ничего не смыслю в гостиничном бизнесе. Возможно, разумнее взять деньги и начать жизнь с чистого листа где-нибудь в другом месте. — Вы себя недооцениваете. Вы умеете общаться с людьми, располагать их к себе. Это было видно, когда вы работали в закусочной, людям всегда было с вами комфортно. У вас все получится. — Спасибо, — я краснею. — Вы переживаете о том, что муж разыщет вас? — спрашивает он. — Это вас беспокоит? — Он по-прежнему считается пропавшим, — отвечаю я. — Я разговаривала с Руби, после Дня труда его никто не видел в Ки-Уэст. Возможно, он жив и здоров, а может быть, погиб. Все, что мне остается, — это надеяться, что он никогда не объявится. А если не в лагерь, то куда вы направитесь? — спрашиваю я Джона. — Домой. В Нью-Йорк. — Вы нужны своей семье. — Я отсутствовал слишком долго. Увидев Элизабет, я понял это. Отец и брат, уйдя из жизни, оставили полный бардак — нечестно, что ей приходится разгребать его одной. — Вы останетесь там навсегда? — Не знаю, — отвечает он. Я прерывисто вздыхаю, того и гляди из глаз польются слезы. — Ну, тогда нам пора прощаться. Он кивает — челюсти сжаты, взгляд устремлен куда-то поверх моего плеча. — Вы сегодня переночуете в гостинице? — Да. Завтра я съезжу к Мэтью, который остановился здесь у сестры, и поговорю насчет восстановления гостиницы. — Вам чем-нибудь помочь? — Нет, вы и так много для нас сделали. Теперь мы будем заботиться о себе сами. С вами все будет в порядке? — Да, — отвечает он. — Спасибо. Эта минувшая неделя была… Его голос пресекается. Я не могу плакать. Я протягиваю ему руку. — Я не могу выразить словами, как много вы сделали для нас. Вы были к нам очень добры. Он не берет меня за руку — вместо этого он наклоняется и целует меня в щеку. Я замираю. Но окончательно разрешает мои сомнения то, что он говорит дальше: — Однажды вы спросили меня, зачем я так часто приезжал в Ки-Уэст. Я приезжал в кафе. Чтобы увидеть вас. А затем делает последнее признание: