Прозвучал первый выстрел. Пуля царапнула плечо. Крупный план раны. Герой пошатнулся, его рука взметнулась к небу. Глаза крупным планом. Он уже понял, что ему не перебраться через стену. Он хочет вернуться к машине, но звучит еще один выстрел. И еще. О господи, какие у него глаза! Все-таки Швайгер – гений. Не говоря уже о Рикафене. Клара не сводила глаз с экрана. Герой еще пытается бороться. Путь к машине отрезан. Значит, он должен добраться до стены. Герой рванулся вперед. Сцепил зубы и сжал кулаки. Он выполнит свой замысел! – Хочу домой! Это плохое кино! Стреляют! В людей! Крик раздался откуда-то сзади. Клара на мгновение замерла от возмущения, затем резко обернулась. Инвалид, сидевший в коляске, испуганно закрывал лицо руками и мотал головой. Его явно пугало то, что происходило на экране. Сопровождающий инвалида парень в спортивном костюме что-то шептал ему в самое ухо. Но инвалид продолжал мотать головой. – Не хочу! – громко крикнул он. – Не хочу ждать. Плохое кино. Я боюсь. Другие зрители начали проявлять нетерпение. Сначала они просто оборачивались на шумного инвалида, цокали и качали головой. Потом кто-то предложил молодому человеку вывезти инвалида из зала. Но молодой человек никак на это не отреагировал. Клара взглянула на экран. Герой наконец встретился с героиней. Она схватила его за руку и потащила туда, где был известный только ей проход через стену. Господи, как она смотрит на него. А он, раненый, с трудом разбирает черты ее лица. Все мутно и неясно, кроме пронзительных голубых глаз. Это надо видеть! Это же Рикафен. Здесь столько полутонов. Во всех этих взглядах и прикосновениях. Здесь столько смысла. А все смотрят на этого безумного инвалида. Черт бы его побрал. – Не хочу! – выкрикнул инвалид. – Плохое кино! Ропот зрителей усилился. Сопровождавший инвалида молодой человек поспешно вскочил, натянул свою бейсболку и покатил коляску к выходу из зала. Инвалид кивал головой и повторял, как заведенный болванчик: «Да, да, да. Домой, домой». Клара вскочила с места и открыла перед ними дверь зала. Парень благодарно кивнул и вывез коляску в фойе. Клара с ужасом заметила, что с сиденья коляски на пол льется тонкая струйка. «Господи! – подумала она. – Да он обмочился, этот несчастный инвалид». Но протирать пол она будет после сеанса. Она не станет отвлекать почитателей Рикафена в такой важный момент. Клара плотно закрыла дверь, задернула черную занавеску и вернулась на место. Героиня зажала платком простреленное плечо героя. Он держит ее за руку, касается ее губами. Сейчас они поцелуются. Сейчас. Сейчас. А потом она поможет ему перебраться через стену и будет арестована, а он окажется в новом мире, но не сможет выбросить из головы образ этой незнакомки. И будет стремиться назад, в мир, из которого бежал. Какие душевные муки будут его одолевать, какие страсти будут им владеть! Как повезло этим людям, что они смотрят этот фильм в первый раз! Вот. Их губы все ближе и ближе. Сейчас. Еще секунда. Грянул выстрел. Вскрикнула какая-то женщина. В первую секунду Клара даже не сообразила, что произошло. Какой выстрел? При чем тут выстрел? Они же целуются! Не было в этот момент никакого выстрела! И тут же ее душу обуял леденящий ужас. Она поняла: стреляли не на экране, а в зале. Перепуганная Клара резко развернулась. В зале отчетливо запахло порохом. Люди в зале зашевелились, начали оборачиваться. – Что такое? Что это было? – с истерическими нотками выкрикнул женский голос. – Кто-то есть под креслами! – крикнул другой женский голос. – Это выстрел. Включите свет. Зрители вскочили с мест. – Остановите фильм! – Включите свет! – Это выстрел! Кто стрелял? – Это террорист. Сейчас нас всех убьют! Клара поняла, что должна действовать. Она бросилась к выключателю и резким движением повернула его. В зале вспыхнул свет. Кто-то из зрителей сидел, в ужасе вжавшись в кресло, кто-то стоял, но все оглядывались и оборачивались, пытаясь понять, что произошло. Клара обвела зал взглядом, и из ее груди вырвался громкий крик. Молодой человек в темно-сером костюме, сидевший в последнем ряду, сполз со своего кресла, и только подлокотники удерживали его тело от падения. Пиджак молодого человека был расстегнут, а на груди, на нежно-голубой сорочке, расплылось большое кровавое пятно. Его голова лежала на плече, открытые глаза смотрели вдаль, ничего не видя. На полу валялась слетевшая с головы бейсболка с надписью: «“Русские ведомости” в Израиле». Зрители бросились к выходу. В зал заглянула Лиза, привлеченная шумом и звуком выстрела. – Вызови сюда директора! Срочно! Вызови полицию и «Скорую помощь». И никого не выпускай из кинотеатра. – А что случилось?.. – начала Лиза, но Клара грозно махнула рукой, и напарница выскочила за дверь. – Есть здесь врач? – крикнула Клара, бросаясь к последнему ряду. – Человек ранен. Зрители на мгновение прервали свой дружный исход из зала, остановились и закричали: – Врач! – Нужен врач! – Вызовите скорее врача! – Есть здесь врач? – Я врач! Бритоголовый толстячок, на брюках и пиджаке которого все еще темнели следы пролитой кока-колы, выбирался со своего места в двадцать первом ряду. Он вышел в проход, разделяющий зал на две части, и встал во весь рост. – Я врач! Правда, только косметолог, но у меня диплом… – Какая разница? – крикнул кто-то из зрителей. – Осмотрите этого парня. Может быть, ему можно помочь. Осторожно ступая по паркету, бритоголовый дошел до последнего ряда. Взял молодого человека за руку и попытался нащупать пульс, приподнял веко, попытался нащупать биение пульса на шее. Сгрудившиеся вокруг зрители молча наблюдали за его действиями. Наконец доктор тяжело вздохнул, повернулся и пожал плечами. – Ему уже ничем не поможешь. Он мертв. Глава 2 – Что за ерунда?! Что за глупая и нелепая ерунда?! Заместитель начальника Следственного управления уголовной полиции Иерусалима полковник[3] Габриэль Лейн поднял тяжелый взгляд на подчиненных. Во время доклада об убийстве в кинотеатре Cinemax, который делал руководитель оперативного отдела майор[4] Моше Ригер, полковник прохаживался вдоль окон своего просторного кабинета на втором этаже Штаба иерусалимской полиции. Штаб состоял из нескольких зданий, обнесенных высокой стеной в иерусалимском районе, который назывался Русским подворьем. Из окон кабинета полковника была видна проходная у центрального въезда на территорию Штаба, часть узкой улицы Исраэля Зморы[5] и купола собора Святой Троицы на площади Москвы. Перемещения полковника по кабинету явно напрягали четверых мужчин и женщину, сидящих по одну сторону длинного стола для совещаний. Они внимательно наблюдали за полковником Лейном, периодически переглядывались, словно задавая один другому немой вопрос: «Что это он мечется?» На десятом проходе вдоль окон полковник заметил эти удивленные взгляды и, выждав момент, когда докладчик замолчал, переводя дух, вернулся к своему столу. Он отодвинул кресло, но перед тем как сесть, поднял голову и задал вопрос о «глупой ерунде». Причина нервозности полковника прояснилась, и сидящие за столом мгновенно отвели взгляды, явно не желая на этот вопрос отвечать. Полковник выждал несколько секунд, сел в кресло и забросил лежащую перед ним авторучку в деревянный стакан с карандашами. – Что за ерунда? – повторил он гораздо более спокойным тоном. – Стрелять в зале кинотеатра. Это же нелепо. Глупо. Можно ли придумать что-то более нерациональное?! Полковник Габриэль Лейн больше всего на свете ценил порядок и рациональность. Он был убежден, что, если бы все люди придерживались установленных правил, на свете не было бы не только преступников, но и несчастных людей, все беды которых проистекают от нежелания рационально определять свои жизненные приоритеты. Эта убежденность делала полковника Лейна образцовым стражем порядка. Подчиненные души в нем не чаяли и называли между собой «комиссаром Габи». В этом прозвище, с одной стороны, было прямое указание на легендарных героев нашумевших итальянских фильмов, мужественно сражавшихся с всесильной мафией, с другой – намек на то, что придет время, и именно полковник Лейн возглавит всю полицию Израиля. Или как минимум Иерусалимский округ. Руководство также считало Габриэля Лейна прирожденным полицейским, родившимся сорок два года назад со свистком во рту и служебным жетоном офицера уголовной полиции в розовой ручке. Родные полковника с такой точкой зрения были согласны далеко не во всем. Семнадцатилетняя дочь полковника Алина после попытки отца составить для нее детальное расписание жизни начала называть его «неисправимым педантом и буквоедом», а бывшая жена Дана Лейн, вернувшая после развода девичью фамилию Шварц, – «занудой, способным испортить жизнь всем, кто его окружает». Убийство в зале кинотеатра было в глазах полковника не просто тяжким преступлением, но и категорическим нарушением всех установленных правил, согласно которым убийства должны совершаться в безлюдных и желательно темных местах, а не в залах кинотеатров во время сеанса в присутствии двух десятков свидетелей. Моше Ригер был единственным, кто не отвел глаза, а мужественно выдержал тяжелый взгляд шефа. Он работал с полковником Лейном почти два десятка лет и хорошо знал, что в общении с ним главное – терпение. Полковник вспылит, хлопнет ладонью по столу, но затем его аналитический ум разберется в ситуации и поведет его самого и всех, кто следует за ним, в верном направлении. Таким образом, задача подчиненного сводилась к тому, чтобы терпеливо выжидать и не попасть под горячую руку. Ригер ответил полковнику не менее выразительным взглядом, который, казалось, говорил: «Ерунда это или не ерунда, но так оно было на самом деле. И как бы вы ни сердились, господин полковник, ничего изменить вы не сможете». Многоопытный Ригер оказался прав. Через несколько секунд Габриэль Лейн шумно втянул воздух носом. Его мощная нижняя челюсть хищно шевельнулась, широкие скулы напряглись, а густые брови собрались над глубоко посаженными серыми глазами. Полковник откинулся на спинку кресла, кивнул и ворчливо проговорил: – Хорошо. Что дальше? – Директор кинотеатра, – Ригер заглянул в бумаги, – Хаим Гросс, был вызван в зал билетершей, – еще один взгляд в бумаги, – Лизой Зальцман. Гросс распорядился закрыть двери кинотеатра и никого не выпускать до приезда нашей группы. – Это правильно, – одобрил Лейн. – Это он молодец. Группу, как я понимаю, возглавил ты, Рафи? Старший инспектор оперативного отдела капитан[6] Рафи Битон поднял глаза на полковника и, уловив движение его подбородка, раскрыл лежащую перед ним папку. – Кинотеатр Cinemax расположен на углу улицы Царя Шауля[7] и… – Я знаю этот кинотеатр, – нетерпеливо перебил Лейн и махнул рукой, дескать, не теряй время на пустяки. Капитан Битон перевернул лист в своей папке. – Мы осмотрели зал кинотеатра номер три и фойе, – сказал он строгим, протокольным тоном. – Переписали данные зрителей и попросили каждого отметить на плане зала места, которые они занимали во время демонстрации фильма. – Сколько зрителей было в зале? – Девятнадцать. – Битон помедлил и добавил: – Кроме убитого, конечно. – Немного, – мрачно констатировал Лейн. – Немного, – согласился Битон и объяснил, подняв глаза на полковника: – Но это понятно, господин полковник. Дневной сеанс. Будний день. – Да и фильм! – вмешался Моше Ригер. – А что с фильмом? – оживился Лейн. – Что за фильм? – «Прекрасная дама мистера Крауна», – ответил Ригер, улыбаясь кривой улыбкой, которая лучше любых слов демонстрировала его отношение и к фильму, и к его создателю. – А-а-а, Рикафен, – понимающе кивнул Лейн. – Он самый, – судя по тону Моше Ригера, его удивлял только тот факт, что девятнадцать человек все-таки пришли посмотреть фильм. – Нудная мелодрама. Я пробовал смотреть. Заснул через четверть часа. За столом засмеялись. Улыбнулся и Лейн. – А моя бывшая жена находила в Рикафене какие-то скрытые смыслы, – сказал он. – Даже называла его фильмы завораживающими. Моше Ригер знал историю развода полковника, был знаком с его бывшей женой, но развивать эту тему при подчиненных считал неправильным. – Ну, я не знаю, – отмахнулся он. – Наверное, кому как. Меня такое кино не завораживает.