Он фыркнул и рассмеялся: — Уже второй год пошел, как Хелен проталкивает кандидатуру мисс Терезы Орлеон; эта женщина на 15 лет младше меня и заинтересована мною столь же мало, сколь и я ею. — Она не выгодная партия? — Его ладонь укрыла мою ладонь, как раз в тот момент, когда мы входили в двери и были на виду у всех гостей: — Она великолепная партия, но у меня решительно не имеется амбиций, подобных тем, что есть у моей сестры. — Вы, верно, уже подумывали о женитьбе. Этого следует ожидать от вас, — сказала я. Он скосил взгляд в мою сторону: — Несомненно, это вы уже подумывали о замужестве. Это было бы ожидаемо от вас. Мой рот оставался крепко, решительно закрытым. Мэттью сжал мою руку: — Я рад, что на сегодняшнем вечере мисс Орлеон не присутствует. К этому званому ужину я предпочел бы сопроводить вас. Все то время, пока он вел вокруг стола к свободному стулу и выдвигал его, я поворачивала мысленно эти его слова то так, то эдак. Когда я увидела, что он взялся за спинку резного дерева стула возле меня, я подняла взгляд, чтобы поблагодарить его за внимание. Даже отсюда было заметно, как сидевшая на почетном месте во главе стола миссис Мелькорт нахмурилась. — Твоя сестра кажется недовольной, — сказала я, усаживаясь и наблюдая за ним. Он склонился ближе ко мне: — Сегодня, немногим ранее, я убедил одного из лакеев поменять местами именные карточки. Предполагалось, что меня усадят между женой викария и миссис Филсом. — Мистер Годдард, — проговорила я в притворном ужасе, но едва сдерживая смех, готовый слететь с моих губ. — Обещаю вам, мисс Смит, нет никого, с кем бы более охотно сел рядом за столом, несли чем с вами. Я хочу написать больше, но, думаю, мне нужно будет днем обдумать все то, что произошло после ужина, и уже беспристрастно понять, насколько я смелая. А сейчас я откладываю в сторону ручку и говорю доброй ночи. Доброго утра. Доброго дня. Суббота, 18 мая 1907 года Хайбери Хаус Небо ясное Я прилежно отлынивала от моего дневника, но, знаю, я должна записать то, что случилось после званого ужина миссис Мелькорт, хотя бы даже единственно для того, чтобы однажды иметь возможность оглянуться на это и вспомнить, что это не было плодом моего воображения. После того как последняя перемена блюд была унесена со столов и леди удалились в гостиную, чтобы дать джентльменам время испить портвейна, начали съезжаться те гости, что были приглашены лишь на танцы. Я не особо утонченная танцовщица и потому балы представляют для меня мало интереса. Поприсутствую час-другой и ускользну, так обещала я самой себе, подхваченная толпой, устремившейся в бальную залу. Однако даже я не могла отрицать, что, когда танцующие пары начали вступать в закруживший их затем вихрь вальса, сам воздух был пронизан романтикой. И хотя я находилась в безопасности, сидя за столом, поодаль от танцевального паркета, мои ноги непроизвольно стали притопывать в такт музыке, льющейся я из-под смычков скрипок. Над гулом голосов то и дело взмывали ввысь, будто тоже танцуя, звонкие, словно колокольчики, переливы смеха и, казалось, все танцующие сверкают в лучах электрического света огромной потолочной люстры-канделябр. Миссис Мелькорт праздновала триумф — ее нынешний бал затмил все балы, допрежь даваемые в этой сельской округе. Я видела, как эта леди собственной персоной вела в четырех танцах подряд. Ее муж стоял возле нее, а в нескольких футах позади четы Мелькортов, некий мужчина в танце обвивал рукой неизвестную мне даму в зеленом — это был Мэттью. Лишь только раздались первые такты музыки, его сестра подкараулила, перехватив его по пути, потому следующие двадцать минут он провел, покорно выводя на паркет каждую юную леди, что приводили и ставили перед ним. Я закрыла глаза, раздумывая, а не было ли это знаком, что пора бы мне незаметно исчезнуть, подхватить свою шаль и вернуться пешком обратно в коттедж садовника. У меня были обязанности, которые следовало непременно выполнить завтра поутру (но переделать все эти дела казалось едва ли возможным и к концу года). Я нашла под столом свои туфли на каблуке, обулась и направилась к одной из открытых дверей, что вели из бальной залы на веранду. Шаль свою я заберу на следующее утро, покуда обитатели дома будут еще крепко спать. Мне было слышно, как музыка стихла, — леди и джентльмены менялись танцевальными партнерами. Я уже была в дверях, когда оклик мужского голоса остановил меня. — Ты же ведь не собираешься уходишь, не так ли? Оглянувшись через плечо, я искоса взглянула на того, чей силуэт темнел на фоне сияющих огней бала: — Мистер Годдард? Он переступил порог, встав на ступень лестницы, ведшей вниз, прочь, к веранде: — Мне больше нравилось, когда я был для тебя просто Мэттью. Я посмотрела кругом, в страхе, что кто-нибудь мог услышать эти слова. К счастью, мы были совершенно одни, хотя имелось так много причин, по которым нам обоим не следовало бы этого делать. Мы находились в доме моих нанимателей. Более того, я была женщиной, что работает и живет одна. Лишь мой статус дочери джентльмена и моя безупречная доселе репутация позволяли мне пользоваться этой привилегией. И все же… — Ты ведь еще не собираешься отправляться спать, — сказал он. — Не могу себе вообразить, чтобы возможность потанцевать со мной имела какую-либо привлекательность для всех тех джентльменов, там, в зале, — сказала я. — Я бы очень хотел потанцевать с тобой, — он провел пальцем по моей обнаженной руке от предплечья до запястья: — С того самого момента, как окончился ужин, я все пытался пробиться обратно к тебе. Но сестрица моя, как оказалось, определенно решила завладеть мною всецело. — Хотелось бы мне знать, почему, — сказала я, приподняв бровь. Он протянул мне руку: — Идем. Лишь миг я колебалась прежде, чем дать ему увлечь себя прочь — туда, куда не достигают ничьи взгляды из высоких окон бальной залы, вдоль по липовой аллее, в чайный садик. Ворота затворились за нами с мягким металлическим щелчком, но он уводил меня все дальше вглубь сада. — Мэттью…. — Еще чуть подальше, — проговорил он. Остановились мы в саду влюбленных. Я смотрела, как он, словно пытаясь что-то отыскать, обошел кругом весь этот садик, залитый серебристым светом от стоявшего высоко в ночном небе полумесяца. — Что ты ищешь? — спросила я. — Ищу, нет ли тут кого-нибудь еще, — улыбка тронула уголки его губ, — Кажется, мы одни. Его рука скользнула вверх по моему предплечью, к моему плечу, к моей шее. И вот уже моя щека покоится в его нежной ладони, будто в лодочке. А затем он поцеловал меня, не таясь, открыто, глубоко. И я ответила ему таким же поцелуем. Целовать его — для меня это как подставлять лицо лучам весеннего солнца и блаженствовать в потоке тепла, растекающегося по моей коже после долгих месяцев зимы. Добрый, пытливый и страстный — вот каким он был по сути своей. И всякий раз это было новое откровение. Когда, наконец, мы отступили друг от друга, я прислонилась к его груди, укутанная объятием его рук. Я сознавала, что мне следует уйти, сделать хоть один шаг прочь. Если бы я это сделала, наутро я смогла бы проснуться и вернуться к своей прежней жизни. Я сумела бы притвориться, что страстью пылаю лишь к моим садам. Однако я узнала, каково это, когда тебя касаются вот так — я жаждала этого — и мне было до боли жаль, что этой частью своей сущности я пренебрегала настолько долго. Теперь я целовала его сама. Мои руки зарылись в его волосы. Я вдыхала его запах. Словно тонкое податливое тростниковое удилище, я склонялась, вжимаясь в тепло его тела. Но эти чары разрушил чей-то смех, раздавшийся откуда-то поблизости, и мы оба отпрянули друг от друга, отступив на шаг. Смех раздался снова — дальше, несли нам послышалось сперва. Мы оба вздохнули с облегчением. Мэттью склонил голову, прислонившись лбом к моему лбу, вновь взял мою руку, на тыльной стороне моей ладони выводя невидимые круги своим большим пальцем. — Винсента, — мое имя он произнес будто молитву. Это было сказано с таким благоговением, что я не могла поступить иначе, чем прошептать: — Пойдем ко мне в коттедж. — Кто-нибудь может увидеть нас вместе. — Жди тут десять минут, а потом иди следом за мной. Ни у кого не вызовет подозрений то, что ты проверяешь теплицы. — Посреди ночи? — спросил он. — Это лишь пойдет на пользу твоей репутации эксцентричного садовода. В ответ он со смехом фыркнул, запустил руку в свои густые волосы, пропустив пряди меж пальцев, и, решившись, сказал: — Через десять минут я пойду следом за тобой. Мое сердце билось так сильно, что стук его отдавался в горле, в смятении шагала я по дорожке, что петляла через зеленые комнаты сада, а затем вывела меня на променад. Как только я очутилась в своем коттедже, то сразу направилась к своему туалетному столику и принялась высвобождать свои волосы из того изысканного узла, в который уложила их служанка в начале этого вечера. Одну за одной вынимала я шпильки, кладя их на блюдечко китайского фарфора и каждый звук, с которым очередная шпилька звонко стукалась о блюдце, пунктиром старинной китайской пытки отмерял мое томительное ожидание. Раздался тихий стук в дверь — в точности через десять минут после того, как я оставила Мэттью в саду. Когда я добежала до входной двери, он уже вошел в дом — сюртук снят, шейный платок развязан и свисает с его шеи двумя длинными полосами поверх его рубахи.